Еще 2 декабря, на другой день после присяги Константину, поручик Крюков привез письмо от Пестеля, в котором сообщалось, что общество открыто правительством. В Тульчин из Петербурга приехал генерал Чернышев с какими-то секретными поручениями к графу Витгенштейну, командующему второй армией. В то же время скрылся капитан Вятского пехотного полка Майборода, недавно принятый в Тульчинскую управу. Через денщика Савенко удалось установить, что он тайком, ночью, ушел от своей роты и, переночевав в деревне за десять верст, поехал на север — очевидно, в штаб первой армии. Теперь ясно, что это шпион и предатель. К счастью, он знает только тульчинских членов, да и то не всех. Приезд генерала Чернышева, без сомнения, вызван другим доносом, полученным в Петербурге. Имя второго доносчика известно: это некий подпрапорщик Шервуд, которому неосторожно открылся граф Булгари, один из молодых членов общества. Граф Булгари уже арестован в Харькове. «Nous sommes pris!»[47] — заканчивал Пестель.

Сергей тотчас послал Бестужева к Пестелю. Он извещал его, что немедленно поднимет третий корпус, как только хоть кто-нибудь будет взят. «Jecornmence l’affaire»[48],— писал Сер-гей.

Бестужев прибыл на четвертый день, в обеденное время, в местечко Линцы, близ Тульчииа; здесь стоял Вятский пехотный полк, которым командовал Пестель.

Оставив извозчика на постоялом дворе, Бестужев отправился к Пестелю пешком. Пестель жил в усадьбе князя Сангушко; он занимал здесь просторный флигель.

Бестужев прошел со стороны сада. Ему открыл денщик Савенко. Увидев Бестужева, Савенко осклабился и почтительно, как всегда, провел его в кабинет.

— Полковник на учении, — доложил он.

Бестужев осмотрелся: ряды книг на полках, шкаф с бумагами, большой красного дерева стол, затопленный камин. Все по-прежнему.

— Ну что, Савенко, как дела? — спросил он с беспокойством.

— Дела-то плохи, ваше высокоблагородие, что и говорить, — отвечал Савенко. — Предали нас. Ну да ничего: барина в обиду не дадут, не такой человек. Сегодня они нас, а придет пора — мы их под арест. Так я пойду, — прибавил он, добродушно улыбаясь, — накрою к столу, а барин скоро будет.

Он ушел.

Через раскрытые в зале окна доносились звуки команды. Бестужев прошел в зал и остановился у окна. На дворе перед главным домом шла учение. Раздавался резкий голос Пестеля:

— Ряды сдвой! Направо кругом марш!

Солдат в третьем ряду замешкался и не попал в шаг. Пестель остановил роту и подозвал ротного командира.

— В каком виде выводите вы свою роту на учение, господин поручик? — сухо сказал он. — На сутки под арест. Рядовому Степанову… пятнадцать розог.

Поручик отошел смущенный. Солдат, рябой, скуластый парень, смотрел на Пестеля испуганным, растерянным взглядом. Пестель приказал повторить поворот. Учение продолжалось.

Бестужев вернулся в кабинет. Ему было неловко. Поступок Пестеля изумил его: ни один из членов тайного общества никогда не прибегал к телесным наказаниям.

В кабинет вошел Пестель.

— Рад вас видеть! — сказал он с необычным оживлением. — Очень рад вас видеть! Сейчас отобедаем — вы, конечно, проголодались, — а затем поговорим.

Лицо Пестеля было бледно, около глаз легли тени.

Бестужев передал письмо Сергея. Пестель прочитал его и бросил в камин.

— Теперь все зависит от вас, — сказал он.

После обеда Пестель увел Бестужева в кабинет.

— Не сегодня завтра я жду ареста, — сказал он, прохаживаясь взад и вперед. — Нас боятся, не знают размеров общества и, кажется, воображают его сильнее, чем оно есть на самом деле. — Он остановился у окна, глядя в сад, где ветер раскачивал оголенные деревья. — И все может рухнуть из-за одного мерзавца, которому я неосторожно доверился, — продолжал он глухим голосом. — Он не посмел идти в Тульчин. Он знал, что здесь он не уйдет от меня, — я достану его из-под земли, истреблю, как гадину!

Пестель прошелся несколько раз по кабинету и присел за стол.

— Видите, все очищено, — сказал он, усмехнувшись и показывая на прибранный стол, на котором не было ни единой бумажки. — В ящиках рапорты, счета. Усердный фрунтовик, и ничего больше. Станут спрашивать солдат — что они скажут? Что я строг и взыскиваю за всякий пустяк. Вот сегодня дал одному пятнадцать розог… Пятнадцать розог — это не беда, — прибавил он, — стерпит.

Пестель помолчал немного.

И затем, переходя на другой тон, сказал:

— Ну, рассказывайте, что у вас.

Бестужев сообщил о предположениях и надеждах Сергея. В окружности Житомира гусарские полки — Ахтырский в Любаре, Александрийский в Троянове. Ахтырским полком командует Артамон, Александрийским — его брат Александр Захарович. Он не член общества, но можно надеяться, что в содействии не откажет. В местечке Полонном восьмая артиллерийская бригада; там славяне — они ждут только сигнала. В Брусилове Пыхачев с пятой конной артиллерийской ротой. Под Киевом, в Белой Церкви, семнадцатый и восемнадцатый егерские полки, на которые твердо можно положиться; там подготовлены и офицеры и солдаты. Восьмая пехотная дивизия, расположенная около Житомира, встанет как один человек; среди солдат там действуют бывшие семеновцы.

— Мы начинаем в Черниговском полку, — заключил Бестужев, — и уверены, что через короткий срок Житомир и Киев будут в наших руках.

Бестужев встал, прощаясь. Пестель тоже встал.

— Начинайте с успехом, — сказал он, — и не беспокоитесь ни о чем. Я ничего не открою, хотя бы меня разорвали в клочья. Спасайте только «Русскую правду». Она зашита в клеенку, положена в ящик и зарыта около села Кирнасовки, отсюда верстах в пятнадцати по дороге в Балту. Место вам укажет поручик Крюков.

Бестужев с волнением смотрел на Пестеля, на его суровое лицо и торчащий над бледным лбом аккуратно зачесанный хохолок.

Пестель крепко стиснул руку Бестужеву и отошел к окну.

— Ступайте, — сказал он.

Бестужев медленно пошел к двери. Пестель стоял к нему спиной у окна.

— Бестужев! — окликнул он его.

Бестужев поспешно вернулся.

— Передайте Сергею, что я желаю ему успеха, — проговорил он не оборачиваясь. — Скажите, что я люблю его как друга.

Бестужев бросился к нему с рыданиями. Пестель обнял его и поцеловал. На глазах Пестеля были слезы.

Бестужев стремглав кинулся вон. Когда он вышел в переулок, его нагнал денщик Савенко.

— На вас с Сергеем Ивановичем вся надежда, — сказал он тихо. — Сердце разрывается, глядя на барина. По ночам не спит, слышно, как все шагает по комнате.

…Пестель был арестован 13 декабря, через два дня после того, как у него был Бестужев. Перед этим были приняты меры предосторожности: войска, стоявшие около Тульчина, были отведены прочь и заменены другими и везде были усилены караулы. После этого все полковые командиры, в том числе и Пестель, получили приказание явиться в Тульчин. В штабе генерал Чернышев в присутствии командующего армией графа Витгенштейна и начальника штаба генерала Киселева объявил Пестелю, что он арестован. Пестель выразил на лице изумление, смешанное с негодованием: по какому такому обвинению можно подвергнуть аресту его — честного, примерного офицера! Витгенштейн был сердит: он не верил, что Пестель может оказаться преступником, и считал, что донос на него сделан каким-то мерзавцем по личной злобе. Генерал Киселев старался скрыть свое смущение: он знал о либеральных мнениях Пестеля и догадывался о его замыслах. Сам Киселев находился под подозрением.

Пестеля отвели в отдельную комнату тут же в штабе и к дверям приставили караул. Потом Чернышев принес ему вопросные пункты, из которых Пестель увидел, что вся история тайных обществ уже известна правительству, хотя и в очень смутных чертах. Он с улыбкой прочитал один из первых вопросов: «Не были ль вы членом какого гласного или тайного ученого общества, составившегося в России несколько лет назад, как оно называлось, в чем заключалась цель его и какие были занятия членов сего общества при общих и частных собраниях?» Пестель написал на второй половине листа ясный и вразумительный ответ: «Никогда не был членом ни гласного, ни тайного ученого общества в России, и потому мне не известны ни название, ни цель, ни занятия такового».