Полицай Макар грелся на солнышке. Его клонило в дрему после завтрака и выпитого с утра стакана самогона. Дел на сегодня, вроде, особых не предполагалось, к старшому можно и попозже прийти...

И задремал бы Макар на завалинке, если бы не сынишка его, Гриня, который развлекался с отцовским полевым биноклем на крыше сарая.

— Папаня, папаня! — звонко закричал вдруг Гриня.

— Чего гомонишь? — недовольно пробурчал Макар, с трудом встряхиваясь от дремоты. — Чего тебя сбросило?

— А чего он ползет?

— Хто ползет? — никак не хотел взять в толк вздорные выкрики сына Макар: вечно с какой-нибудь глупостью лезет...

— Та Тараска же Яшкин ползет. Из леса.

Макар начал понемногу соображать. Он даже смутно понял, что сообщение сына имеет отношение к соблюдению им служебного долга.

Кряхтя поднялся Макар и, потягиваясь, направился к лестнице сарая. Начал подниматься. Лестница заскрипела под его тяжестью.

— Ну, хто, где ползет?

Он взял бинокль, принялся крутить окуляры по своим подслеповатым глазам.

А Гриня тараторил, захлебываясь:

— Он полз, полз, сейчас отдыхает, а за пазухой у него чего-то натолкано...

Макар, наконец, поймал в окуляры того, на кого указывал сын. Рябое его лицо выразило максимум сосредоточенности.

Тараска в это время уже подкрался к своему огороду. Полицай увидел, как, достав из-за пазухи что-то блестящее, сунул в приметное место, замаскировал и поднялся во весь рост.

— Гильзы, наверно, нашел где-то, — равнодушно вымолвил Макар, но тем не менее стал спускаться вниз.

Серьги дома не оказалось — одна мать хлопотала по хозяйству. Донельзя довольный Тараска выставил на стол банки. Молча и солидно он вытащил из печурки нож.

— Это еще что такое? — не выдержала мать. — Ты чего это принес, откуда?

— Не видишь, тушенка говяжья.

Тараску распирало самодовольство, говорил он с расстановкой, не торопясь, как взрослый.

— А ну брось! — чуть не закричала мать. — Может, это мины какие!

— Ну не видишь что ли, корова нарисована. Какие мины?

Мать осторожно взяла банку в руки. Действительно, на ней была нарисована корова, и по-русски было написано: «Говяжья тушенка».

— Где взял?

— В лесу нашел, где еще...

— А, может, все же обман какой... Начнешь ее потом колупать, а она взорвется. И почему по-нашему написано, не по-немецки? Нашей-то тушенки уж два года не видал никто...

— Да я, знаешь, сколько ее нашел? Всей деревне хватит, — не утерпел Тараска. — Вот посмотри, какая мина.

И он с размаху ударил кулаком по ручке ножа. Нож прорезал жесть, кончик его вошел в содержимое банки.

— Во, понюхай, какая мина, — с торжеством протянул Тараска банку матери. — Вкусно как пахнет!

Но мать только и успела, что понюхать. По двору уже топали два полицая. Рябой Макар и Кутура. Схватив банки, Тараска сунул их в старые валенки.

— День добрый, — миролюбиво произнес Макар.

Мать недоверчиво глянула на непрошеных гостей.

— Может, кому и добрый, а у кого пообедать нечем...

Кутура вертел головой, выглядывая что-то. Макар поманил пальцем Тараску.

— Поди сюда.

— Ну? — Тараска настороженно зыркнул на рябого.

— Попытать хочу тебя...

— Пытайте, я не глухой...

— В лесу был?

— Ну...

— Что принес оттуда?

Недоброе чувствуя, екнуло сердце у матери. Сжался от страха Тараска. Буркнул еле слышно:

— Ничего не принес. За щавелем ходил.

— Ну и где твой щавель?

Это вмешался Кутура. Голос ехидный, насмешливый.

— Сейчас я, — сказал рябой и вышел из избы. Тараска посмотрел ему вслед и чуть было не рванулся вдогонку. Словно поняв его намерение, Кутура цепко ухватил его за руку, придавил к табуретке:

— Сиди.

Вернулся рябой Макар, неся, как чурки дров, банки с тушенкой. Полицай бросил их на стол, одна банка скатилась, стукнулась об пол.

Тараска сидел, опустив глаза вниз. Мать с недоумением оглядывала всех.

— Вот это да... — протянул Кутура насмешливо. — А только плакалась, что пообедать нечего. Такой тушенки у нас и старшой не ест, да и не всем господам немцам перепадает... Советская еще, довоенная. А ну, гаденыш, говори, где взял?! — рявкнул он вдруг, вцепившись в плечо Тараски.

— В лесу нашел, — потупившись выдавил Тараска. — Полез да провалился, а они лежат под кустом...

— А булки, на деревьях там не росли? — скривившись в ухмылке проговорил Кутура. — Может, еще шиколад с какавой там лежали...

— Скажи, тебе же лучше будет. Все равно узнаем, — вмешался рябой.

Мальчик уже не питал никаких надежд на благополучное окончание всей этой истории, понимая только, что кроме возможности оттянуть время, у него никаких способов избавиться от своих мучителей нет.

Кутура поднял упавшую банку, внимательно осмотрел ее со всех сторон, даже понюхал.

— Как только что со склада. Даже смазка сохранилась. Говори, где взял? — вдруг заорал он, замахнувшись на Тараску банкой.

— Не дам бить! — закричала мать и заслонила сына.

— Погодь, Кутура. Погодь... Он и так скажет.

Рябой положил руку на голову мальчика.

— Скажешь ведь, а? Если скажешь, все банки тебе отдадим. Отдадим ведь, а, Кутура?

— Нехай берет, — с мрачной ухмылкой подтвердил Кутура. — Если скажет только...

— Я же сказал, что под кустом нашел! — чуть не плача крикнул Тараска.

— Под кустом, под кустом... Заладил свое...

Рябой сел, забарабанил пальцами по столу. История, конечно, темная. Может, мальчишка и не врет. Конечно, это не сорок первый год — тогда всякого добра было везде набросано, а сейчас каждая корка — подобрана. Может, партизаны какой склад откопали, а все унести не могли, припрятали.

Тогда все равно за этим местом понаблюдать надо, придут, голод не тетка. Надо мальца попытать, чтобы указал тот куст, да сделать у него засаду.

— Вот что, малый. Чтобы мы тебя в комендатуру не водили, покажи нам тот куст, под которым те банки сховал кто-то. Только без обмана. Тогда и банки оставим тебе, жалко нам что ли...

— Чего его, Макар, уговаривать! — Кутура, которому это топтанье на месте надоело, — опять перешел к решительным действиям. — Берем его, да к старшому. Пускай тот решит...

Рябой пропустил мимо ушей высказывание своего напарника.

— Так покажешь нам куст?

— Не помню я, — захныкал Тараска.

— Ну как так «не помню». Доведись до меня, так я бы на всю жизнь то место запомнил. И чего тебе бояться? Покажешь, и гуляй до матки. И тушенку свою ешь.

Матери слова рябого показались убедительными. Она тоже принялась уговаривать сына.

— Так покажи, сынок.

Тараска понимал, что если он покажет первый попавшийся куст, проку от этого будет немного. Полицаи сразу поймут, что он их обдурил... Надо, чтобы хоть трава примята была.

Понимал Тараска отлично однако и то, что поиски несуществующего куста помогут оттянуть время. А там, может, Серьга появится...

Мальчик принял вид сосредоточенно думающего человека, и даже лоб почесал для пущей убедительности.

Кутура не выдержал паузы.

— Ну, вспомнил?

— Не... Я когда в лес зашел, солнце только-только поднималось...

— Ты брось крутить, оголец! Как бы ты в темноте тушенку заприметил?

— Да дуру он гонит! — вмешался опять Кутура. — Нету моего больше терпенья. Тягаем его к старшому.

И Кутура схватил мальчика за ворот рубашки.

— Сыночек, да скажи ты им! — запричитала, мать, но полицаи ее и слушать не стали. Кутура поволок сопротивлявшегося Тараску, а Рябой оттолкнул цеплявшуюся за него мать.

— Я не помню! — сквозь плач кричал мальчик.

— Вспомнишь, как миленький, — злорадно предсказал Кутура. — У нас и не такие язык развязывают!

Мать заплакала, бессильно опустившись на скамейку, потом рванулась снова вслед за сыном, но Кутура отшвырнул ее. Тараска стукнул что было силы полицая головой в живот, хотел вырваться, но получил такой удар по шее, что утратил всякую способность к сопротивлению и уже покорно поплелся за своими врагами.