— Павел. Фомич!..

Но он уже не слушался ее, — и она поняла, что не в силах противиться ни ему, ни самой себе. (Ах, что бы там ни говорили о руководящем начале разума, но именно чувства правят женскими судьбами.)

— Павел, Павел... — мягко упрекала его Наталья.

Когда, наконец, она уловила мерное тиканье будильника, за окном белым светом сияла полная луна. Наталья приподнялась на локте и стыдливо затаилась: он лежал рядом, слабо улыбаясь. Она хотела было поправить плечико сорочки, но он не дал. Он вообще не дал ей опомниться. И вот опять отдалился, пропал звонкий перестук часов. Время старалось обойти Наталью стороной. Да неужели все это наяву?

Потом немного привыкнув к этой яви, она уже сама отвечала ему той доброй, застенчивой лаской, на которую способна лишь жена и которой достоин только муж.

Потом она уснула и не слышала, как он собрался и как уехал. Проснулась на рассвете. По всему поселку наперебой кричали петухи, по улице прошел грузовик, за ним второй — оконные стекла вызванивали тревогу. Наталья вскочила, зажгла настольную лампу и зажмурилась от света. Из сеней струился холодок — дверь была приоткрытой: заходи, кто хочет, теперь некого бояться, теперь все определилось окончательно.

Наталья зябко поежилась, набросила халат, присела к столу. Вот и кончилось ее вдовье одиночество. Долго-долго выбирала она из множества тропинок свою — единственную, которая ведет не к потайному родничку, а к полноводной реке жизни. Она проходила мимо брошенных родников, не останавливаясь, хотя и мучила, ох, как мучила ее временами жажда...

Совсем рассветало. Наталья отворила окно, жадно вдохнула терпкий, настоенный на ковыле, степной воздух. Что это, как кружится голова? Повернулась к зеркалу, нерешительно взглянула на себя, — как осунулась-то! — и пошла из комнаты.

Над протокой в вышине пели жаворонки. Над тем берегом кружил одинокий беркут, то плавно снижаясь вдоль накатанного большака, то взмывая ввысь, когда по дороге проходили грузовики. Солнце только поднялось из-за дальнего озера, кажется, еще не стряхнув с себя волглых камышинок. Где-то неистово гоготали дикие утки, и чирок, отбившийся от стаи, молнией метался над водной гладью — так, что от него шарахались воробьи. На верхушке плакучей ивы пел скворец, самозабвенно трепеща посеребренными крыльями. Кого не тронет его страстная песнь о любви, кто не вскинет голову, не остановится, как зачарованный!

На земле тоже была весна: будто всю ночь напролет лил необыкновенный, зеленый дождь. Почки на деревьях уже набухли, и ветви, еще недавно налегке шумевшие под зимним ветром, грузно обвисли от непривычной ноши. Скоро, скоро начнут пощелкивать, лопаясь, тугие почки, и распустятся крошечные парашютики резных шелковистых листьев.

Однако как сильно кружится голова. Наталья села на скамейку у забора, увитого жилистым старым хмелем. Надо бы вскопать грядки, привести в порядок двор, да сил нет сегодня... Наталья смутно представила себя матерью и прикрыла глаза ладонью, чтобы представить это яснее.

— Нежитесь под солнышком, Сергеевна?

Она встрепенулась — к ней подошла с лукавой ухмылкой на одутловатом лице вездесущая соседка.

— Доброе утро, Сергеевна! Не выспалась, сердечная. Поздненько уехал от вас гостёчек дорогой, на коровьем реву. Я встала подоить свою буренку, смотрю, а товарищ Витковский хлопочет у машины. Долго не мог завести мотор, ночка была холодная... Вы, Сергеевна, не обращайте ни на кого внимания. Когда вдова плачет — никто не видит, а когда поет — слышат все.

Чтобы разом прекратить весь этот разговор, Наталья встала, бросила на ходу:

— Извините, мне на работу.

— Куда так рано, поберегли бы здоровьице лучше, на вас же лица нету, — вдогонку ей спешила высказаться болтливая бабенка.

«Лица нет. Теперь разнесет по всей округе, — подумала Наталья, тщательно укладывая волосы. Она даже губы сегодня покрасила, а то, действительно, вид как у больной. Только в глазах прибавилось того глубинного света, который всегда выдает влюбленных женщин. Ну и пусть выдают ее эти глаза, пусть соседка расписывает во всех подробностях, как спешил Витковский затемно выбраться из поселка, — ей, Журиной, нечего скрывать от людей. Она за всю свою вдовью жизнь ни у кого не взяла и крупицы радости.

Дул теплый ветер, день разгорался быстро. В такой день сидеть за письменным столом — пытка. Наталья хотела поехать на дальнюю буровую, где не была с марта, однако главный геолог послал ее на стройку уточнить капитальные затраты на промышленную разведку.

— У них титульный список исправляется чуть ли не ежедневно, как сводка погоды. Поинтересуйтесь, что там осталось на нашу долю, — сказал главный.

В другое время она бы ответила ему: «А при чем здесь мы, гидрогеологи? До каких пор вы будете держать нас на побегушках?» Но сейчас ей не хотелось связываться с ним, она молча вышла из кабинета главного, который явно недооценивал  м о к р ы х  геологов.

Синев встретил ее радушно: помог снять пальто, пригласил к столу, подвинул стул. Ничего не скажешь, офицерская деликатность (не чета иным огрубевшим в степи инженерам, что забывают даже поздороваться с женщиной).

Она кратко рассказала о цели своего прихода, не забыв упомянуть о том, что вот, к сожалению, и его, Синева, отрывает от работы.

— Мы с вами в одинаковом положении, — заметил Василий Александрович. — Начальник строительства и главный инженер целую неделю соревнуются друг с другом — у кого температура выше, а мне, пока они гриппуют, приходится занимать круговую оборону!

— Ну и как? — Наталья с любопытством приглядывалась к нему.

— Я же артиллерист, привык находиться между двух огней.

— Говорят, вы встречались на фронте с Павлом Фомичом Витковским. Это правда?

— Верно, — сказал он и тут же заговорил совсем о другом. — Мы всегда вспоминаем вас, Наталья Сергеевна. Если бы не ваша  л и н з а  отличной питьевой воды, которую вы открыли так вовремя, то худо, худо бы пришлось строителям. Вы же знаете, что нас собирались  з а к о н с е р в и р о в а т ь, не то в собственном  с о к у, не то в совнархозовском  т о м а т е! Товарищ Зареченцев готов был закрыть стройку до весны (он это умеет делать). Вы наша спасительница!

— Не преувеличивайте, Василий Александрович, — сказала она, рассеянно думая о том, почему, однако, он уклонился от разговора о Витковском. В самом деле, почему? Тем более, что воспоминания о минувшем — слабость всех фронтовиков.

— Я не преувеличиваю, Наталья Сергеевна. Поиски воды равноценны дальнейшим поискам никеля. И если руководители геологического управления не понимают этого, я отказываюсь понимать таких геологов. В «Гипроникеле» вообще сомневались в целесообразности строить комбинат где-то у черта на куличках, доказывая, что, по идее, выгоднее заложить его на берегу Урала. Но кто же станет обживать эту глушь? Я бы создал еще один институт, самый главный: «Гипростепьтайга», который должен заниматься проблемами заселения отдаленных мест.

Наталья рассмеялась.

— Здесь, пожалуй, ударишься в фантастику! Спишь и во сне видишь сказочные реки. Но я думаю, что вашей  л и н з ы  хватит нам до осени, пока мы не закончим водовод от Сухой речки.

— У меня есть на примете вторая линза, побольше.

— Верно? Да вы настоящая хозяйка подземных рек! — говорил он, все больше удивляясь, как эта одинокая женщина столько лет скитается по степи наравне с мужчинами. И добрая улыбка не гаснет на ее лице, и пышные волосы не вянут от вдовьей жизни. Не случайно Витковский обратил на нее внимание. Неужели и она потянулась к Витковскому?

— Однако я вас задерживаю, наверное, Василий Александрович, — сказала Наталья.

— Нет, что вы! Я сейчас вызову Надежду Николаевну с титульным списком.

Надя вошла как раз в тот момент, когда зазвонил телефон.

Пока Синев разговаривал о цементе, о кирпиче, женщины, отойдя в сторонку, успели переброситься несколькими фразами.

— Почему не заходишь? — спросила Наталья.