Постояв рядом с нами, студенты пошептались и побежали в гостиницу. Они тут же вернулись в сопровождении ещё нескольких человек. Некоторые из них были полуодеты, и я сообразил, что это постояльцы вышли поглазеть на нас. Они расположились на верхней ступеньке лестницы, чтобы издали полюбоваться предстоящим боем — если уж не быков, то баранов.

Было ясно, что озорники что-то замышляют; они перешёптывались, разглядывали нас, о чём-то спорили и силились сдержать одолевавший их смех.

Некий Перес, добродушный малый, тогда ещё армейский капеллан, а впоследствии каноник, спустился вниз и с серьёзным авторитетным видом вызвался стать судьёй в яростном споре моего дяди с Доминго.

— В чём дело? — спросил он Доминго.

— Сто чертей, сеньор священник! — ответил Доминго, снимая шляпу. — Этот человек — мой земляк. Я встретил его на пристани. Он не знал, куда податься, и я привёл его сюда, иначе он, ей-богу, остался бы под открытым небом. А он за это — подумайте только! — со мной же затеял свару.

— Очень хорошо, — одобрил Доминго капеллан. — Ну, а вы что скажете?

— Я, — ответил дядя и, подражая Доминго, почтительно снял шляпу, — подтверждаю: всё сказанное им — такая же чистая правда, как то, что у меня был отец; я браню Доминго, сеньор священник, не за это, а за другое: ведь я приехал сюда с рекомендательным письмом от сеньора маркиза Каса-Ветуста, самого богатого и знатного человека в Мадриде, как вам должно быть известно, сеньор. Я же не олух царя небесного и ясно вижу, что эта гостиница не для меня.

— Но, милейший, — возразил капеллан, — здесь вам будет очень хорошо, и компания для вас найдётся подходящая — вы только взгляните на всех нас. Эй, позовите Гонсалеса! — крикнул он стоявшим наверху. — Скажите, что мы подыскали ему ещё пару жильцов. Ну-ка, ребятки, берите свой баул и тащите его наверх, — приказал он нам.

Увидев, как безапелляционно распоряжается тут всем сеньор капеллан, дядя не осмелился ему перечить и, несмотря на крайнее своё неудовольствие, согласился снять одну из комнат, предложенных нам Гонсалесом, хозяином этой захудалой гостиницы или, вернее, постоялого двора.

Пока мы поднимались наверх, обитатели дома, перешёптываясь и пересмеиваясь, следовали за нами. Дядя, заметив, с каким удивлением все разглядывают его, снова задрал нос, но я — то отлично понял, что постояльцы откровенно издеваются над ним.

— Теперь отдохните немного, — сказал капеллан, с чувством пожав нам руки и крепко похлопав по спиле.

Вечером нас пригласили отужинать за длинным столом, наскоро сооружённым из двух положенных на ящики досок.

Сотрапезники наши были весьма любезны и внимательны. Они заставили дядю болтать без умолку и с восхищением говорили о том неизгладимом впечатлении, которое произведёт на всю Гавану прибытие в неё подобной особы, обладающей таким чудодейственным рекомендательным письмом и состоящей в родстве с самим доном Хенаро де лос Деес. Но за столом занимались не только разговорами: постояльцы то и дело подбивали гостя поднимать бокал и осушать его.

К концу ужина дядю и его гостеприимных хозяев уже связывала самая сердечная дружба. Я попробовал было шепнуть ему, чтобы он пе слишком-то доверял новоиспечённым дружкам, но дядя так рассердился на это, что, будь мы с ним наедине, он задал бы мне славную трёпку.

Не знаю, к каким дьявольским уловкам прибегли эти люди, но им удалось уговорить дядю той же ночью отправиться на поиски некоего бесценного клада. Несмотря на все свои усилия, я так и не понял, куда они хотели увести моего дядю и о чём ещё говорили с ним.

Спустившись вниз, я встретил Доминго, который ожидал нас у входа, и вступил с ним в разговор

— Знаешь, Мануэль, у твоего дяди не все дома. Он, чёрт его побери, вообразил себя по меньшей мере графом! Ты же видел, какой шум он поднял. Клянусь богом, не появись сеньор священник, он отведал бы моего кулака. С тех пор как у меня пробились усы, я никому не спускаю подобных шуток.

Я изо всех сил старался оправдать дядю, и, когда Доминго предложил мне прогуляться, я согласился.

— Может быть, позовём и дядю? — спросил я земляка.

— Нет, пусть он остаётся наверху и строит из себя знатного сеньора. Прихватим его с собою в другой раз.

Уже смеркалось, и на улицах зажигались фонари.

Мы ещё не успели далеко отойти от «Льва Нации», как вдруг на улице, по которой мы шли, послышались свистки, крики, хохот, звон колокольчиков и грохот жестянок. Я испугался, а Доминго стал смеяться над моими страхами.

Причиной дикого гвалта, заставившего жителей броситься к дверям, окнам и балконам к вящему удовольствию возмутителей тишины, была толпа оборванцев всех возрастов и цветов кожи. Посередине шёл человек с лестницей, фонарём и колокольчиком. На нём был надет старый камзол с двумя большими, похожими на огромные пуговицы, картонными кругами на спине. На голове у него красовался здоровенный цилиндр, чьим-то ловким ударом надвинутый чуть ли не на самые уши.

Ликование толпы граничило с неистовством. От грохота жестянок и трезвона колокольчиков можно было оглохнуть. Проходя мимо, оборванцы едва не сбили нас с ног. Следуя примеру многих зевак, уже примкнувших к озорникам, мы с Доминго присоединились к этому шествию, встав в самый хвост процессии — подальше от толчеи и давки.

Вся эта орава то тихо, то бегом двигалась по мостовой: переходила с одной улицы на другую, потом снова появлялась на первой. Время от времени толпа останавливала человека с лестницей и требовала, чтобы он влез на неё и осмотрел какой-нибудь балкон, окошко или просто дыру в стене, откуда три святых царя-волхва Мельхиор, Гаспар и Валтасар[5] могут незаметно спуститься на землю. Сегодня, в канун праздника, они спешили к людям, нагруженные увесистыми золотыми цепями, монетами и коронами, корзинками с жемчугом и сапфирами, чтобы одарить этими богатствами тех, кто выйдет их встречать.

Поэтому, несмотря на усталость, человек, нёсший лестницу, не выпускал её из рук; он беспрекословно выполнял приказы толпы и поднимался туда, где, по мнению собравшихся, могли укрыться цари-волхвы; и всякий раз, когда он забирался на верх лестницы, грохот жестянок, свист, крики и хохот доходили до подлинного неистовства.

— К крепостной стене, к стене! — до хрипоты вопили люди и неслись дальше, не позволяя несчастному с лестницей ни на шаг отстать от стремительно бегущей оравы.

Наконец шествие выбралось на просторную площадь Монсеррате. Здесь толпу больше не сковывали узкие улицы, и она быстро и шумно растеклась по площади, оглушив всю округу звоном жестянок и криками.

Процессия миновала несколько скверов. В одном из них стоял бог Нептун с двумя дельфинами, которые, словно верные псы, покорно лежали за его спиной. Положив одну руку на бедро, а другою держа трезубец, бог моря с высоты своего мраморного пьедестала, освещённого далёкими огнями соседних скверов, насмешливо взирал на буянов и на обманутого ими простака, шагавшего впереди беснующейся толпы.

Справа и слева, насколько хватал глаз, возвышались высокие зубчатые каменные стены, мрачно и грозно тянувшиеся вдоль широких, как пропасти, рвов. В них-то и спустилось буйное шествие. Ликование толпы всё росло, потому что человек с лестницей тяжело дышал от усталости и часто, не в силах сделать больше ни шагу, просил озорников остановиться.

— Остановиться? Ишь что придумал! Вперёд, ребята! Давай сюда, пошёл туда! Эй ты, с лестницей, полезай наверх, сейчас наверняка появятся пари!

Кое-кто подобрал во рву среди мусора щенки и зажёг их, словно факелы. В тревожном мигающем пламени, окутанном дымом и копотью, неистовое веселье казалось каким-то адским зрелищем; толпа по-прежнему истошно вопила, прыгала и приплясывала под трезвон жестянок, и эхо, родившись у толстых и высоких каменных стен, умирало в глубине мрачных и пустынных рвов.

Дойдя до выступа стены, оборванцы приставили к ней лестницу и велели человеку в цилиндре лезть наверх. Задыхаясь и напрягая последние силы, он взобрался на стену и опустился на колени перед фонарём, а затем громко зазвонил в колокольчик и, как сумасшедший, принялся бегать по самому краю высокой стены; стоявшие внизу кричали ему, где искать царей-волхвов, которые уже совсем рядом — их только что видели в сопровождении каравана верблюдов, принцев, слуг и рабов, до отказа нагруженных золотом.