На берегу ее ждала Галка.

– Ты вся мокрая, пойдем, переоденешься – и к Лидке. Все уже ушли.

– Не пойду я, после того что они устроили. Как так можно? Что это, месть за то, что я с Рэбером поехала? Нужен мне этот Рэбер! Мы же все в одном классе!

– Не обращай внимания, они просто все с ума посходили. Когда тебя увидели сегодня, дар речи потеряли.

– А я чем виновата?

– Ты ни в чем не виновата. Дураки влюбленные. Пойдем, Анютка, все будет хорошо.

На застекленной веранде коттеджа, где жила Лида Белова, играла музыка, но никто не танцевал. Долгих вскочил, уступая Ане место. Она села, повернула голову и увидела три пары карих глаз, уставившихся на нее – Крымов, Коротких и Фихте смотрели на нее так откровенно, как никогда раньше не смотрели. Долгих пригласил ее танцевать. Когда закончился танец, ее пригласил Крымов, потом Фихте, потом маленький Жданов. Больше никто не танцевал. Мальчишки наперебой приглашали Аню, как будто заглаживая то, что произошло на пруду. Кроме нее приглашали только Галку и Лиду, и как будто не замечали остальных девочек. Это принимало такой демонстративный характер, что, когда кто-то пригласил Аню в очередной раз, она отказалась: «Пригласи кого-нибудь, я устала». После этого начали приглашать и других, и это немного заземлило атмосферу, в которой Аня впервые в общении с одноклассниками ощутила заряд чего-то, с чем раньше не сталкивалась, – взрослого, темного, что они не умели контролировать.

61

Папа договорился со своим знакомым Аристовым, который преподавал в местном филиале Пермского политехнического института, что он будет дополнительно заниматься с Аней математикой, чтобы подготовить ее для поступления в вуз. Но Аристов то и дело сбивался на разговоры о литературе. Он любил пьесы Чехова, а папа пьес не любил, он любил рассказы. У мамы же Чехов – любимый писатель. Ане пьесы Чехова казались странными, ей больше нравился Бернард Шоу, хотя одна из его пьес – «Дом, где разбиваются сердца» – явно написана под влиянием Чехова. Интересно, что даже в отношении классиков у людей такие разные вкусы! Этим летом Аня начала читать «Идиота» Достоевского и была потрясена: казалось, он писал на другом языке, не таком, как все русские писатели, которых она читала до сих пор. Нарочито корявым, даже уродливым был его язык. А Сима говорит, что это ее любимый писатель. Да и дедушка любит ссылаться на него, правда, он, кажется, предпочитает его публицистику. Может быть, Аня чего-то не понимает? Герои Достоевского тоже необычные, гротескные в своих крайностях, хоть это и не сатира, как у Гоголя. Надо будет попробовать еще что-нибудь его почитать.

В феврале студенты Пермского университета выступали в ДК калийщиков. Концерт был замечательный. Столько талантливых ребят! У них есть настоящий джазовый ансамбль с потрясающим ударником, но самое большое впечатление произвел на Аню дуэт, исполнявший песни Новеллы Матвеевой. Это была совершенно новая для нее поэзия. «Эти дома без крыш словно куда-то шли… Шли… Плыли, как будто были не дома, а корабли».

Последнее время в журналах печатали много современной поэзии, выходило множество поэтических сборников. Некоторые девочки завели тетрадки, куда переписывали любимые стихи. Динара показала Ане свою – почти сплошь это был Эдуард Асадов. Например, «Люблю я собаку за верный нрав»: «Собаки умеют верно дружить, не то что кошки – лентяйки и дуры. Так стоит ли, право, кошек любить и тех, в ком живут кошачьи натуры?!» Разве это стихи? Какая примитивная, фальшивая назидательность в этом! А папа ей читал недавно «Некрасивую девочку» Заболоцкого: «А если так, то что есть красота, и почему ее обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?» Эти стихи, конечно, лучше по форме, но по сути… «И пусть черты ее нехороши, и нечем ей прельстить воображенье…» – как можно такими глазами смотреть на ребенка? Тем более что эта девочка, может быть, просто гадкий утенок и похорошеет, когда вырастет. И почему «или»? Не кроется ли за этой дешевой философией месть какой-то красивой женщине, которая не любила поэта? Настоящий поэт и о неразделенной любви говорит иначе – «там, быть может, перестанет биться это сердце, полное тобой». «Стансы» были одним из ее любимых стихотворений Лермонтова, а Лермонтов оставался одним из любимых поэтов. Сколько юмора, иронии скрыто в пружинящем ритме «Свидания»:

Прочь, прочь, слеза позорная,

           Кипи, душа моя!

Твоя измена черная

           Понятна мне, змея!

Я знаю, чем утешенный

           По звонкой мостовой

Вчера скакал как бешеный

           Татарин молодой.

А вот в «Молитве» тот же размер звучит совсем по-другому – в чем здесь секрет?

С души как бремя скатится,

Сомненье далеко —

И верится, и плачется,

И так легко, легко…

Вот это поэзия…

В школе Ане подарили сборник стихов поэтов, погибших на фронте, – Коган, Кульчицкий, Майоров, Отрада. «Бригантина» Когана уже стала популярной песней. Но Аню покорил Михаил Кульчицкий, особенно своим стихотворением «Я очень сильно люблю Россию», пронизанным морозом, осенней синевой, степным ветром:

…когда степь под ногами

накреняется набок,

и вцепляешься в стебли,

а небо – внизу, под ногами,

и боишься упасть в небо.

Вот Россия. Тот нищ, кто в России не был.

Как жаль, что Кульчицкий погиб! Аня часами сидит в библиотеке в ДК Ленина, выискивает материалы, готовясь к урокам литературы. Она сделала в классе доклад о символизме, о Брюсове и Блоке. Готовясь к сочинению «Маяковский – поэт революции», прочитала о нем книгу Катаняна и все стихи, которые смогла найти. Те, что особенно ей понравились, были не о революции. Папа любит «Хорошее отношение к лошадям» и «Гейнеобразное», но что это по сравнению с «Флейтой-позвоночником» или «Про это»! А вот эти пронзительные строки посвящены той самой Лиле Брик, о которой рассказывала невеста Вити Стесина:

Дым табачный воздух выел.

Комната —

глава в крученыховском аде.

Вспомни —

за этим окном

впервые

руки твои, исступленный, гладил…

Здесь всё смешалось: мода-декаданс, литература – и живая любовь. Как в жизни.

И в пролет не брошусь,

и не выпью яда,

и курок не смогу над виском нажать…

Над виском не нажал, но через пятнадцать лет выстрелил себе в сердце. А Сима рассказывала Ане про Татьяну Яковлеву, с которой у Маяковского был в Париже роман и которой он посвятил стихи: «Я все равно тебя когда-нибудь возьму – одну или вдвоем с Парижем».

Аня уже поняла, что больше всего ее увлекает литературоведение, история искусств. Для этого надо, наверно, идти на истфак. Но когда она заикнулась об этом дома, услышала: «Ну и кем ты будешь? Учительницей истории?» Она подумала об Александре Евлампиевне – действительно, не самая увлекательная работа. Родители рады, что Аня не хочет быть химиком, как они, потому что это вредная для здоровья, а значит, неподходящая для женщины профессиия. Господи, что же остается? Физика ей нравится, но, скорее, прикладная – то, что они изучают на занятиях по КИП. Ведет их инженер с калийного комбината Алоис Антонович, который восхищается тем, как Аня бойко рисует по памяти на доске схемы двухлампового или трехлампового усилителя и легко понимает то, что они проходят.

62

Кроме того, что Аня занималась математикой с Аристовым, она еще решала все задачи из учебника, даже если их не задавали. Но на городской олимпиаде по математике выступила не очень успешно – как всегда, подвела задача на построение. Второй участник из их школы, Саша Леонидов, на класс моложе Ани, решил ее и набрал больше баллов. Жаль, Саша не в их классе – он умный, симпатичный мальчик. Его родители работают в артели слепых, наверно, Сашина жизнь дома со слепыми родителями сильно отличается от жизни других ребят, но по нему это не видно.