Удачи вроде той, что выпала ему этим утром. Он заставил себя вспомнить и о других, что было для него непривычно; он даже задал себе вопрос (кажется, первый раз в жизни): «Подписание контракта — удача или ошибка?» Первый раз что-то подтолкнуло его к размышлениям.

Словно угадав его мысль, итальянец проговорил:

— Я особенно рад, что вы подписали контракт, потому что, если бы вы не поставили свое имя, другие взяли бы дело в свои руки; в восемь часов, когда истекал ваш срок, начинался отсчет времени другого претендента. Могу предположить, что дело легко бы уплыло от вас.

— Хотелось бы знать, к кому же? — спросил Левис.

Пастафина немного поколебался.

— К банку «Апостолатос» из Триеста.

Перед ужином Левис прогуливался по безлюдной террасе. Голубое небо. Далеко внизу — море. Оно катило волны к берегу с такой усталостью, что каждая казалась последней, и море обещало превратиться в огромное, абсолютно спокойное озеро. По сухим листьям прошуршала ящерица; раскаленные за день стены теперь, остывая, потрескивали, словно недавно протопленная печь. Левис видел, как по тропкам, ведущим вверх к гостинице, огибая ее и взбираясь еще выше, шли от колодца пожилые женщины, держа на головах кувшины с водой. В свете, дрожащем, как рука крестьянина, когда он ставит свою подпись, берег старался занять все прямоугольное пространство между двумя пристанями.

Может быть, встретиться с ней?

Левис обычно не избегал приятных, хотя и монотонных ситуаций, в которых судьба напрямик сводит мужчину и женщину. Он знал это свойство местного наркоза, усыпляющего все наши мысли, кроме одной поглощающей; он почувствовал, что его совершенно не интересует покупка месторождений. К чему бы он ни направлял свою память, его влекло одно воспоминание. Он все думал об этой незнакомке. Очевидно, она взяла автомобиль напрокат от нечего делать. Чем она занята здесь, совсем одна? Где проводит вечера? Он почти не запомнил черт ее лица. Облик ее стерся вместе с угасанием дня. И едва ли прояснится завтра при свете утра. Значит, она для него потеряна. Он старался вспомнить что-нибудь конкретное. Вдруг в сознании вспыхнула яркая точка, которая тогда не привлекла его внимания, — ее рука с посиневшими после долгого пребывания в воде ногтями. Короткая ладошка, в которой ощущалось больше здравого смысла, чем мечтательности; большой палец основательный, крупный, что редко бывает у женщин, но остальные — словно точеные, крепко сжаты вместе. Сочетание чистоты, надежности, точного быстрого действия, что его в конце концов и пленило. Трудовая рука. Рука XVII века. Сколько ласкал он женских рук, чувственно пухленьких, по которым приятно пробегать пальцем, касаясь складочек и ямочек, рук капризных, становившихся влажными от звуков музыки или от удовольствия…

Встретиться с ней. Прикоснуться наконец к этой руке. Чтобы взбодрить себя, он сложил что-то наподобие песенки в немецком духе:

Ему вдруг пришло в голову, что никто сегодня его не ждет. Он вспомнил Париж, мадам Маниак. Он почувствовал себя обделенным, несмотря на приятное существование, которое он вел в Париже. Он представил себе, как трудна была его жизнь. Детство без женской ласки, молодость без родителей; ему стало жаль себя, хотелось верить, что впереди его ждут более светлые дни. Он был сам себе другом, научился жить, избегая и визитов в свой офис, и шумных застолий, и ссор со слугами, не теряя времени на болтовню, на женитьбу, на сцены, которые устраивали бы любовницы, покушаясь на его свободу, научился жить без снобизма, который обычно сопровождает роскошь, без забот о материальном благополучии друзей, без детей, не вызывая презрения тщеславных коллег или зависти подчиненных, то есть без всего, что так портит наши дни. Но все это негативный результат. Его явно недостаточно.

Опускался вечер, неведомо откуда зазвучала музыка, жалюзи скользнули на подоконник с глухим стуком. Старые часы металлическими ударами отбивали время — самое опасное оружие.

Над деревенской улочкой гора вздымала свой темный горб, бережно держа старые домики так высоко, что верхние их окна находились на уровне нижних звезд.

Швейцар распахнул голубоватую стеклянную дверь ресторана и небрежно, как прислуга нанятая на лето, протянул Левису визитную карточку, придерживая ее пальцами.

К нему пришли. Он хотел попросить сказать, что его нет, но передумал.

Это была она.

— Пришла к вам по-соседски, я живу в боковом крыле.

Левис поздоровался, радуясь этому неожиданному визиту.

Потом бросил грубовато:

— А какое отношение имеете вы к банку «Апостолатос»?

Она, ничуть не обидевшись, ответила, что это ее фамилия — Апостолатос, Ирэн Апостолатос, что Апостолатосы из Триеста — ее двоюродные братья, они втроем управляют банком. Апостолатосы из Лондона — их дяди, а Апостолатосы из Нью-Йорка (один женился на мадам Лазарид из Марселя, другой на мадам Дамачино из Александрии) — их двоюродные дедушки. Все ветви семьи берут начало из одного корня, с Островов.

— А что делает здесь банк «Апостолатос»? — спросил Левис, словно ничего не слышал о стараниях греческой группы наложить лапу на продукцию шахт Средиземноморья. Он знал, что у этого банка, ведущего свою биографию с времен борьбы за независимость, репутация строгого, солидного партнера.

— Разве Пастафина не сказал вам, что после вас претендентами на месторождения в Сан-Лючидо были именно мы? Я была в Триесте одна, когда восемь дней назад возникло это предложение. Оно показалось мне необычайно интересным. Я села на скорый, компании «Ллойд» до Мальты, оттуда — сюда.

— А теперь, когда я подписал?

— Завтра я улетаю, поэтому нельзя терять времени. Я пришла, чтобы предложить вам, мосье, выкупить у вас месторождения. На какую сумму вы согласны?

Левис плохо видел ее лицо — на нее падал свет от стоящего в саду фонаря, и вьющиеся вокруг бабочки тенями скользили по ее лицу. Платье ее было сшито из жесткого желтого гипюра, каким обычно защищают от мух люстры. Левис чуть улыбнулся, вспомнив, какие очаровательные облегающие платья предлагали в этом году модельеры Парижа. Но она стояла, чуть выпятив живот и расставив ноги, с видом победительницы.

— Разрешите, я выключу свет, из-за комаров, — произнес он.

Они сразу оказались в темноте — мужчина и женщина, которых разделяла только тень от решетки.

Так же изменился и пейзаж за окном. Отроги гор резко выступили из тьмы, а разделяющие их ущелья остались невидимыми. На площади перед церковью и ниже в парке играли муниципальные оркестры (был четверг) — две разные мелодии из одной и той же оперы Верди. Лампы искусственного света, установленные на носу лодок, разбрасывали по морской глади сверкающие диадемы. Временами свет заслоняла тень от руки рыбака, потянувшегося за гарпуном.

Они находились в самом центре, на линии равновесия между темной массой неба и моря, в двойном освещении — прямых лучей, идущих с земли и ложащихся вдоль тротуаров, и рассеянного поэтического мерцания неба.

Она продолжала:

— Франко-Африканской корпорации не под силу эксплуатировать такие месторождения, как в Сан-Лючидо, где требуются высокие технологии, первоклассные специалисты. Вам придется или перепродать земли, или основать новое общество. Может быть, у вас уже созрело решение? Мне известно, что вы располагаете немалым капиталом, но все же… Может быть, вы склоняетесь к сотрудничеству? Хотите заключить соглашение, или, по-гречески, «симфонию»? Устроят вас тридцать процентов по акциям плюрального вотума? Ведь здесь вам все время придется иметь дело с лирами, и участием Триеста не стоит пренебрегать.

— Тем более что итальянский комиссионный налог при обмене вам выгоден, ибо составляет для покупающего всего четыре процента.