— Все кончено, Наташа, — сказал он жене, выбежавшей ему навстречу, когда он пришел домой. — Я погиб, погиб безвозвратно. Береги Настеньку…

— Я с тобой, Кондратий! — воскликнула Наталья Михайловна вся в слезах.

— Нет, Наташа, береги Настеньку. Знай, я не раскаиваюсь, я верю, верю, что наша неудача научит других. Мы еще не умеем — сумеют другие. — Глаза его зажглись вдохновением. Подумай только: это не дворцовый переворот, как бывало раньше. В царствующем граде Санкт-Петербурге впервые всенародно поднято знамя свободы! И это не будет забыто. Верю, верю… Что бы там ни было, знай, я горжусь, я счастлив исполненным долгом!

И он ласковым движением привлек к себе жену и целовал ее, а она, прижавшись к нему, смотрела с немым отчаянием в его сияющие детские глаза.

XIV ПОДПОЛКОВНИК ГЕБЕЛЬ

Черниговский пехотный полк квартировал в городе Василькове, в тридцати верстах от Киева. Город был маленький: всего несколько улиц и площадь, похожая летом на луг. На главной улице было два-три каменных дома. В одном из них жил командир полка подполковник Густав Иванович Гебель.

Густав Иванович был аккуратен и точен в исполнении предписаний начальства. Генерал-лейтенант Логин Осипович Рот, командир третьего корпуса, сказал ему при его вступлении в должность: «Густав Иванович, надо немножко подтянуть этот полк», на что Густав Иванович отвечал: «О, я их подтяну, Логин Осипович!»

Густав Иванович во всем соблюдал законную форму. Двое рядовых украли у мужика два рубля серебром. Густав Иванович заковал виновных в кандалы и донес об их поступке в Могилев, в штаб первой армии. Когда умер император Александр I, Густав Иванович поскорбел, как прилично верноподданному, и приготовился возрадоваться по случаю вступления на престол императора Константина I.

В один и тот же день, 30 ноября, из Могилева были получены две бумаги. В одной, за № 1571, заключалась сентенция командующего армией присуждавшая провинившихся рядовых к наказанию кнутом В другой, за № 1572, предписывалось привести полк к присяге императору Константину.

Обе бумаги Густав Иванович немедленно пустил в ход в порядке их номеров.

На другой же день 1 декабря, полк был выстроен на площади в ожидании присяги. Сюда же привели двух арестантов. Долговязый полковой адъютант Павлов гнусавым голосом стал читать сентенцию. Тут же находился полковой священник с крестом и Евангелием. Солдаты сначала подумали, что это и есть присяга. Но когда приговоренных привязали к столбам и палачи взялись за кнуты, то по рядам пробежал глухой ропот. Офицеры, не стесняясь, громко выражали негодование. Кузьмин, командир пятой роты, угрожающе сжимал кулаки. Его рота заколыхалась и сдвинулась с места. Строгий окрик Гебеля заставил солдат податься назад.

Сергей стоял перед своим батальоном. Свистел кнут, крики истязаемых звенели в ушах, кровь брызгами летела на снег. Сергей делал усилия, чтобы казаться спокойным. Но вдруг побледнел, качнулся и опустился на землю. Строй пришел в беспорядок. Солдаты и офицеры бросились к Сергею на помощь, сбились в кучу. Один растирал снегом виски, другой старался расстегнуть тугой ворот мундира. Гебель свирепо кричал:

— Смирно-о! Стройсь! По местам! Всех расстреляю на месте!

Ни командные слова, ни угрозы больше не действовали. Солдаты поворачивали к Гебелю озлобленные лица. Слышались суровые возгласы:

— Погодите, недолго вам командовать! Отольются вам наши слезы!

Матвей, который был на площади в числе зрителей, увел брата на квартиру. Экзекуции закончилась, и дисциплина мало-помалу восстановилась. Густав Иванович приступил к исполнению бумаги за № 1572. Священник, по его знаку, вышел вперед. Начался обряд присяги.

Законная форма на этот раз восторжествовала. Но Густав Иванович был чем-то смущен.

— О, эти люди совсем не понимают порядка, — пожаловался он за обедом жене Христине Федоровне.

В первой армии носились тревожные слухи. Говорили о каком-то завещании царя, по которому цесаревич Константин отстранен от престола. Вместо него на престол должен будто бы вступить его младший брат, Николай.

Все это очень волновало Густава Ивановича. Когда из Могилева был получен приказ о присяге новому императору Николаю I, он совсем растерялся. Как это так: две присяги па протяжении двух недель! Однако рассуждать было нечего.

Приказ был получен утром в сочельник, 24 декабря. Густав Иванович немедленно послал распоряжение ротным командирам явиться в штаб полка со своими ротами. Роты Черниговского полка стояли по деревням в окрестностях Василькова.

Утром 25 декабря, в день рождества, на квартиру Густава Ивановича пришли ротные командиры — второй мушкетерской роты барон Соловьев и третьей мушкетерской роты Щепилла — с рапортом о благополучном прибытии их рот в штаб полка.

Густав Иванович выпрямился и поглядел на обоих испытующим взглядом.

— Знаете ли вы, зачем я потребовал вас в штаб? — спросил он.

Барон Соловьев был худенький, небольшого роста. Рядом с ним черноволосый, взъерошенный Щепилла казался настоящим великаном. Оба были ревностные славяне.

В ответ на вопрос Густава Ивановича Щепилла только дернулся всей своей неуклюжей фигурой. А Соловьев вежливо и спокойно ответил:

— Я слышал, будто присягать новому государю.

— Уверены ли вы в своих солдатах, барон? — спросил Густав Иванович.

— О да, совершенно уверен, — с усмешкой ответил Соловьев.

— Я потому спрашиваю, что как бы чего не вышло, — строго произнес Густав Иванович. — Такие тревожные ходят слухи… Вы меня понимаете, барон?

— Отлично понимаю, господин подполковник, — ответил Соловьев, стараясь не глядеть на свирепые гримасы Щепиллы.

— А подполковник Муравьев? — вдруг спросил с озабоченным видом Густав Иванович после некоторого молчания.

— Подполковник Муравьев? К нему брат приехал, и они вместе отправились в Житомир, — ответил Соловьев.

— Да, да, я разрешил ему, — сказал Густав Иванович. — Но он должен вернуться. Такое ужасное время!

И кивком головы он отпустил офицеров.

…В десять часов утра 25 декабря на полковом дворе состоялась присяга императору Николаю. Солдаты глядели с каким-то странным, сосредоточенно-мрачным выражением. Офицеры явно показывали нетерпение и негодование. Многие даже не поднимали руку, как это полагается при обряде присяги.

Солдаты, не стесняясь присутствия начальства, перешептывались между собой:

— Сколько будет этих присяг? Может, завтра велят еще третьему присягать?

Густав Иванович делал вид, что ничего не замечает, и громко, с особенным усердием отчеканивал клятвенное обещание верой и правдой служить государю Николаю Павловичу.

Присяга обошлась благополучно, но Густав Иванович все еще чего-то опасался.

— Нельзя знать, что будет, — говорил он жене за завтраком.

Через каждые два часа он посылал денщика на квартиру Сергея Муравьева справляться, не вернулся ли он из Житомира. Ему казалось, что все дело в Сергее: он может успокоить, что-то устроить, разъяснить. Но денщик являлся с одним и тем же ответом:

— Так что их высокоблагородие Сергей Иванович с братцем Матвей Иванычем не возвращались.

Вечером у Густава Ивановича был бал. Тут были офицеры, чиновники во главе с городничим, длинноусые помещики с супругами в разноцветных чепцах и упитанными дочками. Музыка не умолкала ни на минуту. Офицерские мундиры и долгополые помещичьи фраки кружились вихрем по залу вперемешку с кисейными дамскими платьями. Полковые трубачи трубили наперебой с еврейскими скрипками, стараясь их заглушить, но тс не сдавались и визжали еще сильнее. Шум был такой, что кавалерам приходилось драть горло, занимая дам. Долговязый полковой адъютант Павлов, растянув рот в улыбку, склонился над стулом городничихи, а та била его по руке зеленым веером. На них умильно поглядывал красноносый майор Трухин.

Густав Иванович бродил вокруг зала, наблюдая за порядком. Его мучила тоска. Он тревожно оглядывался на громоздкую фигуру поручика Щепиллы, который, расталкивая танцующих, свирепо крутил в вальсе какую-то хорошенькую польку. Ему не правилось, что барон Соловьев, бросив свою даму, горячо толкует о чем-то с поручиком Быстрицким.