— Леночка не говорила? До приезда к нам Владимир Борисович перенес два инфаркта… Наш последний вечер окрасила грустинка. Лосев вспоминал молодость, жалел о друзьях, безвременно ушедших из жизни в памятную для всех нас годину. Мы пили густой таежный чай, за окном гудела пурга. И вот впервые за три дня, что мы были вместе, Лосев стал рассказывать мне об Алексее Зубрицком… Обо мне… Поставьте себя на мое место, ощутите ту радость и в то же время боль, что я почувствовал. Лосев сказал, что слишком мало ему пришлось поработать с молодым геологом, пропавшим без вести в горах, но как в ребенке, обладающем абсолютным музыкальным слухом, угадывается будущий маэстро, так и в Алексее Зубрицком виделся незаурядный специалист. Мне хотелось крикнуть: «Вы ошибаетесь, дорогой Владимир Борисович! Вот он, Зубрицкий, перед вами, обыкновенный геолог…»

— Но вы были главным геологом, — перебил его Борис, — по себе знаю, как трудно таковым стать.

— Спасибо, — неожиданно звонко проговорил Васин, глаза его повлажнели. Стесняясь секундной слабости, Игорь Иванович наклонился к столу, стал мять сигарету. — Мы расстались на следующий день. Я дал слово Владимиру Борисовичу заняться Скалистым плато.

— Странно, — остановил его Вермишев, — маститый ученый, профессор, геолог с мировым именем, огромным опытом — и не мог убедить соответствующие органы в целесообразности провести геологические работы на Скалистом плато. Апеллировал к вам и вам подобным… Несерьезно. В нашей стране всегда внимательно относились и относятся ко всему тому, что способно дать выгоду народному хозяйству.

Васин откровенно и широко улыбнулся:

— Во-первых, было заключение доктора Рейкенау. Во-вторых, а это — главное — люди, ведающие геологической службой, в основном прагматики, они с большим недоверием относятся к тем, кто в своих изысканиях прибегает к фантазии, к анализу сведений, пришедших из глубины веков, кто в какой-то степени опирается на народные предания. Легенда о Скалистом плато — красивое сказание, любимое и почитаемое народом, передается из поколения в поколение, но — легенда… Ей не верят, а вот… боюсь сказать, но скажу… Враги — поверили! Ищут! И может, мы уже опоздали. Неужели по каждому поводу надо обращаться в Центральный Комитет, чтобы получить разрешение на то или иное исследование? Когда кончится время кивания друг на друга? Когда кончится пора пренебрежительно-завистливого отношения к тому, кто способен сделать больше тебя для народа, о котором все мы так любим говорить? Извините… Конечно, геология знает и знала тех, в работе которых есть место и мечте, и фантазии, и легенде. Это — Обручев, Ферсман, Карпинский, Шалимов, Кудрявцев, Ефремов, Шацкий… Но такие люди, к сожалению, не сидят в руководящих креслах, чтобы помочь отряду мечтателей. Они ра-бо-та-ют!

Чиновнику же подавай план — и только. Любой ценой. Именно сегодня, пока он, чиновник, при своем портфеле. И бездумно выкачивается нефть, выкорчевываются леса, загрязняются реки, на разбитых дорогах находят преждевременный износ автомашины, вымывается золото из месторождений, открытых еще при царе Горохе. Да разве мало безобразий? А что будет потом, что мы оставим детям и внукам нашим? Об этом чиновник не думает, ему хорошо именно сейчас…

— Однако к вашему с Дроздовой проекту отнеслись не по-чиновничьи, — возразил Туриев.

— Здесь, в Пригорске, — да, но посмотрим, как к нему отнесутся в управлении. Там такие крючкотворы сидят… Но мы сдаваться не будем…

В шестьдесят первом, будучи в отпуске, я приехал в Рудничный. Когда увидел обелиск в честь Зубрицкого, мне стало плохо. Доплелся до скамейки, мне какая-то девчушка принесла воды… Добрался до гостиницы, потом два дня бродил по поселку. Меня, конечно, никто не узнал, да и кто мог узнать? Та поездка окончательно развеяла мои сомнения: надо переезжать на работу сюда! Главное управление по кадрам нашего министерства дало добро. А через год Владимир Борисович Лосев скончался. Ему было всего пятьдесят лет. — Васин достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, вытащил из него фотографию. — Этот снимок Лосев подарил мне, когда мы с ним расставались. — Васин протянул фотографию Туриеву. Лена! Совсем девчушка. Рядом с ней — миловидная женщина с высокой прической, над ними — мужчина стоит, чуть склонившись вперед.

— Владимир Борисович, его жена и Лена, — продолжал Васин, — Когда я приехал в Рудничный, Елена Владимировна уже работала минералогом. Я ей так и не сказал, что знаю ее с довоенных лет, что даже на руках ее держал. Теперь сказать можно…

Вернулась Дроздова, по ее глазам было видно, что плакала. Борис показал ей фотографию. Елена Владимировна неуловимым движением взяла ее.

— Ой! Так это же та фотография, которую папа всегда брал с собой. Он говорил: «На этом снимке видно, что и я немного красив, не только жена и дочь». Он вам подарил? — Елена Владимировна коснулась плеча Васина. — Я впервые вижу человека, которому папа подарил фотографию. Значит, он вас действительно полюбил. Выходит, полюбил и поверил в Алексея Зубрицкого во второй раз. Здесь мне шестнадцать лет, перешла в десятый. Мне было четырнадцать, когда папа в первый раз взял меня в поиски. — Дроздова как-то близоруко прищурилась, вернула снимок Туриеву, села на свой стул.

— Продолжайте, Игорь Иванович, — неожиданно мягко сказал Туриев. — В Елене Владимировне я сразу увидел единомышленника, иначе не могло и быть. Параллельно с работой на штольне «Бачита» мы занялись структурным анализом Скалистого плато. Результаты защиты проекта вам известны, но продолжу о себе… Переехав сюда, я получил возможность три-четыре раза в году бывать в Заволжске: выписывал командировку в Свердловск, на несколько дней останавливался в родном городе. Мой фронтовой друг, Лозинский, передавал деньги тете Поле, каждый раз «вспоминая», что брал у меня взаймы еще до войны. Постепенно его долг достиг пяти тысяч, сейчас прибавилось еще пятьсот рублей.

— Тетя Поля верит Лозинскому, она мне о нем говорила.

— Год назад я все-таки решил открыться. Попросил своего старинного друга, фронтового корреспондента Льва Орлова приехать в Пригорск. У него не оказалось времени. Я поехал к нему, обо всем рассказал. Орлов приезжал сюда, чтобы прочитать написанную им статью обо мне. Он писал ее около полугода. Вернее, проверял и перепроверял все, о чем я ему поведал. Каждое слово в его статье-очерке — правда. Опубликование материала станет моим возвращением к родным. Тетя Поля поймет, что я не мог иначе. Нарисуем такую картину: в сороковом году пропал любимый племянник, в сорок шестом заявляется под чужим именем. Что подумала бы старая коммунистка, член партии Ленинского призыва? Какие душевные муки пережила бы она, сомневаясь в его порядочности, преданности делу, которому отдала свою жизнь? Да еще — отец. Когда убили Луцаса, я понял: началась операция «Скалистое плато»… И уверен, что действуют люди Рейкенау.

— Стоп! Хорошо вы сказали: «Операция «Скалистое плато», запишем… — Борис отметил на календаре, — продолжайте. Хотя все ясно, кроме одного. Портсигар. Почему вы показали его иностранному туристу?

— Тут уже сыграла психология. Я слышал разговор немцев, видел их презрительные гримасы. И решил: пусть посмотрят, что и мы не лыком шиты. Турист даже предлагал мне за него значительную сумму, думал, продам.

— Иногда сооружение, кажущееся издали сложным, на деле оказывается весьма простой конструкцией, — образно выразился Вермишев и пробасил: — Предлагаю раскурить трубку мира, то бишь всем подымить. Елена Владимировна, не возражаете?

— Ради такого исхода. Ах, Игорь Иванович, как мне было тяжко, когда ваши тетради открыли глаза. А ведь я поехала с добрыми намерениями: что-то узнать о любимце отца — Алеше Зубрицком.

— Понимаю… И такая запутанная ситуация бывает в жизни. После статьи на обелиске надо будет высечь что-нибудь в этом духе: «В честь геологов, посвятивших себя изысканиям в Рудничном».

— В какой газете будет опубликован материал Орлова?

— В «Правде».

— Ну что ж, примите извинения, Игорь Иванович. Служба есть служба… Мы приступаем к финальной части операции «Скалистое плато». Детали разработаем с Дмитрием Лукичем, — намекнул Борис на то, что Васин и Дроздова могут идти.