— Послушай, друг мой, — Муминов подошел вплотную к Муталу, снизу вверх: твёрдо глянул ему в глаза, — Ты что это снова раскис, будто в воду опущенный? Нет, погоди! — почти закричал он, когда Мутал начал медленно поворачивать голову, отводя глаза. — Если все, что ты мне говорил, правда, то не имеешь права опускать руки! Выше голову, да за дело! Понятно? Все!

Мутал зачем-то поправил ремень на брюках, грустно улыбнулся.

— Понятно, Эрмат Муминович. Я же, вы видите…

— Вижу, все вижу, дорогой! — уже немного ласковее проговорил Муминов. — Но этого мало. Нужно еще отстоять свою правоту. Бороться за жизнь Шарофат. Сам знаешь, сколько дел… Ну, зайдемте в правление. Подумаем вместе, какая вам нужна помощь. А, товарищ парторг?

Он посмотрел на Муборак и сразу же смущенно отвел глаза. В ее взгляде были радость, восхищение, торжество.

— Спасибо вам, Эрмат Муминович! Большое спасибо!..

VII

В этот день Усто Темирбек расстался у ворот правления с секретарем райкома, председателем и парторгом, чтобы на минутку забежать домой.

В родном кишлаке он обосновался уже после войны, а прежде, в молодости, долго жил в городах, скитался без дома и семьи, как настоящий дервиш, В городах научился он всяческим ремеслам, откуда и пошло его теперешнее прозвище — Мастер, Искусник. Женился Усто к сорока годам, и старший сын сейчас только еще заканчивал седьмой класс.

Едва Усто переступил порог, как на него навалились домашние заботы. У жены вышли все дрова — пришлось спилить старое, дуплистое дерево в углу сада, наколоть дров, перетаскать их. Потом огород полить, там еще что-то…

Уже перед закатом солнца он привел, наконец, все в порядок и почувствовал успокоение на душе. Накинув просторный халат, вышел на улицу. Солнце уже коснулось гребня холмов, длинные тени легли на землю. Кое-где ворота домов были раскрыты, на устланных кошмами супах сидели за чайниками кок-чая седобородые степенные старики. С одними Усто коротко здоровался, с другими заговаривал, шутил. Порой присаживался на супу; выпив пиалу чаю, шагал дальше.

Проходя мимо правления колхоза, он увидел в воротах Тильхата с метлой и ведром воды.

— Ну, как, брат, настроение? — окликнул его Усто.

Тот, размахнувшись, выплеснул воду на улицу, нехотя отозвался:

— Э, какое там настроение…

— Что же, опять кокнар подорожал?

— Поверите, Усто-ака, за рубль даже фунта не достанешь!

— Ага, значит, не продешевил, что продался за фунт?

— Чего? — Тильхат вздрогнул, точно ему в лицо брызнули холодной водой, разлепил сонные глаза.

— А что, неправда?. — Усто цепко взял его за плечо, притянул к себе. — Вечером приду, разговор есть. Да чтоб голова была свежая!

— Зачем разговор, Усто-ака? — высвобождая плечо, недовольно протянул Тильхат. — Лучше бы уж подкинули щепотку…

— Щепотку тебе?! — придвигаясь, с шутливой угрозой проговорил Усто.

Наркоман попятился, ощерился:

— Ой-ой, и шутник же вы, с тех пор как бригадиром сделались!

Усто хотел было снова тряхнуть его, но тут со скрипом распахнулась калитка напротив и на улицу ступила Апа.

В мире было, пожалуй, всего два человека, которых Усто по-настоящему не любил. И один из этих двух — Апа.

— А, это вы, дорогой Усто! — воскликнула она, разыгрывая изумление. — Приехали?

— Приехал, как же…

— Может, заглянули бы к нам? — Она вышла на улицу, притворила калитку, раскосыми недобрыми глазами быстро оглянула Усто и Тильхата. Затем прибавила: — Милости просим!

— Спасибо, рад бы, но дела! — Усто развел руками.

— Небось уже слышали о постигшем нас горе? И что же теперь скажете? — Ноздри у Апы слегка раздулись и задрожали. — Вы, можно сказать, были костылем в руках нашего уважаемого раиса. И вот его проделки: стольким семьям принес горе!..

— Что ж… — Усто вздохнул. — Поживем, увидим, что к чему.

И он зашагал прочь, запахнув халат. Уже сворачивая в переулок, услышал, как Апа допытывается у Тильхата:

— О чем он тебе… этот громила?

«Пойти сейчас, подергать за волосы старую болтунью? — мелькнуло в мыслях Усто. — Ладно, еще доберемся! Не надо быть на них похожим».

Успокоиться он все же не мог. Дело в том, что Абдурахман-мираб, хоть и старше годами, был его близким другом. Мало того: Усто по-отцовски горячо любил не только Шарофат, но и ее мужа Валиджана, который еще ребенком часто оставался под его присмотром. Но не меньше, чем их, любил старый Усто и председателя Мутала.

Собственно, нелёгким и хлопотным делом — освоением целины в степи — он занялся под. влиянием долгих разговоров с Муталом. А так чего бы волноваться старику? В центре кишлака, на самом оживленном месте, у него стояла небольшая лавочка-мастерская, и женщины отовсюду несли ему в починку кто самовар, кто кумган, иногда что-нибудь и посложнее. Здесь-то и проводил Усто свои дни — занимался делом, попивал чай, беседовал со сверстниками, вспоминая уже далекие фронтовые годы. Только летом, с наступлением жаркой поры, садился на свой старенький мотоцикл, выезжал в поле и работал с колхозниками до окончания страды.

Усто хорошо знал и родителей Мутала, мальчик вырос у него на глазах. Лет шесть назад Мутал, окончив институт, приехал в колхоз агрономом. Был он работящий, скромный, учтивый в обращении не только со стариками. Такой скромный, что Усто даже не поверил, когда услышал, что Мутала выдвинули на пост председателя.

Но вскоре один случай резко изменил его мнение о Мутале. Это было накануне годовщины Октября. С утра прошел слух: председатель распорядился забить нескольких бычков и баранов, мясо выдавать к празднику в счет аванса.

Колхоз тогда еще не окреп, и Усто оценил заботу о людях, которую проявил новый, только что избранный председатель. Сам Усто за мясом не пошел, хватало своего заработка.

И вдруг к вечеру новая весть: срочно созывается общее собрание по чрезвычайному вопросу.

Усто не любил собраний, но тут отправился: интересно было, что затевает молодой председатель. Пришел с опозданием, клуб уже был набит до отказа, на сцене — президиум, весь из прежних активистов времен председателя Равшана.

Вышел Мутал — и вдруг такое сказал, что все ахнули. Оказывается, эти самые «активисты» уже успели, по старой привычке, разобрать себе все мясо только что забитого к празднику скота.

Ох и досталось же тогда от Мутала этим любителям поживиться на даровщинку! Так досталось, что Усто не выдержал и крикнул своим зычным голосом на весь зал:

— Молодец, Муталджан! Так и надо этим хапугам!

Усто принадлежал к той категории горячих и искренних людей, для которых одно теплое слово или справедливый, человечный поступок дороже золота. Однажды Мутал зашел к нему и, ничего не тая, поделился своими заботами и тревогами: при прежних «руководителях» люди потеряли веру в колхоз, а без такой веры дела не поднимешь. Если бы кто-нибудь показал пример… Вот тогда-то Усто не выдержал — решил исполнить то, что уже давно задумал. Он ничего не сказал Муталу, но, как только председатель вышел, закрыл мастерскую, сел на свой старый мотоцикл. До вечера объездил весь кишлак, взял на учет всех своих сверстников. Набралось до сорока человек. На следующий день он с утра зарезал откормленного к зиме барака, сам занялся приготовлением плова, а сына на мотоцикле отправил звать всех записанных стариков в гости.

После полудня, когда плов был съеден, а чай выпит, Усто Темирбек произнес ту знаменитую речь, которую люди потом передавали из уст в уста, будто сказание древних времен. Вот его слова:

— Братья и сверстники! Мы люди одного кишлака, одного колхоза. И если колхоз наш будет крепок и богат, все мы будем жить в довольстве, как и наши семьи. Что за человек был наш старый председатель Равшан-Палван, вы знаете. И мы, не видя справедливости и пользы в его делах, не работали в колхозе. Благодарение богу, теперь у нас председатель новый, люди сами его выдвинули, и мы все его знаем. Это наш сын, человек справедливый и образованный. Разве у нас есть причины ему не верить? Нет! Однако мы, как и прежде, не работаем в колхозе. Записались в старики, отпустили бороды и сидим дома, уткнув колени под мышки. Справедливо ли это, достойно ли нас? Среди нас есть члены партии, больше половины — фронтовики, били проклятого фашиста. Неужели силы наши иссякли и мы больше не способны приносить пользу народу? Я прошу вас ответить, братья!