— Я хочу только очистить дом от старого мусора, — резко сказал Пестель и тоже встал. — Nous devons avoir la maison nette![39]

— Кто любит свой дом, не станет его разрушать, — сказал Трубецкой, бледнея от гнева.

— Я люблю свой дом не менее вас, — проговорил Пестель, тоже побледнев. — Извольте это принять во внимание, князь Сергей Петрович.

Оба, бледные, стояли друг против друга как враги. Между ними был стол, заваленный грудой книг и рукописей.

— Не нужно нам вашей республики, если она куплена столь дорогой ценой! — сказал Трубецкой.

— Так будет же республика! — крикнул вдруг Пестель и так хлопнул по столу рукой, что зазвенел стоявший на нем стакан с недопитым чаем.

На мгновение стало страшно: что-то грозное было в окрике Пестеля и во всей его внезапно выпрямившейся фигуре.

Пестель, однако, быстро опомнился.

— Республика будет, потому что этого требуют время и обстоятельства, — сказал он, садясь.

В это время в дверях показалась жена Рылеева в накинутом на плечи платке; она вызвала на минутку мужа. Они переговорили за дверью. Рылеев вернулся с озабоченным видом. Сказал вполголоса Оболенскому, что нездорова дочка, четырехлетняя Настенька: вероятно, простудилась на прогулке. Жена заходила посоветоваться, за каким доктором послать.

Напряженное настроение рассеялось. Заговорили о делах Российско-Американской компании, где служил Рылеев, и о недавно основанной русской колонии Росс, самом южном пункте владений компании, которые простирались теперь почти до границ Калифорнии. Речь зашла о проектах лейтенанта Завалишина, плававшего на кораблях компании и находившегося в переписке с Рылеевым. Недавно было получено от него письмо из колонии Росс, в котором он сообщал, что Калифорния не прочь отложиться от Испании и отдаться под покровительство России; он виделся с губернатором Калифорнии и вел с ним об этом переговоры. Лейтенант Завалишин предполагал также присоединить к России Сандвичевы острова.

— Государь этого не захочет, — заметил Оболенский. — Взоры его направлены на запад, а не на восток.

— Вот говорят, что наши купцы невежды, — сказал Рылеев. — А древние новгородские купцы, а завоеватели Сибири, а наш купец Шелехов, утвердивший владычество России на Тихом океане? Предприимчивостью и здравым смыслом наши купцы ни в чем не уступят европейским собратьям. Простору им мало, правительство их не поддерживает — вот беда! Я считаю, что их надо вовлечь в наше общество.

— Это счастливая мысль, — отозвался Пестель.

— «Ум российский промыслы затеял!» — пропел Рылеев, несколько фальшивя, начало песни, которая распевалась тогда в американских колониях.

— Надо сказать, однако, — заметил Пестель, — что самые несчастные народы — это те, которые управляются вашей компанией. Она их грабит и нимало не заботится об их существовании. Они должны быть совершенно освобождены от нее и устроены на общих гражданских началах.

— Вы правы, — согласился Рылеев. — Индейцев необходимо приобщить к цивилизованным обычаям. А какие там промыслы, — продолжал он с восхищением, — какие природные богатства!

И, оживившись, он принялся описывать, как морские коты на своих ластах сидят тысячными стадами на берегу среди камней, как отливают серебром на солнце их мокрые шкурки и как их загоняют в глубь суши и бьют палками по голове. При этом его широко раскрытые ясные глаза блестели, как у ребенка.

— Вы видите, что это за человек? — обратился Трубецкой к присутствующим, когда ушел Пестель. — Его ни в коем случае нельзя оставлять без надзора, потому что он натворит бог весть каких бед. К счастью, он не может обойтись без нашего содействия. Мы здесь начнем первые и заберем власть в свои руки. Ведь это чистый бред, что он говорит!

— И какой злой, неистовый бред! — подтвердил Тургенев, вставая.

Он распрощался со всеми и, прихрамывая, направился в переднюю.

«Хорошо, что я уезжаю от всего этого подальше», — думал он, с удовольствием представляя себе свой заграничный вояж.

В январе 1825 года на Контрактах — так называлась Крещенская ярмарка в Киеве — Пестель свиделся с Сергеем, который незадолго перед тем был избран третьим директором Южного общества. Члены тайного общества всегда пользовались этой ярмаркой как удобным предлогом, чтобы съезжаться на совещания, не вызывая ничьих подозрений.

Утром накануне общего собрания южных членов Пестель был у Сергея, в его квартире на Трехсвятительской улице, на высоком берегу Днепра. Часто бывая в Киеве, Сергей нанимал здесь постоянную квартиру.

Шла речь о петербургском обществе. Пестель шутливо рассказывал, как он, потеряв терпение, хлопнул рукой по столу и этим, кажется, преклонил северян к республике. По крайней мере, на следующий день больше не было споров и перед отъездом удалось условиться о совместных действиях.

Пестель заговорил о Рылееве. Он сравнивал его с Пушкиным, с которым однажды провел целое утро в Кишиневе.

— Оба поэты, — говорил он, — но Рылеев покоряется только чувству, а Пушкин умеет судить прозаически и видеть вещи в настоящем их свете. Это ум необыкновенный. Я не чувствителен к стихам, но стихи Пушкина меня увлекают. Недавно прочел я «Кавказского пленника» — сколько ума!

Сергей сообщил о положении дел в его управе. Он рассказал что в третьем корпусе, как узнал Бестужев, существует самостоятельное тайное общество, которое называется Обществом соединенных славян. Бестужеву поручено вести с этим обществом переговоры о слиянии. Славян человек около двадцати пяти. Они мечтают о каком-то федеративном союзе всех славянских народов, о республике, о всеобщем равенстве и братстве, но не имеют ни готовой конституции, ни ясного понятия о способах, какими можно достигнуть поставленных целей. Пока что они думают действовать проповедью и личным примером: заводить училища в деревне, помогать бедным, выкупать крестьян, подвергающихся жестокому обращению. Несмотря на мирное свойство всех этих предприятий, Славянский союз имеет отпечаток какой-то воинственности; члены Союза произносят страшную клятву на оружии, обязывающую жертвовать жизнью для избранной цели, и все проникнуты мыслью, что свобода добывается только кровью. Все это люди пылкие, решительные — они восстанут с оружием в руках по первому призыву.

— Если бы удалось отвлечь их от мечтательных целей и обратить к настоящему делу, — сказал Сергей, — это был бы для нас большой выигрыш. Я полагаюсь на Бестужева — он сумеет их убедить.

— Постарайтесь прибрать их к рукам и не давайте им воли, — посоветовал Пестель. — Вводите их понемногу в наши цели, а то они могут испортить все дело.

Сергей настаивал, чтобы назначить восстание на май 1826 года, когда император приедет в Белую Церковь, около Киева, на смотр. Высочайшие смотры в первой армии происходили каждый год.

Начало восстания Сергей брал на себя. Он разложил на столе карту, на которой крестиками было отмечено предположительное размещение частей, и стал рассказывать план действий. Сначала захват императорской квартиры в Белой Церкви и два манифеста: к народу и войску. Стремительный удар с третьим корпусом, наиболее подготовленным, на Киев. Четвертый корпус и прочие части присоединяются без сопротивления, там члены тайного общества, и притом везде силен дух неудовольствия. Далее — движение на Москву или на Петербург глядя по обстоятельствам.

Пестелю Сергей предлагал поднять вторую армию на юге, арестовать главную квартиру и принять командование над всем южным округом, включая и Киев.

Предложенный Сергеем план был одобрен Пестелем. Однако он не считал возможным приступать к действиям, не заручившись поддержкой Северного общества.

— Все зависит от быстроты и единства действии на севере и на юге, — сказал он. — Может быть так, что начнут в Петербурге, а мы присоединимся. Или же начнем мы — тогда должен содействовать Петербург. Я надеюсь уговориться с Трубецким. Мы не согласны в цели, по покамест нам по пути, а что дальше — увидим.