Несчастный безумец, или, скорее, легковерный простак, еле дыша от усталости, освещал фонарём и осматривал каждую бойницу на верху стены. Одновременно он изо всех сил звонил в колокольчик, а снизу ему вторили стуком и звоном жестянок.

Дойдя до места, где стена обрывалась и давала проход одной из главных улиц города, человек в цилиндре по совету озорников, неотступно следивших за ним, повернул назад к выступу, на который он поднялся по лестнице. Он явно намеревался спуститься вниз, перейти через улицу и продолжить осмотр стены. Но он не нашёл лестницы там, где её оставил. Да и как он мог найти её!

Ликование оборванцев достигло предела: одни сбились в кучу у выступа стены и, заливаясь смехом, безжалостно издевались над глупцом, который до последней минуты искренне верил им; другие при свете самодельных факелов выделывали акробатические прыжки; третьи, бросив наскучившие им жестянки, производившие столько шума, убеждали обманутого простака, что он должен остаться на стене до полуночи и уж тогда наверняка увидит всех трёх царей-волхвов.

Однако стоявший на стене человек понял наконец, что над ним смеются, и попросил поставить лестницу, чтобы он мог спуститься.

Большой, плотно умятый ком грязи, брошенный чьей-то ловкой рукой, сбил с головы чудака цилиндр, надетый на пего бездельниками, и при свете фонаря, который всё ещё держал бедняга, мы с Доминго узнали человека, стоявшего на стене.

Это был мой дядя!

Только теперь мы поняли, почему с оравой, замыкая её, шли студенты и другие обитатели «Льва Нации» и почему они шептались и пересмеивались, когда мой дядя спорил с Доминго.

Оправившись от изумления, Доминго бросился к пройдохам, вырвал у них лестницу и помог дяде Висенте, которого осыпали комьями грязи, спуститься с высокой стены. Мы быстро зашагали прочь, но раздосадованная толпа долго ещё шла за нами, негодуя на Доминго, который лишил её развлечения. Только пройдя довольно изрядное расстояние, мы перестали слышать крики и свист, нёсшиеся вслед дядиному избавителю.

Единственная куртка моего родственника спаслась от грязи лишь благодаря немыслимому камзолу, напяленному на него. Что касается шляпы, то нам так и пришлось вести дядю без неё до гостиницы «Лев Нации», где ему предстояло переменить остальные части своего туалета, пришедшего в самое плачевное состояние.

III

ПО ГОРОДУ И В ТЕАТРЕ

Когда дядя привёл себя в порядок и переоделся, Доминго пригласил нас погулять по городу.

Мы тщательно осматривали всё — и витрины магазинов, ломившиеся от ювелирных, ткацких и стекольных изделий, и сами магазины с бесконечными вереницами ламп, яркий свет которых заливал помещение и сверкал на белом шлифованном мраморе полов, золочёных краях полок и прилавков. Доминго с видом заправского гида, показывал нам разные достопримечательности. Онемев от восторга, мы таращили глаза и старались не пропустить ни одной мелочи.

— Это ювелирная лавка, — сказал Доминго, указывая на один из магазинов.

Мы повернулись, и наше восхищение возросло ещё больше: мы увидели длинные ряды блестящих серебряных ложек, и в каждой из них плясали огоньки горящего газа; золотые и серебряные сосуды и вазы изящной формы и искусной работы; зеркала, в которых отражались все эти предметы, умноженные до бесконечности; крышки часов, сверкавшие в бархатных футлярах; сапфиры, изумруды, рубины, бриллианты, опалы и аметисты в перстнях, колье и браслетах, вспыхивавшие тем голубым, зелёным, красным, перламутровым пламенем, которым отливают в лучах солнца капли дождя или росы, повисшие на стебельках травы.

— Скажи, Доминго, — чуть слышно спросил дядя, — и этого не крадут?

— Чудак! Зачем же красть? — громко ответил Доминго. Услышав это, хозяин лавки глянул па пас и громко расхохотался.

Дядя побледнел и яростно сжал кулаки. Довольно с него насмешек! Ему показалось, что хохот торговца — пронзительный звук весьма странного тембра — повторён каждой драгоценностью и от него дрожат стеклянные и серебряные вазы и бокалы. Дяде почудилось, как со дна этих изящных, сверкающих, сделанных из тонкого металла сосудов раздаётся стук зубов хозяина ювелирной лавки.

«Над чем смеялся торговец?» — ломал я себе голову. Озабоченный Этим вопросом, я заметил, что все проходящие мимо нас тоже улыбаются. Мы смутились ещё больше и следовали за Доминго в полном расстройстве, уже не вникая в смысл его речей.

— Э, Да что с вами? Чего нос повесили? Не нравится здесь? Вспомнили свою деревню?… Чёрт с ней, ребята! Вы ещё вернётесь туда, сгибаясь под грузом денег, как ослы под вьюком. А пока что выше голову!

Он потащил нас в кафе и заказал ямайского рому — напитка, по его словам, получше, чем херес и шампанское. После столь хвалебной рекомендации нам поневоле пришлось отведать этого проклятого рому, который безжалостно ободрал нам глотку.

Из кафе мы выбрались весьма оживлённые. Довольно долго мы шли вдоль рвов, и мой дядя заметно успокоился, когда увидел, что какие-то люди под звон жестянок и громкий свист толпы оборванцев тоже занимались поисками царей-волхвов.

Вдали, где кончался неосвещённый участок пути, по которому мы двигались, над тёмными стенами деревянных домов словно поднималось из-под земли слабое сияние, постепенно таявшее в густой синеве неба: это над скверами плавало лёгкое облачко пара, походившее на светящуюся, рассеянную в воздухе золотую пыль. Обойдя длинный ряд домиков, словно нарочно поставленных так, чтобы, для вящего эффекта, служить огромной ширмой, мы на мгновение невольно закрыли глаза, ослеплённые заревом тысячи огней: мы вышли к скверам. Экипажи двигались взад и вперёд, и свет их фонарей то пропадал в листве, то, казалось, зажигался вновь и чертил огненные линии и круги; воздух был полон гармоничными звуками и сладостными мелодиями праздничной музыки; по извилистым, обсаженным кустарником аллейкам группами и в одиночку двигались гуляющие. Всё это предстало перед нашими взорами как некое неведомое волшебное зрелище. Скверы с их шумом, движением, огнями, прозрачными струйками фонтанов, зелёной травой и яркими цветами показались нам чуть ли не земным раем.

Ошеломлённые, мы шли среди гуляющих. Вскоре мы увидели ресторан «Лувр», переполненный посетителями. Сидя за белыми мраморными столиками, они громко разговаривали, жестикулировали и смеялись. Между столиками ловко скользили официанты, разнося бутылки и рюмки с напитками всех цветов радуги.

Доминго остановил нас перед огромным размалёванным полотном, на котором кто-то попытался изобразить площадь, густо заполненную любопытными. В центре её высился помост. По его ступенькам, выделывая замысловатые па, чтобы не свалиться, поднимались монах с огромным распятием и чётками в руках и закованный в цепи зверского вида человек с невероятными бакенбардами. Следом за ними двигалось какое-то существо, смахивавшее на медведя. В руке оно держало чудовищный, сверкавший сталью топор. По ужасающим гримасам и всем прочим признакам это мог быть только палач. Под холстом большими красными буквами было выведено: «Сегодня — Диего Корриентес»[6].

Доминго порылся в карманах, отсчитал несколько серебряных монет и положил их па край окошечка, напоминавшего волчок освещённой изнутри тюремной камеры. Человек, запертый в этой камере, придвинул к себе монеты и выдал вместо них три розовых бумажки, которые у нас отобрали при входе в театр.

Мы поднялись по узким и шатким лестничкам. От восхождения у нас появился неприятный холодок в желудке и волосы встали дыбом. Когда мы высунулись за край утлого барьера, отделявшего нас от огромной чаши театра, то далеко внизу в других ярусах, тоже ограждённых барьерами, мы увидели людей, которые показались нам карликами. Они сидели в креслах, расставленных длинными рядами.

— А пол не провалится? — спросил у Доминго мой дядя.

— Нет, чёрт побери, — он крепче крепкого! — ответил Доминго и, сильно топнув но настилу, принялся непринуждённо расхаживать взад и вперёд, словно желая показать нам, что он привык прогуливаться на такой высоте.