Миг, и очищенная картофелина полетела в таз с водой, и Наталья Александровна подумала, что по искусству чистить картошку ей за этой свалившейся на голову Капой ни за что не угнаться.

— А вы знаете, о вас много говорят.

И она снова склонила голову к плечу, наблюдая за выражением лица Натальи Александровны.

— Ничего интересного в нас нет, — отозвалась та.

— Ну, не скажите, весь город, можно сказать, гудит. Вы с мужем не такие, как все. Это сразу видно.

Наталья Александровна полюбопытствовала, в чем же выражается их с мужем отличие от остальных. Капа хитро опустила глазки, повела головой в сторону, и стала говорить о каких-то неуловимых различиях в речи, в повадках, в одежде. Нет, одежда самая скромная, но Наталья Александровна должна понимать, что даже в ватнике она будет выглядеть…

— Ну-у, как бы это выразиться… одним словом, не так, как все.

Наталья Александровна хотела ответить в том духе, что она бы предпочла, если бы на них перестали обращать внимание, но пришел с работы Сергей Николаевич, и последнее слово осталось за Капой.

Сергей Николаевич снял плащ. Под плащом оказался коричневый в полоску костюм и бежевая рубашка с галстуком. У Капы покраснели веки от сдерживаемого смеха. Казалось, она не выдержит и протянет певучим голоском: «Ай, да маляр! В пиджаке и при галстуке. У нас маляры так не ходят». Но она придержала язык и погасила улыбку.

Сергей Николаевич пожал предварительно вытертую о кухонное полотенце протянутую руку незнакомки, назвался сам, сказал, что ему очень приятно; улучил момент, спросил глазами жену, кто, мол, такая, поднял бровь в ответ на ее недоуменный вид.

Чтобы сесть, ему пришлось повесить на крючок на двери Капино пальто, и, таким образом, Капа оказалась, хоть незваной, но все же гостьей, что она, со свойственной ей чуткостью, не преминула заметить.

— Говорят, незваный гость хуже татарина, но я открою секрет, чтобы вы не подумали чего про меня. Шляпа — это так. Это я придумала как повод. А вообще-то меня к вам послали, — и, видя, что никто не собирается спрашивать, кто и зачем ее послал, а просто ждут объяснений, продолжила, — у нас ведь как? Все по плану. А вы пока еще у нас в плане по соцобеспечению. В горисполкоме я имею в виду. Там всякие жалобы… ну, вы понимаете…

— Так, — сказал Сергей Николаевич, сел и хлопнул ладонью по колену, — давайте договоримся. Никаких жалоб у нас нет. Квартиру нам дали, мы оба работаем. У нас к вам одна просьба…

— Это чтобы мы от вас отстали, — догадалась Капа.

— Не так грубо, — поморщился Сергей Николаевич, — мы хотим, чтобы нас считали нормальными людьми. Такими, как все, — он-то не слышал предыдущего разговора Капы с Натальей Александровной. — В нас нет ничего особенного…

Но тут уж Капа не выдержала.

— Да как же нет! — вскричала она, — да вы хоть на себя посмотрите, да разве ж у нас маляры так ходят?

— Как «так»? — удивился Сергей Николаевич.

— Да кто же это после малярки в галстуке домой идет?

— Простите, но я переоделся. Не мог же я по городу идти в спецовке. Спецовка у меня здесь, в сумке. Или вы думаете, что я в галстуке стены крашу? — его уже начал раздражать этот беспредметный и странный спор.

— Ах, не понимаете, вы, — вздохнула Капа. — Хотите ходить в галстуке, ходите. Только потом никому не рассказывайте, что вы такие же, как все.

— Что-то мы с вами не понимаем друг друга. Но про ваш план вы, уж, пожалуйста, забудьте. А пока… Милости прошу к столу. Вы у нас в гостях, будем ужинать.

Сергей Николаевич решительно встал, достал из рабочей сумки сверток, чекушку и белый батон. В свертке оказалось грамм триста докторской колбасы, и она была тут же тонко нарезана и уложена на тарелку. На столе появились парижские рюмки-наперстки, и Наталья Александровна тихо спросила:

— Аванс получил?

Сергей Николаевич хитро прищурил глаз и разлил водку.

В тот вечер первого знакомства, за разговорами, Капа засиделась. После второй рюмки махала ручкой, говорила, что больше пить ни за что не станет, а то начнет городить всякую ерунду.

Однако и после третьей рюмки никакой ерунды Капой высказано не было. Разговор шел вокруг строительства в городе, и еще гостья рассказывала, каким чистым и ухоженным был Брянск до войны. После чая с халвой Капа ушла. Намеками, не называя вещи своими именами, она пообещала впредь приходить в гости не по службе, а просто так. Поболтать о том, о сем, когда возникнет такое желание.

— Ну, как тебе эта Капа? — спросила Наталья Александровна.

Сергей Николаевич фыркнул.

— Капа — скорпиончик.

К слову сказать, он не принял разрешения называть гостью Капой. Весь вечер обращался к ней исключительно по имени-отчеству. Но между собой с тех пор они называли ее не иначе, как скорпиончиком, и было за что.

Ни слова в простоте не было сказано Капой, когда речь зашла о советской действительности. С ехидцей, с подковыркой подходила она к обсуждаемому вопросу. «У нас по уму ничего не делается»… «работнички у нас, сплошное воровство кругом»… «поживете, узнаете, как это у нас происходит»… Вот и получила прозвище. После возвышенных разговоров с Мордвиновым, обидным казалось такое пренебрежение к уже начавшему складываться мировоззрению Сергея Николаевича. Для него случай в столовой с дядей Толей Сидоркиным был исключением, для Капы — правилом.

Дружбы не возникло, но знакомство продолжилось. Несколько раз Наталья Александровна встречала Капу на улице, иногда она приходила в гости. Немного суматошная, замороченная работой, одинокая, ни мужа, ни детей, она искала отдушину в доме Улановых точно так же, как они искали ее в семье Константина Леонидовича.

Мордвинова Капа не то, чтобы не любила, относилась с легким пренебрежением.

— Блаженный! — говорила о нем, отмахиваясь.

А когда Наталья Александровна спросила, откуда она его знает, надула губки и фыркнула:

— Пхи! В этом городе все друг друга знают.

Блаженным, по ее мнению, Константинович Леонидович был из-за своей непомерной порядочности в ущерб семье. Именно от Капы Сергей Николаевич узнал, что живут они в предназначенной для Мордвиновых квартире. И когда Сергей Николаевич спросил у того, так ли это, Мордвинов отмахнулся и попросил никогда не затрагивать этот вопрос. Весной, в крайнем случае, в начале лета, квартиру ему выделят, и говорить больше не о чем.

Освоившись у Сергея Николаевича и Натальи Александровны, Капа расхрабрилась, и поносила советскую действительность, на чем свет стоит.

— Вы, Сергей Николаевич спуститесь с голубых небес на нашу грешную землю, — похохатывала она, — оглянитесь по сторонам: какая свобода! Какое равенство! какое братство! Да у нас все, как собаки грызутся, а уж что на верхах творится, так я вам и передать не могу.

— Но вы же партийная, — удивлялся он, — как вы можете так говорить!

— Партийная по глупости, Сергей Николаевич, исключительно по глупости и по молодости лет. А теперь рассуждать поздно. Знаете, как в анекдоте. «Летел воробушек по морозцу. Холодом его обдало, упал, бедняжка, и лапки кверху. На его счастье лошадь шла, какнула прямо на него. Воробушек отогрелся, высунул голову и — чирик-чик-чик. А тут кошка. Увидала воробушка. Цап-царап, и нет его, родимого». Так-то вот — попал в навоз, не чирикай.

Тогда Сергей Николаевич резонно замечал:

— Но если вам не нравится, вы же можете выйти из партии.

— Че-го? Выйти из партии? Ой, Сергей Николаевич, Сергей Николаевич, какой вы наивный человек. Рассуждаете, как ребенок, ей-богу. Тоже скажете, выйти из партии. Нет уж. Я в отличие от воробушка молчком в навозе этом греюсь. Кошки боюсь.

— Что вы имеете в виду? — интересовался Сергей Николаевич.

— То и имею.

Умолкала надолго, после начинала завидовать Мордвинову.

— Хорошо ему. Он по убеждению такой. С верой в светлое будущее. Я сейчас пожить хочу. А мне и этого не дано, пожить нормально. Разве это жизнь? Того нет, это не по карману. А воровать не умею.