Вихревой круг замер.

Остановилось само течение событий, заменявшее здесь время.

Исчезло все, что видели и чего не видели глаза, и неведомо откуда хлынул багровый свет закатного солнца…

…Вечером накануне выпуска старших школяров собрали в башне. Завтра, на восходе, в присутствии сановитых гостей, избранного числа горожан Эмми Торинга во главе с бургомистром, всех школяров и, конечно, замирающих от запоздалого волнения родственников, их плащи переменят с синих на серебристые и вручат посохи — знак Силы. Затем проводят к Текучей лестнице, ведущей на пристань: лишь ученик, еще не начавший обучение, способен подняться по ней; лишь зрелый Мастер сумеет сойти. А в Береговом Приюте, куда гостей доставит один шаг сквозь портал, уже готово будет угощение, и до утренней зари не утихнет праздник, и голоса лучших менестрелей нашего времени и времен былых наполнят зал, и польются ручьем и вино, и слезы; зазвучат речи, подобные тостам, и тосты, длинные, как речи…

Но это будет завтра.

А сейчас перед ними лишь трое Мастеров: Вальм Огневед, недавно избранная Предсказательницей Рэйана Тал и Гэйнар, подмастерье покойного Ар Гиллиаса, до времени — по праву ученика — заменивший главу Совета. Светильники в Зале не горели — через западное окно его освещало заходящее солнце, ярое, словно жар плавильной печи. Окно раздалось почти во всю ширь стены, и почему-то не было в нем ни города, ни гавани — только солнце в обрамлении расступившихся в стороны облаков… и море.

Мастера стояли под окном — лицом к ученикам, спиной — к свету, и лиц их не было видно, только силуэты, окруженные сиянием. Тишина, в которую осторожно вплетается — не нарушив, лишь отодвинув, — голос Рэйаны:

— Свет порождает сущее — и в Свет оно уходит. День измеряется по солнцу: начавшись рассветом, завершается закатом, и они — подобны. Так же меряется и жизнь. Вы наполнены Силой. Поступайте мудро, следуя учению, — и закат ваш наступит еще не скоро. Но если Свет, сердце и разум подскажут вам дело, стоящее жизни, — сумейте отдать себя до конца.

Солнечный свет померк, словно приглушенный мягкой занавесью. Одновременно шагнув вперед, Вальм и Гэйнар оказались рядом с Рэйаной. Вскинули руки — и огненной вязью привычных букв-стебельков альвери, даже не рун Высшего искусства, перед ними явилось Слово.

Всего одно, знакомое, повседневное.

Яна, конечно, не было в Зале в то время.

Но что с того?..

…Чего стоит Последнее Слово бездари?

Того же, чего и Слово самого даровитого мага: жизни.

Только, в отличие от волшебников Ордена, Ян мог облечь Силу не в выверенные формулы, но как привык — в образы и желания. Так проще… Но легче ли? Даже когда эти желания — четкие и острые, как лезвие меча, нелегок выбор, повисший на его острие.

— Решать тебе, — Голос был спокоен, но не безразличен.

— Мне, — откликнулся Ян, и неясно было — рад ли он такой свободе.

Помолчал, решаясь, и прошептал:

— Отдаю.

Обруч коротко вспыхнул и исчез.

Взгляд врага — лишенного лица и глаз, но все же способного видеть, — замер, как замерло все вокруг. И взгляд этот наполнен был напряжением, злобой и болью.

Знакомое сияние заливало Внемирье — вотчину вещественных теней и призрачных вещей. И источником этого света был он сам — Бродяга, обратившийся пламенем.

Нет, не пламенем — Пламенем.

Аль-Г'эхт, гнев Настоящего, истинная ярость наполнила его, и он стал…. Кем?

Инструментом?

— Нет.

Слугой?

— Тоже не верно.

Мастером?

— Возможно.

Наверное, просто самим собой.

Смех, сила, любовь, полнота бытия. Ты уже никогда не будешь лишним и никуда не опоздаешь. Нет преград, способных удержать тебя, и запретов, что перечили бы твоей воле. Ты отдал — и поэтому приобрел, отпустил — и принял новое, и даже сейчас, когда бой еще не закончен, есть место для радости, а повод… Да разве он нужен?

Взмах руки, ставшей потоком живого огня, пришелся поперек вихря «равновесия» — и смел преграду, не оставив ни пыли, ни пепла.

Второй удар хлестнул по базальтовой лапе, пальцы которой потянулись к Мари, — и Внемирье огласил вопль невыразимой боли.

Кай-Харуд вихрем низринулся в бездну, и Ян не стал его преследовать.

Незачем, чувствовал он.

Да и не время — его ждало дело куда более важное.

Мари оказалась намного ближе, чем думалось — всего шаг, и вот уже огонь, бывший когда-то руками Бродяги, рвет призрачную плоть Знака, словно гнилые веревки.

«Не обжечь бы», — мысль мелькнула и исчезла: Ян заметил, что пламя, касаясь Мари, стирало морщины, и тело, теряя ветхость, вновь становилась молодым и здоровым. Вспомнилась строка из Альват-Ран: «Гнев Его и Его любовь — одно».

Он обнял Мари пламенем, на миг слившись с нею, — а отпустив, увидел ту самую девушку, которая так давно и так недавно лежала на расстеленном плаще на поляне у Фориса. Увидел жизнь, красоту — спящую, и сон ее был прекрасен, как и она сама.

— Йиссен… — прошептали в полуулыбке губы.

— Мари, — отозвалось, утихая, пламя.

Ян стоял во Вратах, осознавая: этот раз — последний. Но не было ни ощущения утраты, ни скорби, ни боли — только покой и свобода, тепло и радость пройденного пути.

Шаг.

Комната — небольшая, но опрятная и светлая, обставленная без роскоши, но с любовью и вкусом. Легкая занавеска чуть колышется, хотя окно и закрыто.

Спящая на кровати девочка — маленькая, но удивительно похожая на женщину, которая дремлет у него на руках.

Ян улыбнулся и сказал, не нарекая, но узнавая:

— Ты — Песня. Ты в самом деле будешь владеть душами живущих — но не во вред им, и без корысти — вовсе не так, как предрекал Безликий.

И добавил:

— Прости, что не был рядом, когда ты родилась, — и что уже не смогу. Берегите друг друга.

Бережно уложил Мари рядом с дочерью. Повернулся — идти навстречу смерти вперед спиной не хотел.

Она оказалась странно похожей на Врата — только не туман там был в этот раз, а зияющая тьма и тишина.

— Я… есть? — произнес голос, и мгновение спустя, узнав в нем свой собственный, Ян повторил уже уверенно:

— Я — есть.

И в глаза его хлынул океан света, ясное сияние невообразимой силы, но не обжигающее, напротив — целительное после тьмы Внемирья. Он сидел над обрывом у моря, среди золотистой травы, густой и тонкой, как мех неведомого животного. Море тоже было живым — дремлющим в лучах жаркого южного солнца довольным лазоревым зверем. Чуть ниже обрыва — рукой подать — парили, звонко и мелодично перекликаясь, розовокрылые птицы. Слева вдали виднелся лес, знакомый и незнакомый одновременно; вправо до горизонта тянулась цветущая степь.

— Да. Теперь ты есть.

Обернувшись, Ян увидел человека в длинном бродяжьем плаще, только не сером, как обычно; он, казалось, был соткан из того самого сияния — как и снежно-белые волосы, и борода, серебряной пеной спадающая на грудь… а когда Ян сумел разглядеть его лицо — понял, почему оно было знакомым.

— Антар?! — Бродяга вскочил, в два шага взлетел по пригорку и замер, приглядываясь к Кузнецу. Это явно был он, мастер Оружия — и в то же время чего-то недоставало, а что-то — было непривычным. Не хмурились брови, разгладилась без следа лежавшая меж них складка, а улыбка, избавившись от оттенка горечи, лучилась спокойной уверенностью.

— Ты жив? Как ты попал сюда? — недоверчиво спрашивал Ян, сердцем уже зная ответ.

— Как и ты, Йиссен. Дорога привела, — Антар шагнул навстречу, обнял Бродягу. Руки кузнеца не изменились — та же сила, те же мозоли, и тот же запах перегретой стали от одежды…

— Ты пришел домой. Точнее, туда, где встречаются Дорога и Дом. Это место можно назвать порогом. Только ты, не в пример мне, за него еще не ступил.