Фасия глянула через плечо, и у нее перехватило дыхание: она увидела женщину в блестящем плаще, стоявшую на тротуаре у открытой дверцы автомобиля. Незнакомка стояла, широко расставив ноги. Ее правая рука, согнутая в локте, была вытянута вперед. Фасия Палинкас напрягала зрение, вглядываясь в обступивший ее мрак. И тут вдруг поняла: женщина целилась в нее из ружья. Сердце бешено заколотилось, перегоняя по жилам кровь, насыщенную адреналином. Она оцепенела, стоя в свете уличного фонаря. Защита, которую сулил фонарь, обернулась для нее ловушкой – Фасия представляла собой прекрасную мишень. Вспыхнул кружок света – линза оптического прицела.

Снайпер, нахмурившись, чуть сдвинул прицел, линза тотчас залилась светом. В левом нижнем углу появилась темная линия – краешек пальто Фасии Палинкас в двойном увеличении. Он выровнял наводку по ширине ее плеч и чуть отступил в сторону. Теперь заполнилось все поле прицела. В известном смысле он целился наугад, ориентируясь лишь на пальто своей жертвы.

Его палец потянулся к спусковому крючку.

И вновь прицел залило ярким светом. Он заморгал. В фокусе возникла металлическая поверхность фонаря. Перед ним в бешеном танце кружились какие–то смутные образы, над которыми он был не властен. Снайпер в недоумении оторвал взгляд от прицела и увидел, что Фасия Палинкас немного сдвинулась с места, вся залитая потоком света. Он выстрелил с бедра, почти не целясь.

Пуля вошла в спину. Женщина, пошатнувшись, упала. Ее голова с силой ударилась о тротуар. Она лежала на боку на холодном мокром бетоне, выбросив одну руку далеко вперед. Выстрел эхом прокатился по безлюдной улице. До нее, словно откуда–то издалека, донесся глухой щелчок – закрылась дверца «мерседеса». Фасия с усилием открыла глаза. Лежавшая рядом сумка раскрылась, содержимое ее вывалилось на тротуар. Перед глазами ее точно в тумане проплыли грязные обрывки бумаги, связка ключей, желтый гребешок младшей дочери. Поблескивала в свете фонаря рассыпавшаяся мелочь. «Мерседес» тронулся с места. Она напряженно прислушивалась к шуму мотора, становившемуся все глуше и глуше.

Все вокруг погружалось во тьму, исчезало из поля ее зрения. Однако и связка ключей, и гребешок, и мелочь, даже обрывки бумаги – все это вдруг обрело для нее необычайную ценность. Она пыталась зацепиться за них, удержать эти последние крохи уходящей жизни. Она судорожно скребла ногтями по холодному мокрому асфальту и видела, как непроизвольно, словно сама по себе, подергивается ее рука, лежащая на тротуаре. Потом пальцы ее скрючились, похолодели. Рука пропала из поля ее зрения, потом вдруг вновь вернулась, застыв в нескольких дюймах от носа, и в последний раз дрогнул полусогнутый указательный палец.

Снова пошел дождь. Фонарь над Фасией Палинкас заволокло туманом, свет его померк.

Никос поджидал Фасию в вестибюле ее дома, когда раздался выстрел. Услышав прокатившееся по улице громкое эхо, он поспешил к стеклянной двери и выбежал под дождь. Серебристый «Мерседес–450», свернув с Коммершел, помчался по Одиннадцатой улице, на запад. А на углу, в свете фонаря, лежала Фасия Палинкас, похожая на стереоскопическое изображение. Никос медленно направился в ее сторону, потом остановился… и вдруг побежал. Подбежав к бездыханному телу, он опустился на колени. На Никоса смотрели остекленевшие глаза его любовницы. По щекам ее стекали струйки дождя, вода заливалась в приоткрытый рот, капала с подбородка… Из–под тела расползалась по асфальту лужа крови, медленно подбиравшаяся к тротуару.

Никос поднял с тротуара монетку, осмотрелся и поспешил к телефонному автомату в конце квартала.

Снайпер оставил серебристый «мерседес» на общественной стоянке напротив теннисных кортов у Бич–авеню. Отсюда до его высотки на Джервис было совсем недалеко, чуть больше полумили, так что он вполне мог обойтись без зонтика. Когда Снайпер выбирался из машины, парик сполз ему на лицо, размазывая косметику. Однако дождь, на его счастье, прогнал с улиц всех пешеходов. Даже Денман–стрит была пустой, если не считать четверых припозднившихся гуляк, ломившихся в двери ресторана «Три новичка». Снайпер отвернулся, поспешно проходя мимо, но пьющие не обратили на него ни малейшего внимания, словно его не существовало в природе.

Дорога до дома заняла не более четверти часа. Он повернул ключ в замочной скважине и вошел в маленький, скромный вестибюль, лишенный всякой обстановки. Нажал кнопку лифта. Двери его тут же распахнулись. Нажимая кнопку двенадцатого этажа, Снайпер подумал о том, что этот подъем – последнее его рискованное предприятие за минувшую ночь. Но лифт скользил вверх, нигде не останавливаясь. Он не видел ни души, и его, конечно же, никто не видел. Бесшумно прокравшись по устланному ковром коридору к двери своей квартиры, Снайпер расстегнул дождевик, под которым прятал ружейный футляр, свисавший с шеи на кожаном ремне. Он отпер дверь и вошел в комнату.

В узком коридорчике, ведущем в комнату, имелась крохотная кладовка. Снайпер открыл раздвижную дверцу и повесил на крючок свой лиловый дождевик. Затем, сняв с шеи ружье, положил его на сосновый стол. Скинув туфли на высоком каблуке, принялся возиться с молнией на платье. Застежка находилась сзади, на спине, да еще и ткань насквозь промокла. Наконец ему удалось стянуть платье вниз, на бедра. Кое–как выпутавшись из него, он швырнул его на пол. Затем, сорвав с головы платиновый парик, с гримасой отвращения бросил его в раковину. Снайпер весь промок, продрог, ему не терпелось принять горячий душ. Но прежде надлежало прочистить ружье… Голый, продрогший, он уселся в пластиковое кресло и принялся за дело.

Глава 6

…Резкий свист – долгая пронзительная нота. Рев строительной техники, напоминающий слаженный оркестр…

Бредли стоял у окна и глядел вниз, на строительную площадку. Он прикидывал: если бригада будет работать в том же темпе, они закончат расчистку участка к концу дня. Значит, котлован начнут рыть завтра утром. И тогда – он хорошо это представлял – шум станет просто невыносимым. Тяжко вздохнув, он допил свой полуостывший чай и, поставив чашку на подоконник, повернулся к детективам.

Клер Паркер, сложив руки на коленях, сидела на одном из высоких деревянных стульев. Уиллоус занял свое излюбленное место – у стены, рядом с дверью. Аткинсон и Франклин стояли у письменного стола. Маленькие, ухоженные руки Аткинсона что–то энергично вычерчивали в воздухе – он описывал вчерашнюю сцену с Линдой, рыженькой буфетчицей из забегаловки. Франклин посмеивался про себя, справедливо полагая, что эмоциональная речь его напарника обращена исключительно к Клер Паркер, на которую рассказчик искоса посматривал, избегая, однако, прямого взгляда. Сорокадвухлетний Франклин был всем известен своим счастливым браком, но в эти минуты – так ему казалось – он прекрасно понимал коллегу Аткинсона. Ни один мужчина, будучи в здравом уме, не стал бы отрицать, что Клер Паркер – на редкость привлекательная женщина. Да еще и весна за окном, пусть даже сырая и промозглая…

Бредли взглянул на свои дешевые часы – подарок двенадцатилетнего Кристофера. Было уже две минуты одиннадцатого. Джерри Голдстайн из криминальной лаборатории, как всегда, запаздывал. Бредли принялся вертеть рубиновое кольцо на мизинце. Будучи чрезвычайно пунктуальным человеком, он требовал такой же пунктуальности и от других. Он снова взглянул на циферблат – прошла еще одна минута. Бредли подошел к столу. Уселся.

– Который час? – спросил он, повернувшись к Дэйву Аткинсону.

– Пять минут одиннадцатого, – солгал Аткинсон, прекрасно понимавший, что у шефа на уме.

Бредли, раскрыв резной кедровый портсигар, достал сигару. Он и сам заметил, что стал курить гораздо больше, и ему это совершенно не нравилось. Пора было ограничить себя в курении. И дело вовсе не в заботе о собственном здоровье – подобно большинству коллег, он придерживался жесткого режима экономии, а сигары, как известно, чертовски дорогое удовольствие. Чиркнул толстой хозяйственной спичкой о нижнюю сторону столешницы, дождался, пока выровняется пламя, и закурил. Ароматное облачко поднялось к потолку, испещренному темными пятнами. Бредли с раздражением глянул на часы – в который уже раз. Ну вот, всего лишь шесть минут одиннадцатого, а он уже дымит своей послеобеденной сигарой, – сигарой ценой в полтора доллара, удовольствия же ни на цент. Упершись правым локтем в подлокотник кресла, он хмуро смотрел на циферблат, наблюдая за секундной стрелкой, неторопливо переползавшей от деления к делению.