А ребята, ожесточившись, не хотели прощать ему ничего. То, что сходило другим, за Рубиным замечалось, Рубину ставилось в вину.
Ехали в дом-музей Николая Островского. Острый взгляд Игоря подметил в троллейбусе такой момент: Рубин сидел на передних местах, вошел старик с палочкой, и вот, чтобы не уступить место, Рубин отвел глаза, будто не заметил. Оправдываясь, он уверял потом, что действительно не заметил старика.
— Да разве ты сознаешься? — сказал ему Борис. — Сознание-то из тебя клещами не вытянешь!
— Ой, как вы на него обозлились! — заметила Борису Полина Антоновна.
— А я, может, не на него, я, может, на себя обозлился! — ответил Борис. — Игорь давно мне о нем говорил, а я… Я вот либералом оказался. Я думал, Рубин просто ошибался, а он… Не могу я… не могу я терпеть таких людей, Полина Антоновна! Его только исключать не за что, а таких из комсомола исключать нужно!
Полина Антоновна чувствовала, что Борис выражает настроение почти всего класса, и упорно думала о том, как бы тактичнее изжить создавшийся конфликт. Но Рубин, со своей стороны, не делал никаких шагов к примирению. Не разговаривает с ним Борис — пожалуйста! Не разговаривает с ним Игорь, Валя Баталин — пожалуйста! Рубин делал вид, что ему все безразлично. У него даже появилась особая манера говорить с товарищами, как бы слегка презирая их.
И только когда Полина Антоновна завела в конце концов разговор с ним обо всем этом с глазу на глаз, он совершенно неожиданно для нее разрыдался…
Встряска, пережитая обоими классами, не прошла бесследно ни для мальчиков, ни для девочек.
Класс девочек после совместного собрания тоже гудел, как улей. Все восхищались Борисом, и все осуждали Нину Хохлову.
— Какой же ты секретарь? Сидишь и молчишь! Тебя критикуют, а ты молчишь!
— И лицо безразличное, точно у куклы.
— А потом сказала… Девочки, вы видели?.. Два слова сказала и села… Видели, девочки?
— А кто сказал, что мальчики хотели порвать с нами дружбу? Кто сказал?
Оказалось, что все слышали об этом друг от друга, друг другу передавали и друг с другом обсуждали, но от мальчиков этого никто не слышал.
Это было бы похоже на то, что Игорь назвал «галочьим собранием», но Таня Демина с Людой Горовой решили действовать более энергично. Подойдя к Елизавете Васильевне, они заявили, что, по их мнению, нужно собрать комсомольское собрание.
— Ну и собирайте! — ответила Елизавета Васильевна. — Вы члены бюро. Поговорите на бюро и собирайте.
— А Нина?.. Нина будет против.
— А разве решает одна Нина?
— Мы, Елизавета Васильевна, думаем, что Нина — плохой секретарь! — решительно сказала Таня. — Она очень самолюбивая, гордая… Не в хорошем смысле гордая, а в плохом, себя очень высоко ставит, а неглубокая. И в политическом отношении тоже… Вообще Костров ее очень правильно охарактеризовал.
Через несколько дней на комсомольском собрании Нину жестоко раскритиковали и на ее место избрали Люду Горову.
Дело после этого пошло лучше, и если раньше каждая размолвка с мальчиками каким-то образом подогревалась и раздувалась девочками, то теперь все недоразумения быстро разбирались. Так, один раз мальчики опоздали на репетицию монтажа «Две демократии». Юля Жохова попробовала было фыркнуть по-старому, но Люда ее остановила:
— Значит, их что-нибудь задержало! Придут — выясним.
И действительно, у мальчиков, оказывается, был вечер, посвященный памяти Некрасова, он затянулся, и мальчики никак не могли уйти с него. Борис позвонил об этом девочкам в школу, но им забыли передать.
Монтаж вообще получался хороший. Борис готовил политический текст, готовил обстоятельно: много читал, подбирал материалы, характеризующие различия между лживой буржуазной и подлинной советской демократией. Касаясь недавних выборов в американский конгресс, он вскрывал их кажущуюся демократичность, а используя последние статьи в «Литературной газете», показывал стремление американского рабочего класса к миру и подлинной демократии.
Другие готовили различные декламационные и хоровые номера, которые будут вмонтированы в основной текст, оживляя, иллюстрируя его. Таня Демина готовила, например, отрывок из «Кавалера Золотой Звезды», другие — стихотворения Джамбула, Стальского, Суркова, хор разучивал песни.
На одной из репетиций Борис заметил на окне небольшую стопку книг и лежащую на них синюю ученическую тетрадь. Не посмотрев, чья это тетрадь, он машинально заглянул в нее и прочитал:
«За что я люблю русскую природу?»
— Что это такое? — раздался вдруг голос позади него.
Борис быстро закрыл тетрадь и обернулся. Перед ним стояла Таня.
— Прости! Я думал, это кто-нибудь из наших ребят оставил, — смущенно сказал он.
— А к ребятам в тетради можно заглядывать?
— К ребятам чего ж? Свои люди!.. А это твое?
— Да. Сочинение.
— Можно посмотреть?
— Тебе можно! — ответила Таня.
— Может быть, и почитать?..
— Тебе можно! — повторила Таня. — Только завтра принеси.
Борис смутился, хотя и постарался не показать свое смущение. А придя домой, он с тайным волнением раскрыл синюю тетрадь, исписанную твердыми, прямыми, как бы отвечающими каждая сама за себя буковками:
Утро. В окно проскальзывает первый луч солнца. Я быстро вскакиваю и вспоминаю, что сегодня надо написать сочинение. Выхожу во двор и забираюсь на деревянный балкон. Здесь меня ласково встречает солнце.
Природа русская! За что же я люблю тебя? Люблю… да, люблю! Люблю за то, что все самые хорошие воспоминания детства и юности связаны с тобой.
Глядя на солнце и на ясное голубое небо, я забываю про сочинение. На меня нахлынули воспоминания. Одна за другой мелькают картины детства. Они мне особенно дороги.
Мой дедушка, глядя на сад или на лес, часто говорил: «Какая красота!» Я уже тогда и без него понимала всю прелесть окружающей меня природы. Весной, когда на речке с шумом проносился лед, а к нам в сад прилетали скворцы, я могла часами, сидя на соломе за домом, слушать их. Они, эти маленькие черные птички, ловко подражали пенью соловья, синицы, кваканью лягушки и производили звуки, очень похожие на цоканье копыт лошади. А чуть только стаивал снег и ярче начинало светить солнце, я выводила на улицу теленка, которому было не больше трех месяцев от роду, и мы носились с ним вприпрыжку вокруг нашего погреба.
Однажды дедушка взял меня с собой караулить сад. Помню, что ночь была теплая и звездная. Я лежала под яблоней, укрывшись большим дедушкиным тулупом. Надо мной свешивались спелые яблоки. Раскрыв рот и затаив дыхание, я ждала, что одно из них сорвется и упадет ко мне в рот, но скоро заснула. Утром дедушка долго смеялся надо мной. «Караульщик! — говорил он. — Тебя не унесли вместе с яблоками?»
Когда я стала постарше, то научилась еще больше понимать и любить природу. Прямо против нашей избы стоял заброшенный поповский сад. Огромные тополи сада давно привлекали мое внимание. Когда созрели в садах фрукты, а в огородах овощи, я тут же придумала новую игру. Я и моя подруга дали тополям названия городов и отправлялись каждый день в путешествия по городам.
«Алька, куда сегодня? В Ленинград или в Москву?» — кричала я по утрам своей подружке. «В Москву!» — отвечала мне так же звонко Алька. И мы ехали в Москву, предварительно набрав в подолы платьев яблок, слив, моркови и репы. Что это было за путешествие! Мы лезли на дерево, старательно придерживая зубами свои платьица и боясь рассыпать нашу провизию. Сучья царапали босые ноги и голые руки, листья путались в наших растрепанных волосах, но нам было не до этого. Мы ехали в Москву! Забравшись повыше я усевшись поудобнее на какую-нибудь ветку, мы начинали фантазировать или молча осматривать окрестность. Далеко вокруг видно было нам с нашего дерева!
Эта детская игра еще больше сдружила меня с природой. Мы с Алькой могли часами просиживать на нашем дереве-городе, прислушиваться к шелесту листьев. И нам казалось, что дерево играет вместе с нами, что оно угадывает наши желания, наши затаенные мысли, что оно старательно скрывает нас от посторонних глаз. Иногда набегал сильный ветер. Он раскачивал нас из стороны в сторону. Мы нарочно забирались на самую верхушку дерева. Ведь мы были путешественники, а путешественники ничего не должны бояться.
Я была озорной девочкой. За мои проказы мне часто доставалось от старших. Обливаясь слезами, убегала я в сад и забиралась на черемуху. Здесь меня никто не мог достать, и можно было плакать сколько угодно. А черемуха? Милая черемуха! Ей приходилось утешать и ласкать меня.
Я любила природу, но вопрос «за что?» никогда не возникал у меня.
Сейчас я живу в Москве, но каждое лето куда-нибудь уезжаю. Меня окружают все те же дорогие с детства картины. Вспоминаю подмосковный колхоз в Зарайском районе, где я работала летом вместе с девочками из нашей школы.
Как приятно было нам, москвичкам, убирать душистое, пахнущее мятой и полынью сено!
В отдалении с одной стороны виднелся колхоз, а с другой, совсем рядом с сенокосом, шумел лес. Ветер пролетал над лесом, ерошил наши волосы и мчался мимо, туда, где колосились ржаные поля. А высоко-высоко над нашими головами, в прозрачной синеве неба, лилась песня жаворонка. И нам казалось, что мы своими руками можем поднять весь земной шар! До того легко и свободно дышалось, до того проворно двигались мы сами, что копны сена быстро вырастали на пустом месте. И мы не могли не петь. Мы пели о том, что мы молоды и здоровы, что нам весело, пели обо всем, что окружало нас.
Здесь, на уборке сена, а потом и на уборке хлебов, я впервые осознала всю ширь, всю свободу и необъятность нашей природы, которой любовалась с детства.
Свобода! Вот что я ценю в каждом русском пейзаже. Свобода! Она-то и делает каждого русского человека богатырем. Из этой русской природы, лишенной бьющих в глаза красок, но привлекательной своей свободой и необъятностью, черпает силы каждый русский человек!
Природа имеет свей особенный язык.
Если прислушаться летом к шуму леса, то сколько звуков, сколько различных голосов можно услышать в нем, сколько сердечных тайн поведает тебе лес! Вот скрипит старый дуб, жалуясь кому-то на свою старость. Вот осина что-то шепчет своей соседке, кудрявой березке. Березка долго молчит, а потом вздрогнет от прикосновения легкого ветерка и что-то весело пропоет в ответ. Мелкие кустарники притаились по оврагам и воровски оглядываются на тебя. Кажется, подойди к ним поближе на шаг, и они бросятся от тебя врассыпную, кто куда. Нарушая эту тишину и гармонию звуков леса, долбит дерево дятел. Иногда прокукует кукушка, разыскивая своих потерянных детей.
А выйдешь в поле — здесь та же шумная, говорливая жизнь.
Как море, волнуются хлеба, шумно поют колосья, звенят колокольчики, улыбаются ромашки, и смеются васильки. И все это так ласково-ласково смотрит на тебя, что ты забываешь все тревожившие тебя вопросы, невольно останавливаешься, радуешься неизвестно чему вместе с природой, как зачарованная смотришь вокруг и не можешь двинуться дальше.
Меня зовут домой. Надо идти. А как же сочинение? О чем писать?
О чем? Ну, теперь-то я знаю, о чем буду писать, Только бы не растерять всплывшие в памяти воспоминания, только бы суметь поведать о том, как меня воспитывала природа, о том, что всем хорошим, что есть во мне, я обязана и ей — нашей матери, русской природе!»