— В добрый час, старшина Хачо, — оказал один из крестьян.
— Кажется, дети твои хотят выгнать сегодня скотину?
— Да, пора уже. Я спросил священника, а он ответил, что сегодня день добрый, ну, я и решил… — ответил Хачо, придававший особенное значение словам священника.
В эту минуту со двора послышались звуки колокольчиков, и крестьяне расступились, чтобы дать дорогу.
— Это — Чора, — раздалось со всех сторон.
Так звали одного из лучших буйволов старшины. Чора имел на лбу белое пятно в виде звезды и отличался необыкновенной силой и величиной.
Громадное животное с ревом вырвалось на волю. Земля дрожала под его ногами. Он стал посреди площади, приподнял голову и свирепым взглядом посмотрел вокруг. В эту минуту подошел к нему старшина и разбил об его лоб сырое яйцо; желтая жидкость окрасила белый лоб животного. (Это делалось для того, чтобы изгнать злую силу и чтобы не «сглазили» буйвола). Однако такая операция взбесила Чора, и он, сделав страшный прыжок, бросился на толпу.
Увидев это, подоспели сыновья старика с дубинами и стали усмирять рассвирепевшее животное. Началась борьба человеческой силы с дикой силой животного.
Вырвавшись из мрака хлева на свет, Чора ничего не разбирал и не узнавал даже своих хозяев, кормивших его всю зиму, руки которых он не раз облизывал, теперь в яром бешенстве он бросался на всех. Шестеро молодцов наносили Чора удары со всех сторон, но он принимал их как удары легкой палочки. Старик, стоя вдали, с восторгом любовался картиной этой борьбы, которая могла бы сделать честь лучшим римским гладиаторам.
Перед его глазами боролись две силы — его храбрые сыновья и дикое животное, и обе эти силы имели одинаковое значение, так как от них зависело благосостояние его хозяйства.
Схватка делалась очень опасной — оборвалась цепь с чурбаном, привязанная к шее животного и раньше не дававшая ему возможности двигаться свободно. Крестьяне бросились на Чора, чтобы связать его веревками, но он одним движением разорвал веревки и, кидаясь во все стороны, заставил крестьян разбежаться. Вдруг, в момент такой растерянности толпы, к удивлению всех, Апо, младший сын старшины, отважно бросился к Чора и схватил его за хвост. Чора брыкался, вертелся, увлекая за собой врага. Эта борьба, сопровождаемая криками толпы, продолжалась несколько минут. Разъяренное животное ревело, било ногами. Поднялась пыль и скрыла борющихся из глаз окружающих; наконец, подоспели братья Апо и общими усилиями связали целями непокорного Чора. Победа Апо над животным была встречена восторгом толпы.
Старик подошел к сыну и, поцеловав его в лоб, оказал:
— Пусть бог не оставит тебя, сын мой, ты не осрамил меня.
Затем он приблизился к Чора и, погладив его по голове, сказал:
— Озорник! Чего ты дурачился?
Но Чора был спокоен. Туман, застилавший ему глаза, рассеялся, и он, узнав своих хозяев, как будто сожалел о совершившемся. Снова накинули ему на его толстую цепь с бревном и пошали к реке.
Крестьяне все еще стояли перед домом Хачо, так как после Чора должны были выводить других буйволов, не уступавших своей силой Чора. Но на этот раз сыновья Хачо приняли все меры предосторожности. Каждое из этих красивых, здоровых и откормленных животных удостоилось бы первой награды на любой сельскохозяйственной выставке.
Старик любовался ими и над каждым из них совершал таинственный обряд спасения от злых духов, привешивая на шею треугольный пакет из зеленой кожи, где была зашита молитва, написанная священником — этот пакетик имел силу талисмана. В свою очередь, крестьяне восторгались и хвалили сыновей Хачо за хороший уход за скотиной: это льстило самолюбию старика. Так должны были каждый день выводить одичавших животных, пока они, освоившись с жизнью на воле, могли бы быть пущены на работу в поле.
VII
Настали апрельские ясные, теплые дни. Горы давно уже покрылись цветами, и молоденькие курдианки, связав из цветов букеты, обходили дома армян, обменивая их на хлеб. Грибы, спаржа и разные съедобные травы уродились в таком изобилии, что жены курдов охотно отдавали их крестьянам за несколько фунтов муки целыми вьюками.
Сыновья Хачо уже начали пахать свои поля. Работа кипела всюду, в деревне нельзя было увидеть праздного человека.
Утро. Тониры[4] в доме Хачо затоплены. На одних стоят большие котлы и горшки, а в других пекут хлеб. Молодые хозяйки и служанки суетятся около печей. Дом, наполненный паром и приятным запахом еды, обратился как бы в обширнейшую кухню, готовящую обед для целого отряда войск. За столом Хачо кормилось, кроме его большого семейства, множество пастухов и работников с семьями. Все это составляло целый легион. Ежедневно топились те же тониры, готовилось в том же количестве кушанье, вследствие чего трудолюбивые невестки Хачо не имели ни одной минуты покоя; надо было заботиться обо всем и накормить всех. Но были и другие работы: вот одна из хозяек доит коров и овец, другая кипятит молоко, третья готовит сыр, четвертая бьет масло. Дети кружатся тут же, играя с телятами и барашками. Любо смотреть на такое семейное счастье крестьянина.
На восточной стороне двора под стеной стоят ряды ульев, освещенные апрельским солнцем. В то время, когда хозяйки занимаются своим делом, старик Хачо возится около ульев; он открывает их дверцы — вылетают рои пчел и весело кружатся над головой Хачо, наполняя воздух жужжанием и шумом. Есть между ними и злючки, которые награждают морщинистое лицо старика колючими поцелуями. Но он не чувствует боли и, отгоняя пчелу рукой, кричит: «Эх, злой сатана, что худого сделал тебе Хачо?»
Степаник обыкновенно стоит тут же и следит с любопытством за работой отца.
— Уходи, дитя мое, пчелы ужалят тебя, — предостерегает его отец.
— Отчего же тебя не кусают?
— Кусают, но мне не так больно.
— Почему же не больно?
— Тело мое давно привыкло к их жалу.
— Пусть и мое привыкает, — отвечает, улыбаясь, юноша.
Старик смеется и целует его.
Разговор их прерывает сельский десятник, который пришел известить Хачо о том, что Фаттах-бек, вождь курдов, едет к нему и, вероятно, скоро прибудет, так как охотится на ближайших горах. Казалось, черная туча прошлась по открытому лбу старика и сразу опечалила его веселое лицо; но он, скрыв недовольство, не просил десятника позвать сыновей с поля для прислуживания беку и позаботиться о корме для его лошадей.
Посещения бека сделались так обыкновенны в доме Хачо, что уже всем было известно, что и в каком количестве приготовить для его приема; а потому хозяйки дома, узнав о госте, сейчас же зарезали несколько баранов и начали варить плов[5] в больших котлах, потому что свиту бека составляло всегда не меньше двадцати или тридцати человек.
Фаттах-бек был вождем одного из племен курдов, стада которого паслись в соседних с деревней О… горах. Благодаря такому соседству нередко возникали споры и драки между пастухами армянами и курдами из-за украденного барана или потравы, но споры эти оканчивались миром, потому что вождь курдов не только считался хорошим знакомым старшины, но и состоял с ним в кумовстве. Он был крестным отцом некоторых внучат Хачо, а тот, в свою очередь, присутствовал при обрезании детей бека, вследствие чего между ними завязались самые близкие отношения.
Но почему же опечалился Хачо, узнав о прибытии Фаттах-бека? Он не был скуп, чтобы бояться приема таких гостей. Двери его дома, как у отца Авраама, были открыты для всех. Всегда за его стол садилось много гостей и странников, и Хачо всегда с особенным удовольствием говорил, что он не обедает без гостей. «Хлеб, — говорил он, — дар божий и принадлежит богу; нужно, чтобы им пользовались все нуждающиеся».
Но что же его встревожило? В молчаливой задумчивости вышел он со двора и стал у ворот в ожидании гостя. Несколько крестьян, увидев старшину, подошли к нему.