«Лебедушка», уткнувшись носом в мостки и бурля воду винтом, виляла, как сазан на кукане, будто рвалась в волжские просторы; над ней распластался клочок сизого бензинового дыма.

Из фанерной халабуды на большой моторке, стоявшей рядом с «Креолкой», вылез заспанный Никитич. Альфред Степанович заглушил мотор и в наступившей тишине отчетливо сказал:

— А ты пол-литра хотел заработать?

Никитич спросонья закашлялся и сплюнул в воду. Анатолий побежал к «Лебедушке».

— Почему же мотор вчера задавался? — спросил он.

Альфред Степанович молча поднял указательный палец: всякое дело знающего мастера боится.

— Э! Бывает! — Леонид Петрович, прилаживая пенсне, стоял в двери каморки. — Бывает, Толя, как у охотников. Вдруг летит на него дичь… Он жмет на курок, а ружье не стреляет. В чем дело? О предохранителе забыл! — Бутурлин добродушно рассмеялся. — Опять зажигание, Альфред Степанович?

— Через пятнадцать минут отплываем! — небрежно приказал учитель.

Снова быстро погрузились в моторку. Альфред Степанович оттолкнул «Лебедушку», и ее отнесло от базы слабым течением на чистую воду. Тогда учитель запустил мотор, и «Лебедушка», ломая носом стеклянную воду, пошла по протоке.

«Лебедушка» шла будто бы и споро, но берег с его тускло-серыми соляными горами, красно-кирпичными корпусами мясокомбината и мельзавода, грузовыми причалами и пакгаузами тянулся так медленно, что небольшая артель успела позавтракать, прежде чем лодка вышла на коренную Волгу.

Центральная часть города с коренной Волгой выглядела плоской и неинтересной. Зато сама Волга была захватывающе весела и нарядна. Утренний горный ветерок зарябил широкий плес, и водный простор густо засинел и засверкал под солнцем. Голубовато-сахарный трехпалубный дизель-электроход уходил вдаль, до Москвы.

Будто это был вчерашний теплоход, на котором уплыли отец и мать, и будто теперь Тольян догонял его.

Справа пестрел киосками и павильонами городской пляж; там уже бродили коричневые фигурки людей, а к маленькой пристани пляжа, борясь с течением на стрежне, торопился полный народа катерок переправы. У плавучего речного вокзала бортом к борту, играя на ветерке вымпелами и флагами, стояли сразу три пассажирских парохода. Около пристани пригородного сообщения копошились теплоходики-«москвичи». Тяжело роя носом воду, от городского берега отплыл груженный автомобилями паром; он шел вдоль вереницы спортивных баз, а ажурные вышки для прыжков будто закланялись парому на разведенной им волне. Острые паруса двух яхт, кренясь к воде, отлетели от базы «Спартак» и неслись к «Лебедушке».

«Высота ль, высота поднебесная…» — запел Альфред Степанович, бросая штурвальчик, широко раскидывая руки и подставляя грудь встречному ветру. Моторка норовисто рыскнула влево, но учитель взялся за штурвал и обуздал свою «Лебедушку».

Анатолий лег животом на мешки и одеяла, сваленные в лодке. Подперев голову ладонями, он стал смотреть вперед. Низменный Зеленый остров как бы перекрывал Волгу, и, казалось, дальше нет хода. Но скорый дизель-электроход шел уже скрытой островом протокой, показывая над зарослями краснотала лишь свои белые мачты с флагами и рубки. За островом начинались новые красоты Волги, на страже которых как бы стоял далекий синий утес. И Анатолий стал ждать новых мест. Ему сделалось так хорошо, как бывает на летней Волге человеку, в котором есть хоть немного поэтического. Будто душа распахнулась у парня и вся просветилась солнцем. Такое же было с ним, когда на экзамене он сдавал свое откровенное сочинение. И все, что он писал тогда, сейчас уже не показалось ему стыдной словесной пышностью.

Утром того дня десятиклассников выстроили в школьном коридоре. В ожидании выхода директора все стояли смирно и страшно волновались, и Анатолий волновался, хотя твердил себе, что он не провалится, а какую отметку получит, — неважно.

Многие ребята, да и девчонки запаслись своими старыми сочинениями, кое-кто выпросил тетрадки у тех, кто год-два тому назад кончал школу и получал на экзаменах пятерки. Придумали хитрые способы прятать шпаргалки. Томка Светлова и та, наверняка, запаслась «материалом». Неспроста она в то утро была чересчур скромна, даже глаза ни на кого не поднимала.

Директор, сам взволнованный, надорвал перед строем таинственный конверт с сургучными печатями. Вытащив из конверта бумагу, он огласил предписанные свыше темы экзаменационных сочинений, и все запасенные шпаргалки сделались сразу никчемными: ни одной ожидаемой темы не было. Все растерялись, даже учителя. У Томки в глазах был ужас, когда она садилась за парту. Потом все поуспокоились, и каждый взялся за работу.

Анатолий решил писать сочинение на свободную тему: «Широка страна моя родная». А в классе ему пришла мысль еще изложить и собственные взгляды на всю свою будущую жизнь. О! Тут Тольян мог сказать многое. И сказал. Заключительная мысль сочинения была та, что человеку лично самому не обойти, не объехать за весь свой век каждую пядь Родины. Но вот труд его, хотя бы в виде подшипников, проникает всюду, хоть в Антарктиду, хоть в морскую глубину.

Всего этого вообще не надо было стыдиться. Но после неудачи с поступлением на завод Анатолия начала грызть совесть. «Нахвастался, а только и дела, что золотая медаль, — говорил он себе. — Хоть и аттестат зрелости, а все остался малолетком».

И вдруг Тольяну привиделась Томка Светлова. Встретил он ее недавно. Обстригла косы и завилась, туфельки на таких каблуках, что Томка заметно прибавилась в росте. Под мышкой, уже как у студентки, кожаная папка с застежкой-молнией. Жаловалась. Не знала, куда же податься с медалью. Хотела в университет на физический. Да ведь собеседование — тот же экзамен, даже хуже. Мальчишкам — тем что! Приносят грамоты за участие в радиовыставках, и их без разговоров принимают. А девушек не очень-то. Советы дают: идти в филологи, например. И так на химическом, на мехмате…

Куда она все же определится?

— Толя! Гляди-ка, — закричал Альфред Степанович. — Гляди, как детей учит.

Справа из ерика выплывала утка, за ней гуськом тянулись четверо утят. Утка, время от времени взмахивая крыльями и пеня воду, быстро проплывала вперед, оставляя своих детенышей далеко за собой, и останавливалась. Утята торопливо догоняли мать, но утка снова отдалялась от них. У Альфреда Степановича и Бутурлина глаза горели охотничьим азартом. Они уже разделись и остались в одних трусиках. Леонид Петрович надел на голову фетровый колпак — остатки старой шляпы. Белотелый, худой, в пенсне, он со своей бородкой выглядел очень забавно.

Анатолий тоже разделся. В обличающем солнечном свете он показался себе неприлично белокожим.

— Смотри не спекись, Толя! — крикнул Альфред Степанович. — С ветерком солнце. Подлейшим образом обманет.

— Ты с Альфреда Степановича пример не бери, — засмеялся Бутурлин. — Видишь, на нем какая дареная природой доха. — Сам он натянул на плечи рубашку, завязав рукава под горлом, рубаха надулась за его спиной шелковым парусом.

— Ты прав был в своем сочинении, — опять прокричал со своего командирского места учитель. — Нашу страну и в жизнь человеку не объехать. Да что страна, наша округа тоже немалая!

«Помнит все мое сочинение, — усмехнулся про себя Анатолий. — А любит он Волгу». И тут Тольян сделал для себя первое открытие в этой поездке. Однообразная со своими золотыми песками, петляющими берегами, слева гористыми, обрывистыми и кое-где лесистыми, а справа низменными, поросшими тальником, Волга являла взору все новые и новые чарующие картины, в которых ничего не было лишнего и все было скромно, прекрасно и необходимо вплоть до легкого облачка на небе или свиристящего на мокром песке куличка.

«Не бывал я еще так на Волге!» — восторгался про себя Анатолий. Он уже ощущал нечто вроде благодарности к своему бывшему классному руководителю за то, что тот как бы оторвал его на время от окошка отдела кадров.

Альфред Степанович вел «Лебедушку» тиховодами, но иногда, спрямляя путь на излучинах, даже если приходилось пересекать встречную быстрину, подводил моторку ближе к берегу, к песчаным обрывам, уходившим отвесно в бурливую воду. Тогда казалось: где-то рядом появлялась вторая невидимая лодка с таким же стрекочущим мотором, но это было всего лишь эхо, отраженное обрывом. Будто от треска мотора подмытый берег вдруг начинал глыбами рушиться в Волгу и стекал струями песка.