Левую ногу ампутировали выше колена. Позже пришлось лишиться и правой ноги: перебитая кость бедра не давала ране зажить. Когда Плужников смог разговаривать, он попросил соседа написать жене: жив, здоров, скоро-де выпишусь из госпиталя. В заявлении, адресованном начальнику финчасти полка, старшина просил переслать деньги, которые причитались ему за последние месяцы, жене и сыну.

Жена встревожилась, получив письмо, написанное чужой рукой. Она умоляла сказать правду: целы ли руки? Грустно усмехнувшись, Плужников сам сел за ответ: руки, слава богу, целы, а вот одной ноги нет... Письмо не было закончено; Плужникова снова повезли в операционную. Придя в себя, он ощупал культю второй ноги и шепнул соседу: — Допиши-ка письмо! Все пиши как есть...

Молчание жены было, очевидно, ответом. Травмированный, потрясенный человек не осуждал ее строго, он и сам не знал, как будет жить дальше, и надо ли вообще жить. Нестерпимо ныли раны, не давая сомкнуть глаз по ночам, током било в пальцы, когда он касался чего-либо левой перебитой рукой, на щеке перекатывался инородный желвак, мешая жевать, болела спина, если он резко поворачивался...

В госпиталь написали товарищи по части: Плужникова представили к шестой правительственной награде. Впрочем, и старые свои награды не успел получить воин. И разве медали на груди вернут ему потерянное здоровье?!

Пролечившись больше года в московском госпитале близ Абельмановской заставы, Иван Семенович Плужников получил пенсию, ему предложили переселиться в инвалидный дом.

— Мне не шестьдесят лет, чтобы на пенсию садиться! — горячился он в райсобесе. — И в том доме инвалидном делать мне нечего. Мне сорока еще нет, силы в руках не занимать...

В осенний день 1946 года по мокрому тротуару окраинной московской улицы катился инвалид. Именно катился на тележке с колесиками, упираясь деревянными палочками в асфальт; мотоколяску для инвалидов наша промышленность еще только осваивала. Плужников смотрел на мир с высоты укороченного роста, и видел он теперь то, на что раньше не обращал внимания. Вот впереди него по асфальту стучат каблучки, шов чулка перекрутился.

— Гражданочка, можно вас на минутку! — С грохотом подкатила тележка к женщине. — У вас, простите, такие симпатичные ножки, а чулок — не того, шовчик не на месте. Вы не серчайте, я один вам это сказал, зато другие не заметят непорядочка.

Поправив чулок, женщина, не глядя, сунула инвалиду трешницу. Кажется, именно в этот день Плужников напился до беспамятства. А когда очнулся на мокром тротуаре, в его кепке, свалившейся рядом, лежали медяки, серебро, отсыревшие бумажки. Плужников заплакал от обиды. Ему, потомственному сталевару, труженику войны, подают Христа ради, как какому-то попрошайке.

Замполит госпиталя, которого Плужников просил об устройстве на работу, был знаком с руководством соседнего завода «Динамо». Но тогдашний директор не пожелал тратить время на калеку.

— Куда его нам? На руках носить, что ли. Для инвалидов артели созданы, пусть корзинки плетет.

Работники парткома завода посоветовали замполиту обратиться к главному инженеру Черничкину. Выслушав необычную просьбу, тот решил познакомиться с инвалидом, не оставлявшим своего намерения попасть на «Динамо», и только на «Динамо».

Секретарь, увидев безногого посетителя, бросилась открывать дверь кабинета главного инженера. Плужников очень рассердился на нее за эту непрошеную помощь. Он распахнул дверь сам.

Поднявшись навстречу въехавшему в кабинет на тележке Плужникову, инженер почувствовал смущение: да его же и не видно из-за стола, этого упрямого просителя. Но железное пожатие руки бывшего металлиста, без посторонней помощи взобравшегося на стул, прямой взгляд серых глаз, привыкших не мигая смотреть в огонь, изменили его мнение.

— Значит, на здоровье не жалуетесь?

— Да я как вол здоровый!

— А если до станка не дотянетесь?

— Табуретку подставлю.

— Ну а если, скажем, пить захочешь! — чувство смущения и острой жалости сменилось доверием к Плужникову, инженер перешел на «ты».

— Так люди ж кругом. Попрошу — дадут. — И посетитель, освоившись, подмигнул начальству. — Бери, инженер, не пожалеешь!

Вызвав по телефону мастера, главный инженер представил ему нового «ученика».

И вот в цехе, где ремонтировали электрические моторы, появился новый рабочий. Сидя на высоком столике, он упрямо наматывал виток за витком, меняя перегоревшую обмотку электромотора «Урал». Когда ему трудно было дотянуться до верхнего ряда, на подмогу спешила девушка обмотчица Зина Макарова, работавшая рядом:

— Дядя Ваня, давайте помогу!

— С одним условием, Зинуша: у тебя заест — меня позовешь на помощь. Идет?

Мастер Борис Михайлович Костин, тоже бывший фронтовик, недавно вернувшийся на завод, и бригадир Максим Миронович Иванов, проработавший в цехе больше четверти века, не могли нахвалиться усердием и способностями ученика. Очень скоро Иван Семенович получил четвертый разряд, его все чаще ставили в пример молодым. Даже в перерыв, когда рабочие дымили папиросками у окна, Плужников, зажав сигарету в углу рта, продолжал трудиться.

— Не жадничай, Семеныч, всех денег не заработаешь. Иди курить!

— Так я ж курю, не видите!

К вечеру мотор бывал закончен, дневная норма выполнена.

Первое время Плужников приезжал на завод прямо из госпиталя. В сорок шестом году мало строили новых домов, с жильем в столице было тяжело, и председатель райисполкома подчас вынужден был попросту прятаться от назойливых просителей. Плужников ездил, ездил к нему на прием и однажды не выдержал, взорвался.

— Довольно меня завтраками кормить, — объявил он секретарю. — Подавай мне председателя!

— Его нет, он уехал... Он в Моссовете, — лепетала девушка.

— А за дверью кто разговаривает?

Иван Семенович не любит распространяться о драматических подробностях своего объяснения с председателем райисполкома. Только на следующий же день Плужникову прямо в цех привезли ордер на жилье.

Когда Плужников заболевал, сидел дома с больничным листом, из цеха звонили товарищи:

— Как здоровье, Семеныч? Нет, нет, с планом порядок, справляемся. А вот если хорошо себя чувствуешь и скучно тебе одному — приезжай! Девчата при тебе веселей работают.

И Плужников, забыв про свой недуг, ехал на завод, ставший ему вторым домом. Он знал, что цеховая молодежь любит в свободную минуту послушать его рассказы о войне, он видел, что его личный пример дисциплинирующее действует на вчерашних ремесленников.

Но хоть и работает он на большом заводе, хотя теперь у него своя комната, нет полного покоя на душе. Нередко, заболев, Иван Семенович остается один. Правда, навещают товарищи по цеху, заглядывает на стук сердобольная соседка. Но кто поможет инвалиду длинной бессонной ночью, когда он сидя качается и качается до рассвета, как живой огромный Ванька-Встанька. Неужели только вино поможет хоть немного забыться?..

Прикатив после одной из бессонных ночей в райсобес, Плужников объявил:

— Слухайте меня, товарищи собесы! Пенсию вы мне дали — спасибо за это! Трудоустроили — тоже спасибо, правда, тут я и сам себе помог. Крыша над головой есть, не жалуюсь! Но как дальше-то жить, дорогие товарищи женщины?.. Жену бы нашли мне, вот что!

— Да где ж я тебе ее найду, Иван Семенович? — улыбнулась пожилая заведующая, привыкшая к выходкам беспокойного инвалида. — Разве что самой пойти за тебя?

— Не-е, ты для меня старенька, не обижайся!..

Слышала этот разговор и сотрудница райсобеса Антонина Николаевна Козлова. Присмотревшись ближе к Плужникову, она по-женски, чуть ли не по-матерински — она была немного старше Ивана Семеновича — поняла и пожалела его. Человек отдал Родине все, что мог, жена и сын отказались от него, а он не сдается — живет, работает. Да, он нервничает, даже скандалит порой — в его положении это понятно. Зато как хорошо он рассказывает о войне: не хочешь — заслушаешься! И меньше всего о себе говорит, будто не сам он первый герой войны...