– Неловкость!.. Я просто ужасно себя чувствую!

Кевин глубоко вздохнул. Видимо, ему необходимо было услышать это из ее уст. У него словно камень с души свалился. Даже плечи распрямились.

– Я понимаю. Но… – Кевин пошевелил плечами. Определенно легче!

– Я боялась, что ты возненавидел меня! – Голос Рамоны звучал с резкостью отчаяния.

– Да что ты! – Кевин рассмеялся. – Никогда бы не смог.

– Я знаю, что веду себя как эгоистка, но мне хочется быть твоим другом.

– Альфредо это может не понравиться. Он будет ревновать.

– Не будет. Альфредо знает, что означает для меня твое хорошее отношение. Он и сам чувствует себя ужасно. Ему кажется, будто он был другим, пока не…

– Знаю. Я разговаривал с ним. Немного. Рамона кивнула:

– Поэтому Альфредо поймет. Во всяком случае, я думаю, он будет чувствовать себя много лучше, если мы с тобой не станем… недружелюбно относиться друг к другу.

– Ясно… – Похоже, Кевин может дать возможность двум людям почувствовать себя лучше, чем когда-либо. Замечательно. А себе? Себе он что дает?..

Кевин вдруг понял, что слова, которыми они с Рамоной перекидываются, словно мячиками, не имеют реального значения. Пройдут годы, и «пара» неминуемо распадется. Не имеет значения, что они сейчас говорят друг другу. Слова здесь бессильны.

– Ты придешь на нашу свадьбу? Он моргнул:

– Тебе хочется меня там видеть?

– Конечно! Я хочу сказать, конечно, если ты сам захочешь прийти.

Кевин с шумом втянул и выпустил воздух. Часть его мозга вырвалась из-под зажимов. Кевин уже собирался произнести: «Нет, Рамона. При чем тут я? Уволь». Мгновенный образ протяжного, увесистого «Нет». Он не мог позволить себе думать так. Поймай ее, эту мысль, запри подальше! Не свершится. Никогда. Никогда-никогда-никогда.

Рамона говорила что-то, он не слушал. Болела грудь. Неожиданно Кевин почувствовал, что не в силах более разыгрывать бодрячка, и, поглядев назад, в сторону дома, сказал:

– Слушай, Рамона, наверное, мне надо возвращаться. Может, побеседуем позже?

Она коротко кивнула. Протянула руку, но не посмела дотронуться до его плеча. Наверное, им отныне никогда не прикоснуться друг к другу, подумал Кевин.

Он шел обратно по улице. Постоял немного перед домом. Оцепенелость. Боже, до чего хорошо! Нет удовольствия сильнее, нежели отсутствие боли.

Хэнк возился у бокового входа со своей велотележкой.

– Эй, ты куда ходил?

– Беседовал с Рамоной.

– М-м?..

– Они с Альфредо собрались пожениться.

– Ага! – Хэнк посмотрел своим косым зверским взглядом. – Нелегкая у тебя неделя. – Он полез в тележку. – Возьми-ка, здесь еще пиво.

Предложение Альфредо и Мэтта поступило на ежемесячный опрос. Однажды вечером все их материалы появились на телеэкранах; огромная куча планов, чертежей и прочего. Заинтересовавшийся мог назвать с домашнего компьютера свой код и высказать мнение. Почти шесть тысяч жителей города проявили интерес, больше половины из них одобрило предложение. Таким печальным образом решилась участь Рэттлснейк-Хилла.

– Итак, – сказал Альфредо на следующем заседании Совета, – давайте вернемся к делу о пересмотре зонирования Рэттлснейк-Хилла. Мэри?

Заискивающим, как всегда, тоном Мэри зачитала проект решения планировочной комиссии, сделанный в точном соответствии с предложением Альфредо.

– Начнем обсуждение. – Альфредо внимательно обвел глазами зал.

Тишина. Кевин с неловкостью пошевелился. Почему это выпало на его долю? В городе сотни людей против плана. Даже тысячи.

Но вот кто не был против – это Джин Аурелиано. Ни она, ни ее партия. А это много значит для общественного мнения.

В помещении царила духота; все выглядели утомленными. Кевин открыл рот, собираясь говорить, но его опередила Дорис. Суровым голосом она заявила:

– Сообщаю с полной ответственностью, что предлагаемый план – детище группы лиц, более заинтересованных в личной выгоде, нежели в процветании города.

– Ты имеешь в виду меня? – вскинулся Альфредо.

– Конечно, – ответила, как отрезала, Дорис. – А ты, небось, подумал, я говорю о людях за твоей спиной, которые хотят загрести жар чужими руками? Они здесь не живут, им все равно. Для них это – всего лишь новые прибыли. Больше денег, больше власти. Но тем, кто живет здесь, не должно быть все равно. Земли холма охранялись от башмаков рабочих в течение стольких лет бурных новостроек, и порушить традицию – значит поступить отвратительно. Сделать так – совершить поступок, достойный вандалов.

– Я не согласен с оратором, – сказал Альфредо сладким голосом, однако видно было, что Дорис его уколола; темные глаза сердито рыскали по сторонам. – И явное большинство жителей тоже не согласно. Посмотрите на результаты опроса.

– Нам это известно! – Голос Дорис звенел. – Но вот что мы никак не можем узнать, сколько ни стараемся, так это услышать внятное объяснение, почему ваш замечательный центр должен быть построен именно на холме, а не где-нибудь в другой части города или вообще в другом населенном пункте.

Альфредо в сотый раз забубнил о престиже, эстетической привлекательности, росте городских акций… Каждое положение, высказанное мэром, подвергалось едким нападкам Дорис.

– Тебе не удастся превратить нас в Ирвин или Лагуну. Если мечтаешь о подобном, поезжай туда.

Альфредо с раздражением оборонялся. Мнения членов Совета разделились. Дорис, вспомнив Тома, начала говорить, над чем он работал перед гибелью.

Опасная область, подумал Кевин, потому что от «друзей» ничего не слышно. А еще потому, что большая часть компромата выкрадена самой Дорис из «Авендинга».

Но Альфредо не дал ей и рта раскрыть как следует.

– Смерть Тома – огромная потеря для всех, – провозгласил он. – Негоже впутывать его имя в это дело. Том был одним из самых уважаемых жителей города, и память о нем принадлежит всем нам. Почему бы не увековечить его заслуги, назвав именем Барнарда медицинский центр, который построят на Рэттлснейк-Хилле?

Кевин вслух расхохотался.

Дорис прервала Альфредо, почти крича:

– Да ведь последнее время Том Барнард старался как мог препятствовать строительству центра! Предлагать назвать его именем то, против чего он восставал всем существом, – просто непристойно!

– Он ни разу не говорил мне, что возражает против освоения холма, – возразил Альфредо.

– Он ни разу вообще с тобой не говорил, – огрызнулась Дорис.

Альфредо застучал кончиком карандаша по столу. Видно было, что он уязвлен до крайности.

– Я устал от вашего крика. Своими намеками на то, что за предприятием стоит незаконный капитал, вы вступаете в область клеветы, и…

– Так подавай в суд! – выпалила Дорис. – Ты не посмеешь этого сделать, потому что тогда потайные финансовые подпорки сразу выскочат наружу! – Кевин пихал ее коленкой под столом, но Дорис так разгорячилась, что не замечала ничего. – Давай, выходи на честный бой! Вызови меня в суд! – Когда эхо ее голоса растаяло, в зале ратуши наступила гробовая тишина.

Альфредо, видать, потерял дар речи.

– Если говорить конкретно, – мягким тоном произнес Джерри Гейгер, – у нас здесь всего лишь дискуссия о пересмотре зонирования.

– Вот именно; зонирование как раз и является последней возможностью, – ответила Дорис. – Если мы хотим защитить холм от освоения, надо действовать именно сейчас.

Джерри пожал плечами:

– Я не уверен.

Мэтт Чанг решил идти тем же курсом, что Альфредо, и начал разглагольствовать, какие возможности дает зонирование. Альфредо и Дорис крушили друг друга, оба разъярившись до белого каления. Так продолжалось около часа. Наконец Альфредо хлопнул ладонью по столу и властно произнес:

– Мы уже шестой или седьмой раз застреваем на этом вопросе. Есть мнение горожан. Нам известно, чего хотят люди! Пора голосовать.

Дорис отрывисто кивнула.

Голосовали открыто. Дорис и Кевин были против пересмотра зонирования. Альфредо и Мэтт – «за». Хироко Вашингтон проголосовала в пользу Кевина. Сьюзен Майер – за пересмотр. Джерри Гейгер тоже.