— Джерен-джан! — отозвался Бегенч и в мгновение ока очутился в комнате. Джерен, обессиленная от пережитой внезапной радости, поникла в его объятиях.
— Не плачь, дорогая, не плачь! — гладил ее по голове Бегенч. — Мы больше никогда не расстанемся!
Но Джерен только крепче прижималась к нему, боясь поверить, что это не сон.
— Найдите его! — послышался резкий голос Адна-сердара. — Все дома подряд переверните, но найдите, если он даже под седьмым поясом земли спрятался!
Продолжая ласкать волосы Джерен, Бегенч спросил?
— Этот сын собаки был здесь?
— Кто? — не поняла Джерен.
— Шатырбек!
— А-а-а… Да, был…
Рука Бегенча дрогнула. Он отстранился и, приподняв за подбородок голову Джерен, заглянул ей в глаза — пытливо и тревожно. Джерен тихо опустила веки, подозрение Бегенча усилилось. Его охватила ревность. Хотя он никогда не видел Шатырбека, но сейчас явственно представил себе его лицо и даже то, как Шатырбек, широко расставляя ноги, входит в комнату…
«Нет! — горячо уверял себя Бегенч. — Джерен предпочтет быть зарытой живьем в сырую землю, чем отдать свое сердце негодяю!»
Он посмотрел вокруг, словно ища подтверждения своим мыслям. Когда взгляд его упал на неразобранную постель, на висящую в углу нарядную одежду, сердце успокоилось. Было совершенно ясно, что ни до постели, ни до одежды не дотронулась Джерен. На ней было все то же платье из кетени, бархатный халат на голове, ковуши Сабыр на ногах. Разве человек, который посчитал бесчестием сменить свою простую одежду на дорогое платье, позволит прикоснуться к своему чистому телу грязным рукам?!
Бегенч почувствовал себя виноватым перед Джерен за свои невольные подозрения.
Звякнул запор двери, и порог переступила Лейла, держа в руке маленький светильник. Она с трудом передвигала ноги. Губы ее вспухли. Оттененные синяками глаза казались черными провалами на лице. Левой рукой она придерживала разорванный ворот платья. Джерен бросилась к ней, схватила за руки.
— Лейла-джан! Выручая меня из беды, ты сама попала в беду!.. Негодяй! Дай бог, чтобы ему и в гробу покоя не было!
Лейла бросила смущенный взгляд на Бегенча.
— Слава богу, Джерен-джан, что с тобой все обошлось благополучно, — сказала она. — Что мне! Кто посочув-
ствует моему горю, кто поможет мне! — Из глаз ее покатились крупные слезы.
Глядя на Лейлу, Бегенч подумал: да, судьба Лейлы была тяжела. Но если Шатырбек бил ее кулаками, то Адна-сердар мог затоптать ногами. Что же делать?
Он подошел к Лейле и сочувственно сказал:
— Сердар погубит вас. Лучше спрячьтесь где-нибудь. Как-никак здесь ваша родина. Может быть, посчастливится родителей увидеть.
Но прятаться было уже поздно: сердар вошел в комнату. Увидев Лейлу, он пришел в ярость, глаза его налились кровью. Помахивая плетью, он стал надвигаться на молодую женщину.
— Достигла своей цели, сука? Увидела родину?!
Джерен обняла Лейлу.
— В чем виновата эта бедняжка?
— Убери свою рабыню! — грозно приказал Бегенчу сердар.
— Не уйду! — гневно крикнула Джерен, закрывая собой Лейлу.
Сердар замер на месте. Пораженные остановились и все, окружавшие его. Женщина, вчерашняя девчонка пошла навстречу опасности, словно мужественный джигит! Такого еще не видали они.
А Джерен действительно не пугал грозный вид Адна-сердара. Свалившиеся на нее испытания неожиданно пробудили в ней чувство собственного достоинства, и оно помогло ей не уступить Шатырбеку, а сейчас встать на защиту подруги. В самом деле, можно ли ставить в вину Лейле ее желание вернуться под родимый кров? Разве не такой мечтой жила сама Джерен несколько минут назад? Разве не мысли о родном крае, о близких людях давали ей силу и стойкость? За что же осуждать Лейлу? Нет, она не позволит сердару совершить насилие!
Решительная поза Джерен, ее смелый взгляд остановили Адна-сердара. Он опустил плеть и хмуро приказал сыну:
— Возьми ее! Отведи к кошу!
Глупо ухмыляясь, Илли-хан толкнул Лейлу:
— Пойдем, ты…
Она покорно шагнула из комнаты. Светильник, который она держала, выпал из рук. Трепетный язычок пламени погас. На стене снова прорезалось смутное пятно окна, но теперь в нем плясали багровые отблески. Со двора доносились крики, плач и стоны… Крепко подвели Шатырбека самонадеянность, обильное возлияние и жажда женских объятий. Капканы, которые он подготовил для Адна-сердара, едва не защелкнулись на его собственной щиколотке.
На улице сердара остановил Махтумкули.
— Бедные и слабые ничем не виноваты, сердар, — сказал он. — Если ты пришел сводить счеты с Шатырбеком, зарой его живым в землю — никто тебя не станет упрекать в жестокости. Но зачем обижать невинных? Разве прибудет тебе, если ты сожжешь их жилище и пустишь прахом жалкое имущество?
— Не становись мне на дороге, поэт! — сквозь зубы прошипел Адна-сердар.
— Я не становлюсь на твоей дороге, сердар, — спокойно ответил Махтумкули. — Я желаю только справедливости. И тебе, если хочешь знать, желаю добра.
— Мне твое добро не нужно! Шатырбек или не Шатырбек— все они кизылбаши! Надо убивать и большую и малую змею!
— Змею — да, — согласился Махтумкули, — но не надо принимать за ядовитого гада безобидных людей, не надо за грехи волка казнить овцу.
Откуда-то вывернулся Караджа. Он тяжело дышал, по его изможденному лицу терьякеша катился обильный пот.
— Сердар-ага, всю семью Шатырбека мы загнали в дом! Самого найти никак не можем!
— Найти немедленно! — грозно приказал Адна-сердар. — Сквозь землю он не провалился! Где Перман и Тархан?
— Ищут! — Караджа ребром ладони смахнул со лба пот. — Побежали к скотным загонам. Говорят, Шатырбек в той стороне скрылся. Босой ушел и раздетый! Наверно, с какой-либо из жен забавлялся, когда мы нагрянули. Вот бы…
— Хватит болтать! — оборвал его Адна-сердар. — Иди, скажи Илли, пусть еще раз обшарят все комнаты. Ценные вещи вынести наружу, а дом — сжечь!
Махтумкули посмотрел вслед удаляющемуся сердару, грустно покачал головой. Слишком ожесточил ты свое сердце, сердар, думал старый поэт. По слезам и крови идет твой конь, — а это зыбкая почва. И тропа, которую ты избрал, сворачивает в сторону от большой дороги, ведущей к людям. Как помешать тебе свершить злодеяние? Какой силой удержать твою руку, умеющую только разить?..
Пронзительный женский крик оборвал нить невеселых раздумий, — так кричит женщина в самую страшную минуту жизни. Повторился и резко замер, как будто кричащей зажали рот. И сразу же раздался плач детей.
Старый поэт за свой долгий век видел много человеческих страданий — настолько много, что порой они оставляли почти равнодушным, не трогали глубинных струн сердца. Но никогда он не мог оставаться простым наблюдателем, когда обижали детей. И он поспешил на крик, негодуя и возмущаясь.
Из двери ближайшего дома торопливо выскочил джигит в белом тельпеке, таща за собой двух упирающихся детей — мальчика и девочку.
Махтумкули поднял руку.
— Остановись, сынок!
Джигит строптиво дернул головой, но узнал старого поэта — и на лице его сразу же появилось выражение почтительности и внимания.
— Слушаю вас, Махтумкули-ага!
При виде почтенного седобородого яшули, глядящего на них с явным участием и лаской, дети перестали вырываться из рук джигита. Яркий свет луны, обильно сдобренный багрянцем пожара, заливал их бледные лица, испуганно вытаращенные, полные слез глаза, заткнутые тряпками рты.
Махтумкули укоризненно покачал головой.
— Отпусти их.
Из дому с двумя набитыми хурджунами на спине вышел второй джигит. Он услышал просьбу Махтумкули и возразил:
— Нельзя отпустить их, шахир-ага, никак нельзя! Увезем обоих домой и через несколько лет будем иметь раба и наложницу.
Раб и наложница! Едва достигая головой пояса своих похитителей, дети смотрели на говорящих, и страх в их глазах постепенно сменялся доверчивым любопытством, хотя кляпы во рту сильно мешали им и дышали они прерывисто и тяжело.