Однообразие в еде, даже с учётом ситуации, в которой мы оказались, было тем, чего я стремился избежать, наш маленький запас деликатесов, таких как, например, рыбный фарш, консервированная сельдь, и т. д. тщательно экономился и растягивался на максимально возможное время. Мои усилия оказались не напрасны, один из членов экспедиции записал в своём дневнике: «Следует признать, что мы питаемся очень хорошо, особенно учитывая наше положение. Каждый приём пищи состоит из одного блюда и напитка. Сушёные овощи, если таковые имеются, идут в тот же котёл, что и мясо, и приготовленная еда представляет собой своего рода хаш (азу с овощами) или же просто тушёное мясо с салом пополам напополам. У нас есть только два котла и количество блюд, которые можно приготовить одновременно, ограничено, но, несмотря на это, мы всегда получаем достаточно. Горячий чай или какао с сухим молоком и сахаром обязательны.»

«Мы, конечно, очень ограничены в мучных продуктах, и, естественно, хотим их побольше. О хлебе не может быть и речи, и всё же, хоть мы экономим, сохраняя порции наших сухарей для нашего возможного путешествия на лодках, мучное едим в виде лепёшек, которые получаем от трёх до четырёх раз каждый день. Эти лепёшки изготавливаются из муки, жира, воды, соли и чуть-чуть разрыхлителя, тесто раскатывается в плоский круг и запекается в течение десяти минут на горячем листе железа над огнём. Каждая лепёшка весит от полутора до двух унций, и нам действительно повезло, что есть возможность их делать.»

Как-то раз во время еды были распределены несколько упаковок армейских сухарей, пропитавшихся морской водой. Они были в таком состоянии, что в другое время на них бы даже не взглянули, но нам, на нашем плавучем куске льда, за триста миль от земли и морской бездной под ногами, они на самом деле показались деликатесом. Палатка Уайлда даже сделала из них пудинг.

Хоть я и был вынужден жёстко экономить наши скудные запасы еды, я знал, как важно было сохранить у людей хорошее присутствие духа, и что депрессия, вызванная нашим окружением и неопределённым положением, может быть несколько сглажена увеличением продуктового рациона, по крайней мере до тех пор, пока мы более менее не обвыкнемся с нашим новым образом жизни. То, что это было успешным, отражено в их дневниках.

«День за днём пролетают как один. Мы работаем, болтаем, едим. Ах, как мы едим! Нет больше урезанных пайков, мы стали более привередливыми, чем были, когда впервые начали нашу „простую жизнь“, но всё равно, по сравнению с домашними запросами, мы определённо варвары и наша гастрономическая жадность не знает границ».

«Вся еда, которая приносится в каждую палатку, тщательно и аккуратно делится на несколько равных частей по числу людей в палатке. Кто-то один затем закрывает глаза или отворачивает голову и называет случайным образом имена, когда кок достаёт очередную порцию, спрашивая при этом: „Кому?“».

«Необъективность, естественно непреднамеренная, может быть, таким образом, полностью устранена, и каждый ощущает чувство справедливости, даже если смотрит немного с завистью на порцию другого человека, отличающуюся лишь в деталях от его собственной. Мы массово нарушаем Десятую Заповедь (Не желай … ничего, что у ближнего твоего, прим.), но так как мы все в одной лодке, то об этом никто не произносит ни слова. Мы вполне ясно понимаем чувства друг друга.»

«Это просто словно снова сесть за школьную скамью, также очень весело, до поры до времени!»

Позже, когда перспектива зимовки в паковом льду стала более очевидной, пайки были значительно сокращены. Но к тому времени все привыкли к этой мысли и относились к происходящему как само собой разумеющемуся.

Наше питание состояло теперь преимущественно из тюленей или пингвинов, либо варёных, либо жареных. Как написал один из членов команды:

«У нас сейчас достаточно еды, но при этом и не слишком много, каждый всегда голоден так, что готов съесть всё до последнего полученного кусочка. Еда дело важное, и всякая болтовня заканчивается до тех пор, пока не окончен хуш».

Наши палатки, особенно во время еды, становились довольно тесными.

«Для того чтобы жить в палатке без мебели требуется некоторая сноровка. Во время еды мы должны сидеть на полу, а есть в таком положении жутко как неудобно, куда лучше встать на колени и сесть на пятки, как это делают японцы».

Каждый человек в палатке по очереди назначался на один день дежурным «коком»:

«Слово „кок“ в привычном значении не совсем правильно, пока у нас есть полноценный камбуз, необходимости что-то готовить в палатке нет».

«В реальности всё, что нужно сделать, так это забрать два котелка на камбузе и отнести хуш и напиток в палатку, опустошить их до дна, затем помыть их и кружки. Нет, ложки и т. д. мы не мыли, каждый из нас держал ложку и перочинный нож в своём кармане. Мы просто вылизывали их до чистоты и убирали в карманы после каждого приёма пищи.»

«Наши ложки здесь одни из самых незаменимых вещей. Потерять свою ложку — это тоже самое, что беззубому потерять свои вставные зубы.»

За всё это время количество добытых тюленей и пингвинов было если и не избыточным, то уж всегда достаточным для удовлетворения наших нужд.

Охота на них была нашим повседневным занятием, группы наблюдателей рассылались в разные стороны на их поиски среди торосов и ледовых гребней. Когда кого-нибудь находили, то подавали сигнал, как правило привязанным к шесту шарфом или носком, ответный сигнал подавали из лагеря.

Затем Уайлд на собачьей упряжке отправлялся на охоту. Чтобы прокормить себя и собак требовался, по меньшей мере, один тюлень в день. Из тюленей преимущественно встречались крабоеды, а из пингвинов — императоры. 5 ноября, однако, был пойман Адели, который стал причиной многих дискуссий. «Дежурный в промежуток с 3 до 4 утра поймал пингвина Адели. Это первый пингвин такого вида, которого мы увидели с января, и это может говорить о многом. Это может означать, что где-то рядом с нами есть земля или же вскрылся огромный канал, но в настоящее время об этом можно только гадать.»

Ни поморники, ни антарктические буревестники, ни морские леопарды не были замечены за два месяца нашего пребывания в Океанском лагере.

Помимо ежедневной добычи пищи мы коротали время за чтением нескольких книг, которые нам удалось спасти с корабля. Величайшим сокровищем нашей библиотеки была часть «Энциклопедии Британника». Она постоянно использовалась для разрешения неизбежно возникающих споров. Как-то раз матросы затеяли очень жаркую дискуссию на тему Деньги и Обмен. В итоге они пришли к заключению, что Энциклопедия, так как она не совпадает с их взглядами, наверняка ошибочна.

«В описании каждого американского города, который когда-либо был, есть, или даже будет, полной и законченной биографии каждого американского государственного деятеля со времён Джорджа Вашингтона и ранее, энциклопедию трудно превзойти. Но из-за нехватки спичек мы были вынуждены использовать её для целей других, нежели чисто литературных, один гений обнаружил, что бумага её страниц пропитана селитрой, и теперь мы можем рекомендовать её как очень эффективную зажигалку.»

У нас также были несколько книг по исследованию Антарктики, том Браунинга и «Старый мореход» («Сказание о старом мореходе́» — поэма английского поэта Сэмюэла Колриджа, прим.). Во время чтения мы сочувствовали ему и задавались вопросом, что он сделал с альбатросом, он стал бы весьма полезным дополнением к нашей кладовой.

Более всего нас интересовали два вопроса, скорость дрейфа и погода. Уорсли, когда это было возможно, определял наши координаты по солнцу, и они убедительно доказывали, что дрейф нашей льдины почти полностью зависел от ветров и не так сильно от течений. Наши надежды, конечно, были на дрейф к северу, к краю пакового льда, чтобы затем, когда лёд станет достаточно разорванным, сесть в лодки и догрести до ближайшей земли. Мы начали блестяще, дрейфуя на север почти по двадцать миль за два-три дня под гул юго-западной вьюги. Однако постепенно мы замедлились, и, как показали последующие наблюдения, начали дрейф обратно на юг. Усилившийся северо-восточный ветер, который начался 7 ноября и продолжался двенадцать дней, на время остудил наш пыл, пока, однако, мы не выяснили, что кроме того, что переместились к югу на три мили, но и ещё и приблизились на семнадцать миль ближе к берегу. Это убедило нас в теории о том, что льды моря Уэдделла дрейфуют по часовой стрелке, и, что если мы сможем остаться на нашем куске льда достаточно долго, то, в конечном счёте, должны быть вынесены на север, где открытое море и путь к сравнительной безопасности.