А Наталья Александровна на крыльях весны и любви ко всему человечеству летела домой, имея в объятиях большой пакет с материей, завернутый в плотную бумагу. И казалось ей, что уже не так безнадежно и горестно смотрят на нее разрушенные дома чужого и страшного города.

Прибежала, ласточкой взлетела на второй этаж. Она переоделась в домашнее, сняла со стола и аккуратно сложила скатерть с вышитыми на ней виноградными листьями, развернула ткань и стала кроить. Серединки, боковинки, поля, бантики. Раскроила, разрезала, убрала обрезки, сочла заготовки — пришла в ужас. У нее получилось всего сорок две панамки. Искать в магазине недостающий кусок пике было бесполезно, в магазинах ничего такого не было. Она перерыла собственные запасы и нашла новую, ни разу не стираную полотняную простыню. Из нее и выкроила недостающие панамки.

Дворкин не обманул. На другой день двое рабочих внесли в комнату почти новую швейную машинку, и Наталья Александровна села строчить. Старалась ужасно. Сергей Николаевич, обрадованный ее хорошим настроением, сам приготовил ужин и не стал сердиться на стук машинки далеко за полночь.

Готовая продукция Дворкину понравилась.

— Очень аккуратная работа, — похвалил он. — Только объясните мне, пожалуйста, почему среди пикейных панамок у вас затесалось восемь штук полотняных? Нет, нет, ничего страшного. Вы поймите меня правильно. Я не предъявляю претензию. Я интересуюсь.

Пришлось признаваться.

Дворкин удивился. Дворкин возмутился.

— Вы рассказываете совершенно невозможные вещи! Я дал вам материи ровно на пятьдесят панамок и ни на одну меньше. Как вы кроили?

Наталья Александровна показала.

— Боже мой! — всплеснул руками Дворкин. — Кто ж так кроит! Там, у себя в Париже, вы вели совершенно неэкономную жизнь. Смотрите, как это делается. Я показываю в первый и последний раз.

Он расстелил на столе новый отрез, сложил в четыре слоя, разгладил ладонями, проверил края, бросил сверху лекала. Поля к полям — одним полумесяцем внутрь другого, боковинки к боковинкам, серединки к серединкам — елочкой, и уже из самых крошечных кусочков — бантики. Наталья Александровна сразу все поняла и хлопнула себя ладонью по лбу. За дурость. Она-то выкраивала каждую панамку отдельно.

В следующем раскрое у нее поместилось ровно пятьдесят панамок, а через месяц даже выгадала из большой партии как раз одну простыню.

— Осип Абрамович, у меня осталась материя. Вот, — Наталья Александровна выложила на стол остаток.

— Вы мне ничего не показывали, я ничего не видел, — покосился Дворкин, — Верните себе свою простыню и больше не морочьте мне голову.

Так и осталось неизвестным, нарочно ли подсунул ей начальник лишние два метра, или она сама перещеголяла его в экономном раскрое. Но больше таких излишков у нее не получалось. Осип Абрамович хорошо знал производство.

Через месяц Дворкин выдал набор очень странных предметов. Стопку картонных этикеток с дырочками, моток тонкой бечевки, щипцы с плоскими концами и коробку каких-то алюминиевых, маленьких таблеток. На картонках жирным типографским шрифтом были напечатаны не совсем понятные слова: артикул, прейскурант, наименование ткани, наименование изделия, цена, дата изготовления, фамилия изготовителя. Дворкин стал учить, как следует оформлять готовую продукцию.

Для начала требовалось вдеть бечевку в ушко цыганской иголки и этой иглой прошить край панамки точно посередине, где бантик. Затем отрезать бечевку на определенном расстоянии так, чтобы получилось два хвостика. Сквозь дырочку в картонке, предварительно заполненную по образцу ответами на все вопросы, продеть один хвостик, а после уже оба конца еще раз продеть сквозь крохотное отверстие в алюминиевой пломбе, как разъяснил назначение этих странных таблеток Дворкин. И, наконец, сжать пломбу изо всех сил щипцами, расплющить ее так, чтобы невозможно стало выдернуть бечевку. Только тогда изделие становилось готовым к отправке.

Наталья Александровна хотела поинтересоваться, для чего нужно писать наименование изделия, если и без того видно, что это детская панамка, но воздержалась. Спросила только, куда будет отправляться готовая продукция, на что Дворкин серьезно ответил, что это уже не его ума дело. Вся эта процедура казалась странной и никому не нужной, на нее ушла уйма времени. Впрочем, для Натальи Александровны это не имело значения. Она получила первый заработок, неплохой заработок. А вскоре, по рекомендации Яши-фотографа пожаловала первая клиентка.

Машинка громко строчила, и Наташа не сразу услышала стук в дверь. По старой привычке крикнула «антре». Дверь отворилась. На пороге стояла представительная дама в черной меховой шубке. Такого явления Наташа в Брянске еще ни разу не наблюдала.

Не произнеся ни слова, дама показала пальцем на себя, на свою голову, покрытую белым пуховым платком, затем сделала несколько коротких движений пальцами, будто шила.

«Глухонемая», — подумала Наташа и жестом, повторяя вопрос в глазах дамы, показала на себя, на разложенные заготовки панамок.

Дама радостно закивала, отверзла уста и, улыбаясь наиприятнейшим образом, пролепетала:

— Шапочку, шапочку… Понимайт?

— Так вы не глухонемая? — нерешительно спросила Наташа.

Дама открыла рот, с минуту так постояла, затем радостно завопила:

— Вы говорите по-русски!

— А как я должна говорить? — удивилась Наташа.

Убедившись, что ей дали правильный адрес, что Наталья Александровна и в самом деле приехала из Парижа, и является модисткой, дама достала из ридикюля черную меховую шкурку и небрежно провела рукой сверху вниз по шубе.

— Видите, на мне котиковое (она сделала ударение на втором «о») манто. Вы можете сшить к этому манто шляпу?

И они стали подбирать, что можно сделать в кон к этому котиковому (с ударением на втором «о») манто. Договорились о фасоне, о цене, простились. На пороге дама обернулась и разочарованно протянула:

— А мне Яша сказал, что вы настоящая француженка.

Дама ушла. Наташа подошла к окну и стала смотреть на улицу. На обочине, близко к тротуару, стояла новенькая, шоколадного цвета легковая машина. Вскоре «котиковое манто» легко выбежало из подъезда, открыло дверцу легковушки, по-хозяйски уселось на заднее сидение, дверца хлопнула, автомобиль уехал. «Интересно, кто она такая?» — подумала Наташа.

Через неделю дама приехала на примерку. Пищала от восторга, и за готовую шляпу прибавила еще десять рублей против назначенной цены. Полоса бездействия кончилась. К модистке из Парижа зачастили клиентки, ухоженные, прилично одетые, каких просто так не встретишь на улице.

Отпущенное для сна время сократилось наполовину, но Наташа не роптала. Появилась возможность покупать для Ники не только конфеты-подушечки, но даже сморщенные зимние яблоки. А однажды мать раскошелилась и принесла дочке большой, с пористой кожицей, апельсин.

Но иначе, как «котиковым манто», с ударением на втором «о», свой ватник Наташа с тех пор не называла.

Улановых стали узнавать на улице. Странно, но, казалось, весь город знает, откуда эти двое приехали. Уникальная способность незнакомых людей все обо всех знать в этом городе удивляла и раздражала Наташу.

— Какое им дело! — сердилась она, — кто она такая, эта тетка! «Здрасьте, — говорит, — это правда что вы приехали из Парижа?» Ну, приехали, ну, из Парижа! Ей-то что? Нет, тащилась за мной полквартала, не постеснялась остановить, и смотрит, как на уродца в банке.

— А ты? — спрашивал Сергей Николаевич.

— Отшила, — жена поставила на стол миску с дымящейся картошкой и сердито посмотрела на мужа, — сказала, что ее это ни в коей степени не касается.

Но Сергей Николаевич оставался неизменно любезным со всеми любопытствующими людьми. Только однажды сорвался.

Дело произошло в маленькой булочной на углу возле дома. В магазинчике никого не было, рабочий день кончился. Хлеб уже расхватали, Сергей Николаевич купил несколько бубликов. Продавщица, неповоротливая в пуховом платке, в черном тулупе, белом переднике и белых нарукавниках поверх тулупа, нанизала бублики на веревочку, протянула и совершенно неожиданно приблизила к нему лицо с выщипанными в ниточку бровями и неистовыми голодными глазами.