Большая черная тень вдруг легла на светлое утреннее море. Володя поднял голову: в небо, словно ввинчиваясь, поднималась огромная птица. Скоро орлан уже был так высоко, что Напоминал маленький детский планер.

Володя уселся на шершавых от морской соли камнях. Спокойное море дремотно шуршало галькой, таскало взад-вперед бурые космы морской капусты и двух серых медуз.

Володя еще раз глянул вверх. С вершины обрыва свесилась старая лиственница, словно собиралась броситься вниз. Ему показалось, что дерево ожило и зашевелило ветками. Присмотревшись, он понял, что там, у самого ствола, сидел орлан. Детский планер в небе исчез. А возле корней дерева шла какая-то возня. Наверное, там делили добычу.

Если туда заберешься, то сразу весь остров увидишь: выше этого места ничего нет, подумал Володя.

…Руки моряка привыкли к вантам, но они не знают коварства земли.

— Пусть меня сожрет акула, если мы поднимемся на эту скалу, капитан! Я не обезьяна! — ворчал угрюмый боцман.

— У нас нет другого выхода, мы должны узнать свою землю. И это еще не все, что нам предстоит…

Хрупкий серый камень крошился и таял под руками, как мокрый сахар. Никлые травы словно и не имели корней — так легко они отрывались от скалы. Он быстро исцарапал руки и колени, а точно не двигался места.

Володя давно уже не смотрел вверх. Самое главное надо было решить, куда теперь поставить ногу. Если взяться вот за этот камень, то… Рядом с ним что-то с силой хлестнуло по камню — веревка! Надежная, толстая веревка чуть покачивалась возле его руки. Он схватился за нее, даже не взглянув, откуда она взялась.

Только поднявшись до гребня, Володя увидел, что веревка привязана к могучему лиственничному пню. Рядом, придерживая ее обеими руками, стоял Геннадий Васильевич. Лицо у него было бледное и растерянное.

— Это ты?!

— А ты что, думал — я тебя и брошу? Ты же тут и не знаешь ничего, а лезешь.

Володя лег на густую мягкую траву и смотрел в небо. Оно было высоким и синим, и только на почти неразличимой высоте тянулись по нему из конца в конец серебристые нити облаков. А за спиной угадывалось солнце.

Никуда больше не хотелось лезть. Просто лежать долго и смотреть в небо… И думать про что-нибудь хорошее. Уж, конечно, не про эту позорную веревку.

А когда он поднялся, то увидел, что слева, еще выше, чем они были, поднималась скала Орлиного гнезда, а правее сопка ровно скатывалась к морю, и на ее склоне пристроилось несколько домиков. Чуть в стороне и выше белел отдельный домик — метеостанция.

— Так тут же люди живут! — вырвалось у Володи.

— А ты думал кто — обезьяны? — презрительно спросил Геннадий Васильевич. Он делал вид, что его зря оторвали от дела, а вообще лопался от гордости.

Ненайденная земля исчезла. Ее открыли до него. Неважно кто и когда. Карта солгала, а его ждали теперь новые годы поисков, новые скалы, встающие из морских глубин.

— Все кончено, боцман. Я вижу лодки туземцев, причаленные у берега. Любая из них унесет нас в море.

— Как бы она не унесла нас в преисподнюю, капитан. Иногда земля надежнее моря, даже для моряка.

— Что ж, оставайся! А меня зовет пассат, и альбатросы кричат над волнами.

Геннадий Васильевич пожал плечами.

— Пойдем в обход, по отливу, — предложил Геннадий Васильевич, — тут совсем близко.

Издали казалось, что идти будет совсем легко. Море отступило далеко, оставив ровную полосу песка с редкими лужицами возле камней. Но песок мягко оседал под ногами, в каждом следе сейчас же с бульканьем собиралась вода. Кое-где непонятно отчего из песка взлетали водяные фонтанчики. Все кругом чавкало, охало, вздыхало. Словно море и не уходило никуда, а просто спряталось под песком.

Володя нагнулся, чтобы вытряхнуть песок из ботинка, и вдруг увидел, что из-под камня на него смотрят чьи-то большие немигающие глаза. Камень был высокий, и тень под ним казалась особенно густой и черной. Он замер, даже не вскрикнув, так это было непонятно.

Что-то произошло. Глаза исчезли, а вместо них показалось что-то острое, темное. Вода в луже под камнем пошла кругами. Да ведь рыба там сидит, сообразил Володя, а я-то…

— Смотри, там рыба прячется! — крикнул он Геннадию Васильевичу. Тот уже успел отойти далеко.

— Подумаешь! — ответил он, не оборачиваясь. — Бычок какой-нибудь паршивый. Тоже мне рыба. Пошли! Чего ты отстал?

Бывает же так. До этой минуты все лужи под камнями казались Володе одинаковыми — вода, и все. А теперь он вдруг увидел, что в каждой кто-то прятался, ждал возвращения моря. В одной чуть шевелила лучами бурая морская звезда. В другой плавал серый студенистый комок — медуза. А в третьей так и кипела какая-то мелочь — не то рачки, не то рыбья молодь или еще что-то такое же, маленькое и неунывающее. Беспомощно распластались по песку коричневые водоросли. В каждой капельке воды на них горело солнце. А по камням сновали птицы.

Вдали выросла знакомая скала птичьего базара. Птицы над ней издали напоминали тонкую сетку. Ветер трепал сетку и не давал ей опуститься на землю. Она то сникала, то вновь взвивалась вверх. Володя поежился: ему совсем не хотелось встречаться с птицами.

Но Геннадий Васильевич уже свернул в какую-то щель. Узкий заросший мокрым ольшаником распадок словно надвое разрубил скалу. По дну его бежал один тоненький звонкий ключик. Мальчики продрались сквозь кусты и неожиданно оказались в знакомой каменистой долине. Возле палатки прямой струей поднимался дым — значит, Василий Геннадиевич уже вернулся.

Он сидел возле палатки и держал в руках железные вилы. Только на концах вил торчали острые, загнутые внутрь крючья.

— А это что? — спросил Володя.

— Острога! Та самая! — вскрикнул Геннадий Васильевич.

— Вот именно — та самая! — Василий Геннадиевич с сердцем отшвырнул ее в сторону. — Век бы она, проклятая, на глаза мне не попадалась!

— А где вы ее взяли? И это что — плохо, да? — сгорал от любопытства Володя.

— Взял я ее возле речки, — в голосе Василия Геннадиевича слышалась горечь. — А дело скверное. Острогой этой браконьеры рыбу бьют. Остроги разные бывают, а эта — от всех на особицу. Посмотри, какие у нее крючья на концах — словно стружки завиваются. Такой, если ударить рыбину покрупнее, да она сорвется, то полбока на крючьях останется. И рыбе — конец. А браконьер одну вытащит, девять ранит. Сам должен понимать, что получается. И еще загадка: острога такая есть у одного человека. Он сам ее и придумал. Ловчее и наглее его нет браконьера на побережье. Прозвище его — Рыбий князь. А кто он на самом деле, неизвестно. Нам пока что попадаются только его следы. Вот эта брошенная острога.

Володя взял острогу в руки — тяжелая. Хоть и сломанная, она напоминала что-то знакомое, виденное. Он чуть отодвинул ее, солнце блеснуло на хищных загнутых крючьях. Вспомнил!

…Он заходил в разные дни. Никогда нельзя было заранее сказать, когда он явится. Мама, может, и знала, но для Володи это оставалось тайной. Вместе с дядей Сашей приходил шум. Он ничего не умел делать тихо, никогда не понижал голоса. Знакомые звали его «капитаном», и он действительно всегда носил фуражку с капитанской «капустой». Но такую же капитанку носил и приятель дяди Саши, а Володя знал, что никакой тот не капитан, а просто парикмахер из порта. Володя не верил ничему, что говорил и делал этот человек. Он всегда рассказывал невероятные истории о своих приключениях и нисколько не смущался, если его изобличали во вранье. Володиной маме все это почему-то казалось смешным, она весело смеялась над каждой дяди Сашиной историей и сразу хорошела. А Володя тихонько уходил из комнаты, если его не успевали заметить. Дядя Саша взял папину лодку. Не сам — мама отдала, но Володе было тяжело. Он часами просиживал на корме, когда лодка стояла у причала. Суденышко тихонько поскрипывало, качаясь на мелкой волне. Володе казалось: жалуется на нового владельца, и он шептал: «Все равно отберу! Все равно…»