Отворилась дверца. Иван простуженным, но торжествующим голосом спросил:

— Ну?

— Ты что, ослеп? — разнесся над мерзлым миром аверинский возмущенный тенор. — Куда тебя понесло?!

Женька, прыгая воробьем, быстро спрашивал Василия Сергеевича:

— Чего теперь, а? Не вылезет, нет? Вытягивать надо, да?

На той стороне, замерзая от одного вида застывшей посреди ручья машины, стоял Павлуня.

Аверин, пошумев, замолчал. Зато обрел голос Иван.

— Я говорил! Предупреждал я!

На его лице был виден сейчас один раскрытый рот.

Павлуня отцепил свою тележку и, взвалив на слабое плечо трос, начал медленно спускаться со скользкого берега. Тут даже Иван не осмелился дальше шуметь. Даже бедовый Женька испугался и смотрел на товарища, вытаращив глаза.

— Назад! — крикнул Василий Сергеевич.

Парень оглянулся на крик, едва не упал, оступившись. Сказал, с трудом улыбаясь:

— Сейчас я. Только вот...

Чтобы прицепить трос, ему нужно было шагнуть в черную яму.

— Стой! — приказал Аверин.

— Ага, — ответил Павлуня, подумал и шагнул. Забурлили пузыри под ногами. Тяжелая вода залила сапоги. Больше от страха, чем от холода, застучали Павлунины зубы. Он скорей нагнулся. Железо брякнуло по железу.

— Помогай, уснул! — тряс кулаком Аверин.

Иван бестолково засуетился, то открывал, то закрывал дверцу, то ложился на живот, свешиваясь.

Павлуня выбрался на берег и, роняя с себя капли, влез в теплый трактор. Двинул рычаг. Трос натянулся, зазвенел. Колесник, ревя и задыхаясь, выволок на берег Ивана Петрова вместе с тележкой.

— Ура! — шепотом сказал Женька.

Из кабины задом выполз сам «опытный седой». Подступив к спасителю, протянул растопыренную ладонь:

— Спасибо.

Пожимая его руку ледяными пальцами, Павлуня еле выговорил, клацая зубами:

— В яму-то зачем ты?..

Шумно раскидывая в стороны воду, Василий Сергеевич перебрался к своим механизаторам. Он молча выдернул Павлуню. из кабины, схватил его на руки, словно спящую красавицу, и поволок обратно через ручей. Раза два он ахнулся выше колен, но драгоценную ношу не выпустил. Павлунины сапоги вспенивали воду. Алексеич смущенно вырывался:

— Сам я... чего вы...

В «газике» тесно — не развернуться, и Аверину пришлось прямо возле машины вытряхивать парня из ватника и набухших штанов. Закутывая Павлуню в старое одеяло, он сокрушенно проговорил:

— Эх, водкой бы тебя растереть!

Павлуня, высунув нос, принялся длинно объяснять, что белое он вообще никогда не пьет, да и красное не так, чтобы очень уж.

— Редкий ты человек, Алексеич! — добродушно проворчал Аверин. — Поехали домой — застынешь! Эй, лохматый, лезь сюда!

— Насмехаетесь, — пробормотал Женька, ныряя в кабину.

Он крепко обнял Павлуню, согревая его:

— Какой костлявый!

— Сам-то тоже не очень больно-то, — ответил Алексеич.

На том берегу остался в одиночестве Иван Петров. Проводив глазами зеленый «газик» Василия Сергеевича, он ухмыльнулся и сказал сам себе:

— Радуетесь? Ничего. Завтра поглядим.

С большим удовольствием он стал думать о том, как скучно будет глядеть завтра на белый свет временное, но чересчур ретивое начальство. «Теперь небось этот к ручью за версту не подойдет!»

«Этим» именовал Иван Аверина, которого он даже в мыслях не захотел называть ни по имени, ни по отчеству, ни даже по фамилии.

Василий Сергеевич ходко гнал машину к совхозу, к теплу. Женька утихомирился. Он все поглядывал на товарища, все хотел о чем-то спросить и вдруг сказал удивленно:

— Вот ты какой. Я бы и за сто рублей не полез!

И он передернулся, вспомнив.

Павлуня ответил без всегдашних раздумий:

— И я бы за сто тоже...

ПАВЛУНЯ ЕДЕТ ВПЕРЕДИ

На следующий день все механизаторы «плодородного отряда» были вызваны к Аверину ровно к восьми. Они вошли в директорский кабинет настороженные, притащив с собой масляный дух дизелей. Слухи про Пашкино плавание уже вовсю гуляли по совхозу, будоражили, как и разговоры про крутой нрав временного директора да про новые порядки, которые он насаждал сплеча, никого не спросясь. Поэтому механизаторы, войдя к Василию Сергеевичу с последним, восьмым ударом часов, не ожидали для себя ничего хорошего.

— Садитесь! — кивнул им Аверин из-за зеркального стола.

Народ расселся по стенке.

Василий Сергеевич, человек дела, начал с хода:

— Сегодня весь отряд возит ил. Он едет коротким путем — через Гнилой ручей. Маршрут проверен. Тележки с этим делом справятся.

— Тележки-то справятся — они железные, — пробормотал Иван Петров.

Остальные осторожно молчали, подумывали про себя: «Вот приедет Громов...» В тишине слышно было, как простуженно сопит Павлуня. Он часто лазил в карман за платком, нос его распух.

— Слушай, Сергеич, — задушевно сказал начальник отряда, молодой агроном Гриша Зиненко. — Ты бы нас, дураков, спросил, что ли.

Василий Сергеевич, большой приятель Гриши, поднял голову, посмотрел ему в глаза, ответил негромко:

— Я тебе не «слушай», а директор. И нравится или нет, а разговаривать со мной попрошу соответственно.

— Ясно, — пробормотал в страшной тишине багровый Гриша, а Женька выразительно поцокал языком.

— Вопросы есть? — спросил Аверин деловито.

Никому не захотелось задавать вопросы. Народ решил отмолчаться до Громова. Только начальник отряда поднял руку и, получив разрешение говорить, сказал, глядя в стену:

— Один вопрос: как через ручей этот, окаянный, перелетать? Нешто по воздуху?

— По плитам!

— По каким?

— По бетонным! Вчера шесть штук бросили.

— Плиты, плиты! — заволновался, вскидывая руку Иван Петров. — А бережок? С него, помнится, телка свалилась да и утопла! Совсем!

Василий Сергеевич нетерпеливо ответил, вставая:

— Бережок сроем! А без головы и в луже утонуть можно! Так, что ли?

И столько многозначительности было в голосе Аверина, что Иван замолчал, потупясь.

— Еще вопросы возникли? — посмотрел на часы Василий Сергеевич. — Нет? Тогда до свидания. Что неясно — разъяснит главный инженер.

Механизаторы потащились в приемную. Елизавета Егоровна, морщась от запаха, вручила им толстый журнал.

— Это что еще за библия? — сумрачно поинтересовался Иван Петров, и Елизавета Егоровна с усмешкой поведала, что теперь каждому после прочтения приказа надлежит расписаться.

Гриша Зиненко, принимая журнал, бормотал:

— Через Гнилой ручей да всем отрядом... Нет! Я расписываться не буду!

Иван оглянулся на обитую черной клеенкой дверь и, подняв грязный палец к хрустальной люстре, прошипел:

— А Громов-то, Ефим Борисыч, с нами, с народом то есть, всегда совет держал!

— Ничего, пусть потешится, — сказал басом Гриша Зиненко. — А технику я топить не дам.

Женька, почесывая затылок, проговорил:

— Пашка-то проехал...

— Верно! — сказал, появляясь в двери Василий Сергеевич. — Он проехал! А уж вам-то сам бог велел! — И обратился к Павлуне: — Ну, Алексеич, покажи-ка им! Хватит тебе в хвосте-то!

Аверин опять скрылся в кабинете.

Павлуня стоял перед механизаторами, а те хмуровато поглядывали на его распухший нос, на бледные щеки. И на глазах у всех Павлуня помаленьку начал краснеть, пока не превратился в анисовое яблочко.

— Совсем с ума скатился! — брякнул Иван, выразительно кивнув на директорскую дверь. — Нашел командира! — Он поглядел на Павлуню не лучше, чем пес на кота. — Ну, веди нас, Сусанин! Топиться!

— Да я ничего, я не думал... — таким простуженным голосом забормотал Мишин братец, что Гриша Зиненко крякнул, а секретарша, до сих пор сидевшая унылой горой, вдруг шевельнулась и от всей могучей души воскликнула:

— Господи, скорей бы Громов возвращался!

Механизаторы не спеша побрели к своей технике. Последней дверь выпустила маленькую грязную фигурку. Обгоняя Павлуню, Иван бросил в его сторону: