Щербатая брусчатка больно бьет по ногам, обутым в мягкие лесные сапожки.

До ворот осталось совсем немного…

Топот десятков ног, крики и улюлюканье за спиной.

Камень мелькнул у виска безобидной тенью — мимо…

Обжигающая боль в сорванном горле и в легких, где не второе — десятое дыхание успело и открыться, и закрыться снова. Боль в руках, бережно прижавших к груди драгоценный живой комочек. Жгучие слезы, так и оставшиеся в глазах — нельзя сейчас плакать, потом, когда-нибудь…

И вдруг все кончилось.

Касание теплой руки, шорох мягкой ткани.

— Чем это вы заняты, почтенные горожане? — звучит над головой глубокий женский голос.

Сказано это было так, что каждое слово — включая два последних — показались вылитым на головы ведром холодной воды.

Толпа заворочалась, словно утроба несытого зверя.

Вперед протолкался один из зачинщиков — то ли ремесленник, то ли торговец: худой, сутулый, глаза бегают… Из тех, кто по жизни привык прятаться за чужую спину, но сейчас, в толпе, ощутил себя героем. Распрямив узкие плечи, он подбоченился и изрек:

— Ведьма это. Негоже ей в городе жить. С выплодком она, вишьте… Убивать не будем…

И добавил, оглянувшись на остальных:

— Но выгнать — выгоним!

Толпа поддержала его радостно-буйным шумом. Правое дело. Чистота стольного города Кэйм-Батала, да пребудут его врата закрытыми для скверны…

— Еще и с ребенком, — вздохнула женщина. — Стыдоба. Как рука-то поднялась? Шли бы лучше домой, почтенные, заждались вас там, поди…

Сказанного хватило, чтобы на время сковать толпу недоумением.

— Эт-та кто? — ошалело пялясь, спросил наконец один.

— Откуда мне эту кур… — взвинченным до визга голосом ответил другой, да осекся, услышав сбоку осторожный шепот:

— Язык-то попридержи, сосед, не укоротили бы! Это Гленна Квелль, целительница…

— Муж ейный…. того… оружейник… — с опасливым уважением добавил еще кто-то.

— А хоть и сам… ампиратор!.. — выплеснув остатки куража из-за спины соседа, тут же и заткнулся визгливый, сам себя испугавшись.

Гленна спокойно прислушивалась к летавшим туда-сюда клочьям фраз. Человек сорок, сосчитала она без труда, отстраненно. Нет, уже меньше — примкнувшие позже разбегаются, скрываясь в подворотнях и за углами… Она чувствовала каждого из них — страх и ярость, колебание и гнев, не от большого ума сочтенный праведным.

А ей гневаться негоже — слишком много Силы собрано в ее руках, и невидимые шустрые искры, щекочущие кончики пальцев, могут не только исцелять…

— Сказано вам, люди добрые, идите домой… Здоровыми вернетесь! — дружелюбно произнес щуплый неказистый парень, шагнув откуда-то из-за спины Гленны.

И широко улыбнулся.

Очень широко.

Обернувшиеся посмотреть на него побежали первыми, подорвав и остальных — а потом божились кто кем привык, что зубов у парня было не тридцать два, а цельная сотня, то ли в два, то ли в три ряда, и что были они похожи на клыки или кинжалы — но уж явно не на нормальные, человечьи…

Им не верили, но кому было до этого дело?

Точно не Гленне, которая склонилась над девушкой, касаясь одной ей ведомых точек на обмякшем, почти бесчувственном теле.

Не Тьери, неумело державшему на руках спеленутый, еле слышно дышащий сверток…

…И не Яну, которого в то время не было рядом.

— Иди своей Дорогой, Бродяга, если найдешь ее. Мы — люди взрослые. Жили друг без друга раньше, проживем и сейчас.

Оглянулась на плотно прикрытую дверь за спиной и добавила:

— И дочь выращу. Не брошу.

Он слушал молча, и слова, каждое — камнем, ложились на душу, словно на чашу и без того перекошенных весов.

Заслужено? Глупое слово. Слова вообще оказались глупыми, пустыми, шелухой без содержимого. А содержание не находило выхода в словах — из самого дна, из сумеречных глубин души прорастал, прорываясь наружу, беззвучный отчаянный крик, словно дракон, пытающийся скинуть всадника. Голубым огнем полыхнули глаза Бродяги — жутким, страшным даже для него самого. Одного слова, движения, даже мысли хватило бы, чтоб исчез и разделивший их стол, и запертая дверь — даже вместе со стеной.

Но ведь на его пути стояли не только стол и стена…

И наступил момент — миг озарения, когда все становится кристально ясным и на всякую мысль находится время. Бродяга ощутил, что ему по плечу и эта, незримая преграда. Да, трудно, почти невозможно — заставить человека переломить решение, принудить стержень-волю прогнуться, подчинив своему желанию… Но именно сейчас, на накале отчаяния и боли, невозможное стало возможным. И ладонь почему-то ощутила рукоять того самого меча из Кузницы Ордена, а души коснулся взгляд безликой фигуры из тени. Понимающий, почти сочувствующий:

«Попробуй, может, у тебя получится? Я ее сломать не смог…»

«Берегись, Йиссен: душа — не стол, разрубишь — назад не сложишь», — проговорил другой, давно умолкший голос, и Ян дернулся, словно от ожога, и вцепился в загривок рвущегося наружу зверя — не пуская, подчиняя, успокаивая.

Удалось.

Схлынувшее отчаяние — будто его и не было — сменилось пустотой, и очень захотелось спать. Лечь, провалиться в сон и никогда уже не проснуться.

— Я так долго тебя искал… — вздохнул он, остро чувствуя бесполезность собственных слов.

— Понимаю, — спокойно ответила ведунья. — Я тоже искала тебя… когда-то.

Ян молчал. Плавная речь Мари текла, как ледник в горах Ак-Торана, безо всякой магии замораживая сердце.

— Наверное, это… нормально, — закончила она, чуть задумавшись, прежде чем выбрать слово. — Наверное, так и должно было быть.

— Наверное, — эхом отозвался Ян, тщетно пытаясь поймать ее взгляд.

Встал, и, не оглядываясь, вышел из комнаты.

Сделал несколько шагов вниз по лестнице, ощущая, как тело ноет, отходя от напряжения невыплеснутой Силы…

Остановился, привалившись лбом к холодному полированному дереву колонны — обруч глухо стукнул о дерево.

Поднял глаза, мазнув по стенам рассеянным взглядом. И только тогда понял, в чем была странность.

Cо стен исчезло оружие. Всё.

Кольчуги и панцири, щиты и латные рукавицы были на месте, и в углу по-прежнему зевал поднятым забралом полный гефарский доспех. Но ни одного клинка — хоть плохонького… Хотя найти плохой клинок в мастерской Линна Квелля и так было бы сложно.

Ян обернулся к Линну с немым вопросом — неужели его здесь боятся?

И прочел в глазах ответ: зная, о чем будет разговор, они боялись — и его…

И еще больше — за него.

Но от этого почему-то не стало легче, только в глазах больно защипало, как тогда, на пепелище у реки.

Он не плакал давно, очень давно.

И не мог допустить этого здесь — хотя знал, что в этом доме его примут любым.

А может быть — именно поэтому…

Дверь на входе в оружейню была скорее украшением, признаком мастерства создателя, дополнением и подтверждением вывески, чем настоящей защитой. Имя и репутация мастера оберегали его жилище куда надежнее, чем кованая им же «голубая» сталь и хитроумные замки, вскрыть которые могли бы всего три человека во всем Альвероне… Да нет, уже, пожалуй, только два: нынешний Оружейник Торинга был куда слабее покойного Антара.

Даже те из воровской братии, кто не знал о мастере Квелле почти ничего, относились к нему с непонятным уважением; а те, кто знал больше — просто обходили мастерскую по другой стороне улицы.

Посетителей было много — дверь издали улавливала зуд-жажду коллекционеров, азарт юнцов-дружинников, пришедших купить первое настоящее оружие гефарской ковки; спокойный интерес воинов бывалых, видавших многое; восхищение и зависть других мастеров. Даже эмиссар Внутренней охраны, перед которым сами собою открывались любые двери по всей империи, замер на несколько мгновений, прежде чем потянуться к дверному молотку. Этот гость задержался надолго, учтиво и обстоятельно побеседовал с хозяином и ушел с поклоном, оставив заказ на уникальные гибкие — «живые» — доспехи, точно по мерке его императорского величества Хэккара Девятого.