Щербак, с трудом сдерживая дрожь в голосе, комментировал:

— Слева, интервал тридцать, дистанция семьдесят. Подходит ближе — двадцать на пятьдесят... на тридцать... Выходит на траверз, опять включил фару... Так, у крыла, интервал двадцать. Уравнял скорости, ну и летчик...

Ломтадзе, кривясь, смотрел на истребитель — и вдруг, не удержавшись, простонал:

— Люди!.. Какие люди...

Щербак быстро сказал:

— Все, командир, гляди влево — вот он!

Кучеров послушно покосился — и в первый миг испугался: опасно рядом в таком тумане, не более чем в полутора десятках метров, висел веретенообразный, будто облизанный скоростями истребитель, помаргивая ярко-зеленым глазком на консоли крыла, кажется, у самого лица; он шел плотно и устойчиво, его вела опытная и твердая рука; под смутно поблескивающим фонарем виднелась черным пятном голова пилота.

Кучеров торопливо сморгнул и, облизав губы, сосредоточился на управлении. Осторожность, теперь трижды осторожность и внимание! Нет высоты, нет маневра, нет двигателя. Малейшая, миллиметровая оплошность рулями — и конец.

И в этот момент он понял, что сил у него почти нет, что он окончательно устал. Ну-ну, держись, осталось совсем немного, совсем ерунда, соберись, сейчас от тебя потребуется все, что ты можешь, на что способен, чему научился, — держась! В конце концов, и это ты тоже выбрал сам!

Под острым носом «мига» погасло остро-белое сияние фары, вновь вспыхнуло. Погасло. Вспыхнуло. Пауза — и быстрое мигание пять раз подряд.

Что он хочет, что «говорит»? Два и пять...

— Командир! — встревоженно сказал Машков. — Командир, курс двадцать пять градусов?..

 

...— Да что ж ты такой непонятливый... — пробормотал полковник, рывком отер-смахнул пот и опять положил палец на кнопку фары.

Рядом висела грязно-белая, без единого огонька, огромная махина бомбардировщика, казавшаяся безжизненной, и только в блистере оператора виднелось серым пятном лицо человека. Вдруг в фонаре пилота открылась черной дырой форточка и показалась рука в перчатке; ладонь коротко дважды отмахнула и скрылась — форточка задвинулась.

— Я же говорю — умница, — улыбнулся летчик «мига» и, подав левую ногу вперед, положил истребитель в широкий левый разворот. Ту-16 тут же накренился и пошел по более широкой дуге за ним.

Когда шкала компаса за стеклышком, вращаясь, показала «25», он включил оружие и нажал гашетку пушки.

Под носом «мига» забились, сливаясь, вспышки, пушка гулко коротко протрещала; вперед вырвалась светящаяся струя трассы, уйдя в сторону моря. Еще одна короткая очередь и еще. «Следуйте указанным курсом!»

Вспыхивающие пунктиры снарядов размазанными иглами пронзали белесый свет. Полковник стрелял, зная, что это безопасно: далеко впереди только море — и больше ничего и никого.

Кучеров улыбнулся измученно:

— Да понял я, все понял, уходи, брат...

Истребитель, сияя бело-голубым текучим пламенем из сопла, уходил вперед и вверх, словно услышав, и растворялся в тумане. Путеводная звезда, символ веры и надежды, блещущий свет факела уплывал вверх, туда, где и должна быть звезда. Упруго тряханула Ту-16 спутная струя, корабль норовисто мотнулся, Кучеров задержал его рывок и покосился на Савченко. Николай улыбался! Николай смотрел на командира и счастливо улыбался.

 

...Опять заработал динамик на КДП.

— «Барьер», я «Вымпел-шесть». Перехват выполнил. Это Пятьдесят третий...

Тагиев положил ладонь на глаза и прижал веки так, что в глазах заметались разноцветные вспышки-искры. Динамик после паузы устало-спокойно доложил:

— Развернул его на компасный курс двадцать пять. Высота — триста пятьдесят по прибору. Следует в зону ожидания. Иду в наборе. Жду указаний. Ведомый к работе готов.

Тагиев открыл глаза и, помотав головой, взялся за микрофон:

— «Шестой Вымпел»! — сипло сказал он и кашлянул. Но никаких эмоций, никаких не надо эмоций — все потом, потом! — «Вымпела́»! Спасибо вам... Гм-м... Там на подходе наш, будет заводить лидером. Теперь он успевает. Уходите домой. Уходите. С вами пока все, «Вымпела́». До встречи. Девять ноль девятый!

— На связи, — немедленно отозвался глуховатый голос Царева.

— Пока все нормально, Девятый.

— Слышу...

— Начинаем наведение.

— Есть...

Черняк шумно перевел дух, потряс головой и навис над экранами. Судьбы нескольких человек — в его тонких пальцах музыканта и кибернетика.

— Девять ноль девятый! Готов?

— Поехали!..

— Разворот влево тридцать пять.

— Выполняю...

— Снижение до пятисот. Увеличить скорость до семисот...

Черняк словно конструирует в пространстве и времени сложнейшую, одному ему понятную модель спасения — модель спасенной жизни...

 

...— Командир, — тревожно предупредил Агеев, — осталось минут семь. Пора садиться, командир.

Кучеров перчаткой быстро потер щеки. Мудрят... Чего они мудрят? Что дальше? Время, время... «25» — посадочный курс?

— Штурман, начинаем снижение на прямой. — Даже голос, кажется, сел от усталости. Или уже нервы-нервишки? — Ракеты?

— Готов.

— Командир! — вскрикивает в наушниках Щербак. — Смотри слева, смотри!

Рядом, то появляясь, то исчезая в разрывах в тумане, призраком висит-мелькает серебристый Ил-28.

— А этот откуда?

— Жорка! — хохочет Щербак. — Жорик, глянь, какой тебе почет, князь гор!

Ил-28 замигал фарами. На лице Щербака мелькают сполохи света.

— Пишет вызов, командир. Читаю... Жорка, наблюдай! Так... И-ду ли-де-ром зэпэтэ вни-зу лес... Во, парни, гробанулись бы! Так. Во-семь ми-нут вы-хо-дим за-пас-ной толчке строй па-рой дер-жись ме-ня кре-пче тэчека Ку-че-ров я Ца-рев де-ржи хвост пис-то-ле-том...

У Кучерова щиплет глаза — наверно, переутомление; он зло трет глаза кулаком — только этого сейчас не хватало... Георгий качает головой, ритмично ударяя кулаком в переборку; Машков прижался лицом к стеклам кабины и, не мигая, смотрит на самолет, висящий не более чем в двадцати — пятнадцати метрах. Кучеров негромко буднично приказывает:

— Закрылки, щитки, шасси — к выпуску. Всем приготовиться к посадке.

 

...— Метео?

— Есть метео.

— Подтвердите, не понял.

— Уходит, туман уходит! Работает ветер, три-четыре метра, восемьдесят градусов.

Генерал негромко сказал Тагиеву:

— Ну, вот теперь — самое главное. Командуйте запуск спасательным вертолетам. ПДГ — в воздух.

Тагиев включил микрофон:

— «Гранат-четыре»! Занять исполнительный. «Гранаты Сорок девятый, Пятидесятый... — он покосился на документы, — Пятьдесят третий и Пятьдесят шестой», вам запуск.

— Четвертый понял, выруливаю.

— «Гранат Сорок девятый» понял. Запуск разрешили.

— Полсотни третий — запускаюсь.

— Полсотни шестой — запускаюсь.

Окна уже тряслись от рева моторов. В открытую дверь хорошо был слышен своеобразный звук работы вертолетов: длинные свистящие хлопки под аккомпанемент слитного басовитого рокотания.

Тагиев повернулся к генералу:

— Товарищ генерал-майор, прошу «добро» вылететь на вертолете.

— Первый раз слышу, чтоб руководитель полетов вылетал сам. — Генерал надвинул фуражку на лоб и почти улыбнулся: — Вы полагаете, меня там будет недостаточно? Работайте, майор, действуйте!

Включился динамик, донеслись переговоры истребительного аэродрома:

— «Вышка-один», я «Вымпел-шесть». Дальность... Шасси выпущено, щитки выпущены, зеленые горят, на курсе, на глиссаде, прошу посадку.

— Шестому «Вышка-один». Полоса занята. Посадку запрещаю, станьте в круг.

— Понял...

Тагиев перещелкнул тумблером.

— Отправляйте Четвертого, «Старт», — приказал он.

— «Гранату-четыре», — тут же раздалось в динамике. — Вам взлет.

— Понял, — пробасил динамик. — Разрешили. Взлетаю.

Тагиев был спокоен. Сама атмосфера аэродрома стала такой, какой она должна быть. Аэродром жил — значит, все шло, как надо, и будет идти именно так — как надо.