Легонько подавая вперед бурильный инструмент, он нет-нет да и поглядывал на измерительный прибор. Но все было в порядке.

Придирчиво следя за собой, Федор с возрастающей радостью думал о том, что способность точно рассчитывать каждое свое движение, всегда безошибочно угадывать, не глядя на индикатор веса, какую породу дробит долото, какой груз прижимает его к забою, им совсем не утрачена и, значит, он может хоть завтра смело вставать к лебедке!

Паренек, все это время стоявший рядом с Трошиным, торопливо потянулся к рычагу.

— Отойдите в сторону! — крикнул он. — Бурильщик идет.

Уступая место, Федор оглянулся назад, ожидая встретить пожилого, умудренного большим жизненным опытом человека. Но какое было удивление Трошина, когда он увидел мальчишку, которому едва ли перевалило за восемнадцать: на его молодом, без единой морщинки лице задорным озорством сверкали рыжевато-темные глаза, а на округлых щеках пламенел здоровый румянец.

Бурильщик шел прямо на Федора, и во всем его уже возмужавшем, крепко сложенном теле чувствовалась большая сила.

Трошин еще раз посмотрел на бурильщика, и ему показалось что-то очень и очень знакомое в его лице. Их взгляды встретились, и здоровяк парень, взмахнув руками, чуть ли не бегом бросился навстречу Федору, до ушей осклабив в улыбке рот.

— Вот так встреча! — закричал он, хватая Трошина за руку.

— Неужели это ты, Егор? — оторопело проговорил Федор и тотчас вспомнил: еще в конце прошлого года Маша что-то писала о Егоре, о его работе на буровой.

— Так точно, товарищ лейтенант! Он самый — Егор Фомичев! — посмеиваясь, отрапортовал молодой бурильщик.

Трошин порывисто шагнул к нему, и они крепко, по-мужски пожали друг другу руки.

— Первую буришь? — спросил Федор.

— Можно сказать, первую. У Авдея Никанорыча всего три месяца бурильщиком работал, — прокричал Егор и осторожно, одним пальцем, прикоснулся к ордену Ленина на широкой груди Трошина. — За что получил?

— За форсирование Днепра в сентябре сорок третьего, — ответил Трошин и, наклонившись к Егору, добавил: — Пойдем на мостки, здесь ни черта не слышно.

— Иди, я сейчас, — кивнул бурильщик и направился к своему помощнику.

Через минуту Егор вслед за Трошиным вышел на мостки, и они уселись на трубы. Некоторое время молчали.

— Совсем? — первым заговорил Егор.

— Совсем! — Федор достал портсигар и, раскрыв его, протянул Егору. — Что ты меня томишь? Выкладывай, как у вас тут идут дела? — Он засмеялся. — Да смотри, подробнее обо всем!

Разминая между пальцами папиросу, Егор наклонил голову, подумал.

— Прямо с дороги? — спросил он. — Тут у нас столько нового! Столько буровых появилось... Про все и не расскажешь сразу! Да ты походи и сам увидишь. Одно прибавлю: наш промысел так разросся... ну, просто на удивление!

Трошин окинул Егора внимательным взглядом:

— Давно ли ты, Егор, мальцом к нам на двадцать седьмую бегал. Помнишь? Такой любознательный был. А теперь, посмотри-ка на него — бурильщик!

Егор в смущении потер ладонью лоб.

— Как семилетку окончил, тут же и подался в бригаду к Авдею Никанорычу вместе с отцом. А бригаду в Родники послали. Первую разведочную скважину бурили. Ни дорог, ни жилья, ни электроэнергии... Кругом лес, глушь. — Егор помолчал. — Говоришь, совсем приехал? Куда же собираешься?.. На какую работу?

— На буровую! Куда же еще!

— Соскучился?

— И не спрашивай! — Трошин положил на плечо Егора руку. — Не возьмете ли в свою бригаду? Хоть сегодня в ночь готов на вахту встать!

Егор вздохнул.

— Бурильщик нужен, да ты разве пойдешь к нам? — с горечью произнес он. — Тебе на самой лучшей буровой место найдется. Тебя сам Хохлов вместо любого бурильщика к себе возьмет. А у нас что? Бригада новая... Все больше молодежь зеленая. Плана не выполняем.

Егор замолчал и, скомкав окурок, бросил его под ноги.

Трошин повернулся к Егору.

— Сколько в бригаде комсомольцев и коммунистов?

— Четыре комсомольца. Коммунист один — мастер.

— Ого. Это уже сила! Ну и еще одного коммуниста считай... Я так думаю: вы просто плохо боретесь за честь бригады.

— Кого ты имеешь ввиду? Второго коммуниста откуда взял?

— На фронте я в партию вступил...

— Так ты это в самом деле? Правда, собираешься к нам в бригаду? — встрепенулся Егор, уставясь Трошину в глаза. — А не передумаешь? А то, может, к Авдею Никанорычу пойдешь? У него легче будет. Там все налажено...

Федор резко мотнул головой.

— У меня характер не такой. Не люблю, когда легко. Будем вместе вытаскивать бригаду.

— Значит, вместе? — и Егор протянул руку.

— Вместе! — засмеялся Трошин и встал.

Хотелось еще о многом расспросить Егора, а главное — надо было во что бы то ни стало узнать о Маше, но, как-то не решившись сразу начать о ней разговор, он собрался уходить.

До самого вечера бродил Трошин по промыслу. Он побывал и на буровых Хохлова и Саберкязева. И тот и другой приглашали Федора к себе работать, особенно долго уговаривал Авдей Никанорыч. Но Трошин отказался. Он уже твердо решил идти в молодежную бригаду.

— Хотя и жалко мне с тобой расставаться — все думал: вернется Федор с войны, будем опять вместе бурить, — да, видно, ничего не поделаешь! — покачивая головой, говорил Хохлов. Старый мастер был все такой же, как и раньше, — непоседливый, горячий. Казалось, годы совсем не берут Авдея Никанорыча. — Там ты и в самом деле нужнее будешь. Иди, вытягивай буровую!..

Когда Трошин стал прощаться, Авдей Никанорыч похлопал его по спине и спросил:

— Ты, Илья Муромец, с жильем устроился?

— Пока нет. Договорюсь завтра о работе и домой на денек отправлюсь. Я прямое дороги сюда. А за это время в каком-нибудь общежитии, глядишь, и койка свободная найдется.

— А нынче где будешь ночевать?.. Приходи-ка ко мне. Места хватит: квартира из двух комнат. Я теперь в городке живу, — Авдей Никанорыч сказал адрес. — Так что вечером приходи. Буду ждать.

На промысле Трошин так и не встретил Машу. Когда он был на буровой Саберкязева и как бы между прочим спросил: «А как поживает... эта самая, Фомичева? Помнишь, лаборантка была?» — татарин улыбнулся, сказал:

— Как же, приятель Федор! Да она только что на буровой у меня была. Вот только перед тобой... Мария Григорьевна теперь в техническом отделе работает.

И тотчас завел разговор о другом.

«Что же теперь делать? Во что бы то ни стало я должен увидеть ее сегодня!» — думал Федор, возвращаясь в Отрадное.

 

Еще во второй половине дня крутой верховой ветер стал ослабевать, а потом и совсем стих.

Присмирела и Волга: на гладкой поверхности от берега до берега ни всплеска, ни рябинки. Даже как-то и не верилось, что несколько часов назад по Волге разгуливали мутные беляки в пенных завитушках, точно готовясь сокрушить на своем пути любую силу. И не только пароход, но и берега, казалось, сотрясало и покачивало.

А быть может, ничего и не было? Возможно, и не куролесила Волга в хмельном угаре? Но стоило лишь взглянуть на шоколадно-бурую реку, на обвешанные махорками ноздреватой пены деревья, стоявшие в воде, на выброшенный на берег мокрый хворост, как и не видевшему шторма становилось понятным, что тут недавно творилось.

Неторопливо шагая вдоль каменистого обрыва, Трошин все думал и думал о Маше. Все эти три года они переписывались. Маша писала часто. И какие это были теплые, сердечные письма! В переписке Маши и Федора не проскальзывало и намека на какие-то чувства, но Трошину тогда казалось это совсем не обязательным. Ведь надо было только уметь читать между строк! За самыми простыми словами в письмах Маши ему мерещилось что-то большое и сокровенное, и какой-то внутренний голос шептал Трошину, что Машеньке он не чужой, что им никак нельзя друг без друга.

Но вот сейчас... сейчас все это представлялось Федору всего лишь чудесным сном.

Федор долго ходил по Отрадному, никак не решаясь свернуть в улицу, на которой жила Маша. Наконец он осмелился... И как забилось сердце в груди, когда он увидел постаревший дом с высокими тополями в палисаднике! Здесь жила она. И вот подойти бы к покрашенной калитке, открыть дверь, но... он прошел мимо.