— Ты не можешь так говорить! — воскликнула Таня, выходя из себя. — Не можешь!

— Могу. И говорю. И буду!

— Ты вообще понимаешь, каково нам?

— Понимаю.

— Нет, не понимаешь! Сколько можно наказывать себя?! А нас!.. — Таня сморщилась, покраснела — и закрыла ладонями лицо.

— А теперь — слёзы! — прокомментировал Рейнер. — Как по сценарию! Шесть лет смотрю — не насмотрюсь. Хоть бы репертуар сменили, а?

Сикора шумно выдохнул, словно пар спустил.

— И ведь ни слова не изменят! — продолжал тэфер, который сам давно уже стал частью фольклора и, кажется, весьма гордился этим. — Виноват, конечно, я — дурно влияю. Воз-дейст-ву-ю на неокрепший ум. Твой, ага. Потом будут давить на жалость. Мать она ещё не вспоминала? Сейчас вспомнит — только держись! Расскажет, как переживает мама. Тебе что, не жалко маму? Ая-я-яй! Заодно напомнит, что вы брат и сестра, а то вдруг ты забыл. И под конец огласит диагноз. Чувство вины — верно? И это… гиперответственность. Ты же больной! Ненормальный! Тебя лечить надо!

— Всё! Хватит! — Сикора встал. — Я пошёл к лифтам. Встретимся внизу.

— Доедать будешь?

— Я наелся.

— Тогда я добью, — Рейнер придвинул себе тарелку напарника. — Спасибо!

— Приятного аппетита, — отозвался Сикора и зашагал прочь.

Дождавшись, пока он скроется за углом, тэфер продолжал, обращаясь к плачущей Тане.

— А я так скажу — это вы больные! Ну, что вы пристали к парню? Он сделал свой выбор. Ему у нас хорошо.

— Тогда почему он мотается сюда чуть ли не каждый месяц? — шёпотом спросила Таня, вытягивая салфетки из настольного набора.

— Кто-то должен мотаться, — невозмутимо ответил Рейнер, работая вилкой. — Народ выбрал меня. Я мотаюсь. Хал со мной в связке, так что и он…

— Хаул, — поправила Таня.

— Что?

— Его зовут «Хаул».

— Это вы его так зовёте, — усмехнулся тэфер.

— Это имя ему дала мама.

— Он давно уже вылез из пелёнок!

— У него была семья…

— У него есть семья! — прогремел тэфер и швырнул вилку в пустую тарелку.

Глаза его сверкали, а мышцы на шее заметно напряглись.

— Ну, хватит уже, в самом деле! Парень совершил ошибку и заплатил за неё. А пока платил, нашёл для себя кое-что нужное. И остался там, где ему нравится. Знаю-знаю, у вас на него другие планы! — это уже предназначалось Туччи, которая наблюдала за происходящим с вниманием истинного ценителя прекрасного. — Но это ваши планы! Ваши! А у него есть свои! И ему с ними хорошо! — он встал, собрал всю посуду, отнёс к приёмнику грязной посуды, с грохотом сгрузил, после чего покинул столовую, ни с кем не попрощавшись.

Некоторое время после его ухода в едальне сохранялась тишина — и никто не решался нарушить её.

— Хорош! — наконец, заключила Чернова. — Ну, совсем не изменился! Только седых волос прибавилось.

— Теперь ты меня понимаешь? — еле слышно произнёс Йохан. — Год с такими сломает её навсегда. А Ядвига поносит «ржавь», а потом будет жить, как прежде. Хотя виновата только она…

— Ты хочешь, чтобы Нану ограничили в правах? — уточнил я. — Чтобы оставили здесь?

— Ну, это было бы идеально! Мне вообще кажется, что ей необходимо лечение и пронаблюдаться у специалистов. Она не в порядке. И работа в ТФ только усугубит…

Я хотел поспорить с ним, но внезапно ощутил глубокую усталость. Да и зачем спорить? Какой смысл? Что, мне трудно заглянуть в Базу Данных, изучить дело Наны, поискать там зацепки, которые могут помешать отправить её на планету? Первый ФИЛД — чего смущаться?

— Хорошо, гляну, — кивнул я. — И если там есть что-то такое, буду действовать…

— Спасибо! — обрадовался он.

— Но буду сам, понятно? Сам. И если понадобится. Если там будет что-то.

— Но ты же посмотришь?

— Да, я же сказал…

Посмотрев на пустые тарелки, я вспомнил вкус «седла ягнёнка». То есть барашка. Наверное, рецепт отличается от того, который был на Земле. То есть не рецепт, а способ получение ингредиентов. Интересно, как бы люди из прошлого отреагировали на такое блюдо? Как бы они отнеслись к нашей кухне?

Отодвинув посуду, я вывел на столешницу статью из энциклопедии.

— Думаешь, подходит? — спросил Йохан. — Файза Ойшер. И что такого она сделала?

— «Переломила предубеждение, согласно которому искусственно выращенное мясо относится к категории заведомо низкокачественных и опасных для здоровья продуктов», — прочитал я.

— Да? И что тут такого? Они же всё равно перешли на него!

— «Разместила на открытых информационных ресурсах технические данные по матричному клонированию белковых соединений»… Она отказалась от выгоды, Йохан. То есть от прибыли. Не стала держать технологию у себя. Сделала её доступной, ну, чтобы все, кто мог, кто нуждался…

— Да, это важно, — согласился он. — Накормила голодных, правильно?

— Да. «Переворот Ойшер» называли «Великой пищевой революцией». Люди перестали выращивать еду. Мы перестали.

— В смысле? — нахмурился Йохан. — А сейчас что с ней делают?

— Они ели живых существ. Животных. Выращивали, убивали и ели.

Досуговец скривился, представив себе картину.

— И что, всем хватало?

— Ну, не всем. Был голод.

— Тогда она подходит. Ты прав, хорошая история!

История… Я в который раз задумался о мире, где преступника сажали в тюрьму на много лет, где женщины и мужчины постоянно воевали друг с другом, где растили животных, а потом их убивали для еды. Син Чхве, Ния Мёрфи, Файза Ойшер и многие другие — каждый в своём направлении — сделали наше будущее, и не только через технологии. Они показали, как пользоваться этими технологиями, не нанося вреда себе или другим. И постепенно мир изменился.

Теперь для нас всё кажется естественным: то, что человек, совершивший убийство по неосторожности, сам меняет свою жизнь, что общими усилиями интриганку выводят на чистую воду, что любой гражданин общества имеет права на качественную пищу, одежду и дом. И что мы не чужие друг другу.

Очень трудно представить, что было иначе. Я, например, не мог. Но может быть, дело во мне — выращенном по той же технологии, что и «барашек».

Григорий Перельман

— Как ты думаешь, Рэй, что между нами общего?

Едва Йохан отправился восвояси, инспектор Хёугэн вернулся к своему «важному секретному разговору». Но теперь он был не один — и я бы очень хотел узнать, что могло объединить человека, который с первой встречи обращался со мной как с андроидом, и человека, который всякий раз пытался доказать мне, что я не особо отличаюсь от человека?

— Между нами тремя, — уточнил Ирвин Прайс — Что общего?

Я не знал, успели ли они поужинать, но что сговорились — очевидно. По пути в библиотечный блок уполномоченный инспектор и заслуженный журналист старательно оберегали меня от малейшей возможности отвлечься. Даже с Леди Кетаки я смог только обменяться взглядами…

Мы заняли дискуссионный зал «В1-Б-9», пустующий по причине позднего часа. Я не был здесь с четверга — как рыжая Ирма вытащила меня, так с тех пор не возвращался. Плохо! Очень плохо! Монитор включился, едва я занял своё место, и над столешницей выросла голограмма высокой стопки бумаг, обозначая неразобранные материалы.

— Ну, отвечай! — потребовал журналист, наслаждаясь возможностью озадачить меня.

Он подъехал вплотную ко мне — загнал в угол. Инспектор, что характерно, молчал и не делал никаких попыток подтолкнуть — стоял, опершись о соседний стол. Так они ещё и роли распределить успели!

— Мы чужие на «Тильде», — ответил я первое, что пришло в голову. — И мы все мужчины.

— Конкретнее! Не так обще!

Я задумался — похоже, надо подыграть: другого варианта нет, они меня не отпустят.

— У нас нет семей.

— Холодно!

— Мы все работаем в Сервисных Службах.

— Теплее!

— Мы связаны с Администрацией, с властью.

— Хорошо!

— У нас особый допуск к информации.

— Горячо!

— Проблема «А-М-112».