Дон Тибурсио выслушивал замечания хозяйки с плохо скрытой досадой. Иногда он даже испытывал непреодолимое желание сделать что-нибудь, лишь бы посеять вражду между двумя этими женщинами, которых он так любил, и их непрошеными друзьями, лишавшими его внимания тех, к кому он был больше всего привязан.

Терзаемый подобпыми мыслями, домоправитель в рассеянности часто произносил негромкие, но довольно внятные монологи:

— Я схожу с ума… Разве можно так думать о его превосходительстве сеньоре графе Ковео! Какой я эгоист! Я дурной, злой человек! Что сделали мне эти два сеньора? И особенно дон Матео, мой добрый друг дон Матео? Нет, я вижу, как глубоко я заблуждаюсь. дон Матео всегда так деликатен, так любезен… Экая я скотина! Ну можно ли так дурно думать об этих славных людях?

И, желая загладить свою вину, бедный дон Тибурсио становился тем приветливее с гостями, чем предосудительнее были мысли, приходившие ему на ум.

Дон Матео пребывал в эти дни на вершине счастья. Он тысячу раз благословлял Клотильду за то, что она отвергла его любовь и предпочла ему графа: благодаря этому он приобрёл ещё большее влияние на своего бывшего ученика и уважение к себе многих других людей. Каждый, кто видел, как надменно дон Матео сидит в коляске, едва поворачивая голову, чтобы удостоить ответом своего прежнего ученика, а иногда и просто глядя в другую сторону во время разговора с ним, каждый, кто замечал, как сосредоточенно и чуть ли не с видом кающегося грешника граф внимает советам дона Матео, каждый мог легко ошибиться и перепутать роли двух этих сеньоров, приняв Матео за графа, а того за секретаря.

Отовсюду на графа дождём сыпались поздравления и добрые пожелания.

— Итак, сеньор граф, вы скоро вступаете в брак с прекрасной наследницей Армандесов? — часто спрашивали его друзья. И дон Ковео, изображая смущение, отвечал так, словно его застали врасплох и узнали тайну, которую он всячески старался сохранить.

Прежнего учителя графа тоже поздравляли, и он с ещё более важным и напыщенным видом, чем обычно, отвечал:

— Да, так я ему посоветовал. С одной стороны, человек его положения, будучи холост, служит дурным примером для общества. С другой, я питаю истинно отеческую любовь как к графу, так и к Клотильде. Вы же понимаете: я помню их с тех времён, когда они были от полу два вершка. Я знаю их лучше, чем они сами знают себя, и неколебимо убеждён, что они будут счастливы; все мои советы, помыслы и усилия именно к тому и направлены, чтобы составить счастье Этой пары. Клотильда такая хорошая, да и граф прекрасный человек!

А так как каждое слово дона Матео, то ли случайно, то ли не случайно, доходило рано или поздно до доньи Луисы, она сочла за благо покрепче сдружиться с человеком, который имел столь большое влияние на графа, расточала отставному латинисту множество улыбок и жаловала его своей откровенностью.

И хотя влияние дона Матео было чистейшей видимостью, так как объяснялось не духовным превосходством бывшего учителя над своим учеником, а ловким манёвром притворщика-графа, латинист, сам того не ведая, превосходно играл свою роль. Во всём, даже в самых обычных житейских мелочах, он старался показать свою заботливость и предусмотрительность. Если граф поворачивал вправо, дон Матео тянул его влево, уверяя, что так лучше; если граф говорил, что уже поздно, дон Матео утверждал, что ещё рано. То же самое происходило и в остальных случаях. Таким образом, каждый имел возможность убедиться в том, какое влияние оказывает на дона Ковео его секретарь. Иногда граф возмущался чрезмерной назойливостью дона Матео и даже испытывал горячее желание поставить педанта на место, публично подвергнув его какому-нибудь унижению; однако случая прибегнуть к такой крайней мере не представлялось, потому что учитель, инстинктивно чувствуя неблагоприятные симптомы, мгновенно умерял свои заботы и попечение, вследствие чего сердечное согласие между двумя хитрецами восстанавливалось самым наилучшим образом, и посторонние не замечали, ценою какой эквилибристики достойный начальник и его рачительный секретарь умудряются избегать окончательного разрыва.

Однажды вечером, — к этому времени донья Луиса уже стала лучшим другом: дона Матео, который позволял ей баловать себя вниманием и отвечал на расположение матери Клотильды безграничной любезностью, — они долго рассуждали о браках и свадьбах и в шутку переженили некоторых друзей и знакомых, чтобы посмеяться над странностью этих вымышленных союзов. Наконец, словно это впервые пришло ей в голову, донья Луиса осведомилась:

— Скажите, дон Матео, но только совершенно серьёзно, хорошей ли парой были бы граф и моя дочь?

Дон Матео бросил выразительный взгляд в другой конец гостиной, где граф созерцал прекрасную Клотильду, которая со скучающим видом играла на фортепьяно одну из самых нежных мелодий итальянца Беллини.

— Ах, сеньора! — с притворной суровостью воскликнул секретарь. — До таких крайностей не следует доходить даже в шутках.

— Но это не шутка!

— Ба, сеньора, я вижу, вы сегодня в весёлом расположении духа!

Однако донья Луиса оказалась настойчива, так как всерьёз решила выпытать мнение дона Матео и убедить ого в том, что она вовсе не шутит.

Дон Матео не знал, как ему поступить, ибо граф, наверняка догадавшийся, что речь идёт о нём, внимательно смотрел на секретаря. Этот взгляд заставлял отставного латиниста беспокойно ёрзать па стуле. Он чувствовал угрызения совести: в тот вечер он много смеялся и шутил с хозяйкой дома и боялся, как бы граф не истолковал это превратно.

В довершение несчастья донья Луиса не оставляла его в покое.

— Сеньора, — взволнованно начал он, — над этим следует серьёзно подумать.

— Но, деточка, о чём же тут думать?

Как! Она называет «деточкой» его, дона Матео, секретаря превосходительного сеньора графа Ковео? Нет, это уж, право, чересчур! Латинист почувствовал, что в своих шутках зашёл слишком далеко. А тут ещё граф не спускает с него глаз. Положение стало настолько невыносимым, что дона Матео уже несколько раз подмывало изобразить внезапное недомогание, взять шляпу и откланяться.

Клотильда кончила играть, и в гостиную вошёл дон Тибурсио. До этого он долго метался взад и вперёд по прихожей, кипя негодованием против пришельцев, которые мало— помалу отдаляли его от семьи Армандес, ставшей для него родной. Теперь он направился к графу и молодой красавице и, не отдавая себе отчёта в том. что делает, с саркастической улыбкой выпалил:

— Как вы похожи на двух влюблённых голубков!

Услышав неожиданный выпад всегда такого сдержанного и учтивого дворецкого, Клотильда решила, что он сошёл с ума. Граф был изумлён не меньше.

Мгновенно смекнув, что его слова произвели дурное впечатление, дон Тибурсио постарался загладить свой проступок; лицо его приняло самое благодушное выражение, он лёгким шагом направился к донье Луисе и дону Матео и, приблизясь, сказал:

— Ха-ха-ха! Не кажется ли вам, что графу и Клотильде следует пожениться?

Донья Луиса, пе решив, радоваться ли ей выходке добряка домоправителя или досадовать на неё, наудачу выбрала последнее. Одпако всё кончилось хорошо, ибо и те, кто был задет неуместными шутками дона Тибурсио, и те, кто был удивлён ими, чрезвычайно обрадовались тому, что нужные слова были наконец сказаны. Дон Матео был, правда, доволен меньше других, потому что не знал, как воспринял всё происходящее его начальник, но именно он стал разглагольствовать больше всех и громче всех, заметив, что граф с удивительным тактом и ловкостью продолжает шутку дона Тибурсио.

Клотильда думала о том, что когда-нибудь ей всё равно придётся выйти замуж и что для неё совершенно безразлично, кого выбрать — графа или другого; поэтому ей, может быть, следует предпочесть именно дона Ковео, которого она, в конце концов, стала отличать среди остальных ухаживателей.