— Ничего я не подумал, — одновременно смущенно и воинственно перебил ее Хэнк. — Но раз ты предоставляешь мне полную свободу до возвращения, то справедливость требует, чтобы и ты пользовалась ею в той же мере. Просто… просто…

— Я обещаю. Не надо лишних слов, любимый. Раз ты так хочешь — значит, так и будет, — закрыв ему рот пальцами, заверила Габриелла. — Больше об этом не думай, слышишь?

И снова последовали поцелуи — жаркие, страстные, пылкие, головокружительные, сводящие с ума и лишающие воли…

И снова она первой сделала усилие и разорвала их объятия.

— Уезжай, Хэнки, уезжай, пока я могу отпустить тебя. Иначе будет поздно…

— Вот и отлично. Иди сюда. Пусть станет поздно. Не хочу никуда ехать. Все к черту, все…

— Нет. Мы же договорились.

— Да. — Он закинул руки за голову, закрыл глаза и мечтательно проговорил: — Знаешь, ненаглядная моя, мне иногда так хочется иметь кучу денег. Чтобы я мог осыпать тебя драгоценностями, купить виллу на берегу океана и повезти в круиз вокруг земного шара.

Габби усилием воли пропихнула вниз огромный ком, вставший поперек горла от дурного предчувствия. И услышала, как отчетливый голос в ее сознании произнес: «Не отправляй его. Пусть остается. Люби и будь счастлива, сколько возможно».

Но она мысленно приказала ему заткнуться, вслух же почти небрежно сказала:

— Что ж, может, в конце концов так и случится, а, будущий Клинт Иствуд?

— Габби! Габриелла! Посмотри на меня! Посмотри! — Она зажмурилась, прогоняя вставшие в глазах слезы, потом открыла их и буквально погрузилась, словно в озеро прыгнула, в синеву его очей. — Ты веришь, что я люблю тебя, Габби? Что я вернусь к тебе? Что мы поженимся? Ты веришь в это?

Хэнк смотрел на нее, требуя правдивого ответа.

Она повторила его вопросы, короткие, простые и в то же время бесконечно трудные.

Верит ли она? Да. Да, конечно, верит. Но крошечный червячок сомнения все же копошился где-то в самой сердцевине ее существа, той, что была отравлена изменой Арти. Да, именно в этой сердцевине и крылась та моральная гниль, та слабина, что вынуждала ее подвергнуть его столь жестокому для обоих испытанию. Увы, ничто в жизни не проходит бесследно…

И все же он уехал. Как ни тяжела была мысль о разлуке, как ни угнетающе действовала на сознание, что выбрасывается на ветер драгоценное время, которое мог бы провести вместе с ней, своей единственной любовью, он все же уехал.

Ибо Габриелла была непоколебима. Она не желала вступить в будущую жизнь, терзаемая сомнениями и ожиданием той минуты, когда он упрекнет ее в том, что пожертвовал всем — и богатой невестой, и карьерой, и деньгами. Жить и знать, что в любой день он поднимется и отправится на поиски упущенных из-за нее и ради нее возможностей… Нет, невозможно, невыносимо, нестерпимо!

И он уехал…

А она осталась.

Осталась стоять на пороге.

Одинокая, закоченевшая…

Не от холода — от страха, от дурных предчувствий и опасений и от уже накативших сожалений…

Зачем? Ну зачем? Какой в этом смысл? Не лучше ли было наслаждаться счастьем, пока оно возможно, чем мечтать о вечном и бесконечном и в поисках невозможного лишиться того, что уже держала в руках?

Габриелла обняла себя за плечи и неотрывно смотрела вдаль, туда, где растворился он — ее любовь, ее страсть, ее награда за перенесенные страдания, ее вселенная…

И она сама, своими собственными словами лишила себя всего этого…

— Боже, какая же я дура! — простонала несчастная, бессильно опускаясь на колени.

Правду говорят, что, кого Всевышний хочет покарать, у того отнимает разум. Что я натворила? Зачем? Почему не держалась за него руками, ногами и зубами? Господи великий и всемогущий, прошу Тебя, сжалься надо мной, неразумной! Верни мне его! Я забуду об этих идиотских, бредовых идеях и буду каждое утро и вечер благословлять Тебя за ниспосланное мне чудо!

Но что толку взывать к милосердию и пониманию? Никто, а уж тем более боги, не любит, когда их дары отвергают — и неважно, из высокомерия, надменной гордости или от самого обычного человеческого недомыслия.

Следовательно, мольбы ее были тщетны. Габриелла захлебывалась рыданиями, задыхалась и стонала, позабыв, где находится. Да если бы и помнила, какое теперь ей было дело до того, кто и что о ней подумает? Ведь жизнь ее лишилась смысла…

Раздавшийся визг тормозов заставил ее вздрогнуть и прийти в себя.

Вернулся! Хэнк, дорогой мой, любимый, какое счастье, что ты не послушал меня!

Габриелла подняла глаза и увидела, что возле нее остановился нe старый неказистый «додж», а веселый красный «жучок». Дверца распахнулась, и Ребекка, выскочив из кабины, кинулась к подруге, подняла ее и, испуганно заглядывая ей в лицо, закричала:

— Габби, Габби, что с тобой? Что-то болит? Живот? Голова? Что? Да говори же! В чем дело, Габби? Или… что-то с отцом? Что с ним? Говори немедленно, черт бы тебя побрал!

Она в полном отчаянии изо всех сил встряхнула безжизненное тело Габриеллы, но, видя, что та не реагирует, пошла на крайние меры и влепила ей звучную затрещину.

Это возымело желаемый эффект — та вздрогнула, подняла глаза и спросила:

— Зачем ты это сделала?

— Что с отцом? — каким-то чужим голосом проговорила Бекки.

Габриелла непонимающе взглянула на подругу.

— С отцом? А что с ним такое?

Ребекка почувствовала, как захлестнувшая ее волна паники стала отступать.

— Это я у тебя спрашиваю, что с ним. Что случилось, Габби? Почему ты тут, раздетая и вся в слезах? Я так испугалась, когда увидела тебя. Думала, Рауль…

— Насколько мне известно, с ним все в полном порядке, — безучастно произнесла Габриелла.

Она высвободилась из цепких рук Ребекки и поднялась на ноги. Отряхнула пыльные колени. Вытерла руками слезы, не замечая, что размазывает по лицу грязь. Повернулась и вошла в холл, где ее догнала возмущенная подруга.

— Ты скажешь мне или нет, что с тобой такое? Габби повернулась к ней и яростно выкрикнула:

— Да тебе-то какое дело? Что ты суешься, куда не просят? Ты ко мне, что ли, приехала? Нет! К отцу. Вот и отправляйся к нему! И не приставай ко мне, слышишь, не приставай! И без тебя тошно!

Но этот агрессивный отпор уже не мог сдержать Бекки. Избавившись от удушающего страха, что Рауль умер или тяжело заболел, она стала своим нормальным «я» — сострадательным, сочувствующим, сердечным, готовым прийти на помощь в любую минуту.

Она обняла Габриеллу, довела до ближайшего кресла, усадила и, заглядывая в глаза, мягко произнесла:

— Габби, дорогая моя подружка, ты ведь мне как сестра, которой у меня никогда не было. Не отталкивай меня, родная, не надо. Не держи в себе свое горе, дай ему выход, выговорись. Тебе легче станет, вот увидишь. Ты же знаешь, что я люблю тебя, не бойся рассказать мне. Дальше меня это никуда не пойдет, я обещаю. Правда. Честное слово. Ну, милая, ну же, скажи сестренке, что случилось? Ты ведь не заболела? Или… — Ее вдруг посетила неожиданная мысль. — Габби, ты… ты беременна, да?

Габриелла тяжело вздохнула.

— Хотелось бы мне…

Ее глаза снова наполнились слезами, которые быстро становились все крупнее и крупнее, потом повисли на несколько секунд на нижних ресницах и скатились вниз.

— Да что же это такое, девочка моя? Ну что с тобой творится?

— Ох, Бекки, Бекки, если бы ты только знала!.. — задыхаясь, прошептала несчастная женщина.

— Так скажи мне. Тебе сразу легче станет. Обещаю.

— Бекки, он уехал… Уехал!

— Хэнк?! — так и ахнула Бекки,

Габриелла спрятала лицо в ладонях и еле слышно ответила:

— Да.

Ребекка ошеломленно молчала и ожидала продолжения. Она, естественно, давно уже поняла, каковы чувства двух молодых людей, и искренне радовалась за них. Ей и в голову не приходило, что возможен такой исход. Хэнк показался ей порядочным парнем, честным и надежным, как гранитная скала. И она уж никак не ожидала, что он вот так, ни с того ни с сего, возьмет и бросит свою возлюбленную.