— Ты на меня сердишься?

Мама качает головой:

— Нет.

И только я снова сел к своему столу, как он и заявился — пропадущий Иван. У меня сразу от сердца отлегло.

«Эх, болван, — обругал я себя, — и надо ж было нехорошо о человеке подумать!»

А Иван уже снимает шубняк. Гляжу на него... ну и ну, будто подменили парня! Весь чистый, сияющий: волосы приглажены, рубашка в самую пору, штаны тоже. Щеки чуть порозовели, а глаза — глаза Иван тоже, казалось, промыл: они совсем поголубели и смотрели сейчас мягко и доверчиво так. Только вот залихватский чубик, свисавший на лоб, был совсем-совсем ни к месту. Тут мама из кухни вышла и говорит:

— С легким паром, молодой человек!

— Спасибо, — кивает Иван смущенно.

Знакомлю их и приглашаю Ивана к своему столу — он у меня у окна, рядом с тахтой притулился. Раньше, когда мы жили одни, у меня в той, другой, комнате и тахта и стол этот стояли. И полочка с книгами. Теперь у Глеба вместо полочки книжный шкаф. Он в каждую получку столько книг покупает! И не одну лишь беллетристику, но и разные научные, да с такими иногда названиями, что, пока прочтешь, раза три споткнешься!

— Садись, — говорю Ивану. — Будь как дома.

Иван присаживается на краешек тахты и молчит. Наверно, стесняется мамы. А мама ходит по комнате туда-сюда и, чтобы не смущать Ивана, старается не смотреть в нашу сторону.

Все молчим. А будильник отстукивает минуты. Ну что бы такое придумать, о чем заговорить? Выручает Глеб. Он, как медведь, вваливается с шумом, широко распахивая дверь, и еще от порога приветствует:

— Добрый вечер! Только у меня он не очень добрый — в полынью чуть не угодил.

Выходит на середину комнаты, приглаживая копну густых черных волос, и добавляет, скаля сверкающие зубы:

— Никак в нашем полку прибыло?

И по-приятельски подмигивает Ивану.

Первой заулыбалась мама, за нею Иван. А я подлетел к Глебу и напал на него сбоку.

— Андрюша, как не совестно, — говорит мама. — Глеб устал, а ты... Перестань сейчас же!

Но мы ее не слушаемся. Немного погодя я зову на помощь Ивана. И такая начинается веселая возня!.. Воспользовавшись оплошностью Глеба, мы, наконец, валим его на пол.

— Сильны мужички, нечего сказать! — отшучивается Глеб. — Подождите малость, подзаправлюсь, я вам покажу! Узнаете, почем фунт лиха! — И, обращаясь к Ивану, добавляет: — Только знай, парень, мы эдаких силачей, как ты, на стройку не берем. Беды от вас не оберешься — все покалечите!

— А ты откуда знаешь, что он на стройку к нам приехал? — спрашиваю я с удивлением.

Глеб отрезает от буханки добрый ломоть, солит его круто и смеется.

— По глазам вижу. Вон они у него какие — озера!

И снова смеется.

— Нет, правда, Глеб, ты поможешь Ивану куда-нибудь устроиться на работу? — пристаю я к нашему квартиранту.

Иван смотрит на Глеба с надеждой и тревогой. А тот с минуту молчит, а потом спрашивает, уже совсем серьезно:

— Паспорт имеешь?

— Имею, — кивает Иван. — И справку еще и грамоту...

— Ого, и грамоту даже! Тогда, парень, твое дело в шляпе. Только знай: стройка наша особая, передовая. На нее весь мир смотрит. Не подведешь?

Иван опускает глаза и негромко говорит:

— Нет.

И щеки его опять загораются, как час назад, когда он вернулся из бани.

Спать мы легли с Иваном на моей тахте. Уснул он сразу, лишь только опустил на подушку голову.

Интересно, куда Глеб его пристроит? Если бы шел разговор обо мне, я попросился бы к самому Глебу в ученики. Очень уж по душе мне его работа!

7 марта, пятница

Неудача! Собирался в большую перемену проделать эксперимент насчет сличения девчачьих почерков, да помешали Борька Извинилкин, Колька Мышечкин и кто-то еще из ребят — уж не помню сейчас кто.

Сидели на подоконнике и всю перемену гадали: красится Римка или не красится?

Борька говорил — да, другие — нет. Решили заманить Римку в класс и проверить. А она не пошла. Вырвалась и убежала.

В тот же день.

После уроков высыпали на улицу целой оравой: наших сорванцов десятка полтора да чуть ли не столько же из девятого «А». Едва отошли от школы, как началось «Бородинское сражение»: задиры «ашники» (так мы зовем ребят из девятого «А») двинулись стенкой на нашу братву. Бой был принят. Скоро в ход пошли портфели, шапки, фуражки. Мы, конечно, не дрались, а так, ради забавы, тузили друг друга — чтобы поразмяться. Смех, крик, гогот на всю улицу!

Вдруг Данька Авилов как заорет:

— Полундра! Голубчик на горизонте!

Смотрю, и верно: от часовой мастерской прямо на главные борющиеся силы величественно шествует Голубчик в своих скрипучих, до блеска начищенных сапогах.

Кто-то из ребят бросился подбирать рассыпавшиеся по снегу тетради, кто-то, схватив шапку, метнулся в первую попавшуюся калитку. Но самые горячие головы, войдя в азарт, даже и не подумали разбегаться, а продолжали баталию с прежней силой.

До поля боя оставалось шагов с полсотни, когда Голубчик, подняв воротник, перешел на противоположную сторону. И так же величественно прошествовал до самой школы.

Когда смельчаки из нашего класса, победив «ашников», отряхивались от снега, в дверях часовой мастерской показался улыбающийся Борька Извинилкин.

Ребята встретили его криками «приветствия»:

— Ура нашему Кутузову!

— Да здравствует победитель!

— Отставить! Вольно, храбрые воины! — попытался отшутиться Борис, но его подхватили на руки и начали качать.

Вид у Бореньки после усердствования его «храбрых воинов» был отнюдь не блестящий.

— Ну вас к черту, пошутить не умеете, — ругался растрепанный Борька, приводя себя в порядок.

Но через минуту смягчился и всех щедро одарил сигаретами.

— А ты, Андрюшка? — Борис размахивал перед моим носом оранжевой, с золотым ободком коробкой. — За компанию!

— Выдумал! — заржал Колька Мышечкин. — Наш Андрюха Каланча праведник! Он и не курит и за девчонками...

— Заткнись! — сказал я и, чтобы унять зубоскала, кивнул Борьке: — Давай!

Прикурил и, ни на кого не глядя, принялся дымить, как лесопилка. Не скажу, чтобы мне было приятно: в горле першило, на глаза навертывались слезы, но я не обращал внимания на эти пустяки. Пусть все знают: я тоже умею курить!

И все бы, кажется, кончилось благополучно, если бы на углу, после того как распрощался с мальчишками, мне вдруг не стало плохо... Закружилась голова, закружилась так, что едва не упал. Хорошо хоть один был. А то бы на всю школу завтра просмеяли!..

Вечером опять ходил в школу — на занятия спорткружка. А когда, собравшись домой, вышел из раздевалки, в полутемном коридоре наткнулся на Машу Горохову.

— Ты чего тут скучаешь? — спрашиваю.

— Так... подружку поджидаю, — приветливо заулыбалась Маша: видно, ей надоело одной стоять.

Неожиданно в голове мелькает мысль: а не поцеловать ли Машу? Я ведь еще ни разу, ну, совсем ни разу, ни одной девчонки в жизни не целовал.

Пришвартовываюсь к Маше и осторожно так начинаю обнимать ее за плечи.

— Не балуйся, ну тебя! — поводит плечом Маша. — А то еще увидят.

— Так уж и увидят? — говорю, а сам думаю, что у меня все как-то неуклюже получается — наверно, от неопытности.

Нагнулся, чтобы поцеловать, а Маша вся как-то сжалась, зажмурилась и прямо-таки не дышит. Тут я и целоваться передумал. Еще расплачется! И, ничего не сказав, пошел к двери.

Всю дорогу до дому ругал себя на все корки. Правда, ну разве я нормальный человек! Все ребята как ребята, а я? Ростом вымахал с пожарную каланчу, а сам ни курить не научился, ни с девчонками обходиться... Эх, горе да и только!

8 марта, суббота.

Пропал Максим. Вот уже два дня нет его в школе. Перед началом последнего урока Елена Михайловна спросила:

— Кто знает, что случилось с Брусянцевым?

Римка, только что собиравшаяся вручить учительнице горшок с чахлой геранью, вручить торжественно, с прочувственными словами, сразу как-то скисла.