В дверях Майлыбаев столкнулся с Байкиным. Веселый, самоуверенный, он, не задерживаясь, прошел к столу майора, протянул ему руку.

— Здравствуйте, Петр Петрович! Как дела? — просто и фамильярно заговорил он. Потом уселся в кресло, закинув ногу на ногу. Кузьменко сухо сказал, глядя вниз:

— Вам известно, что вы получаете новое задание? Прошу вас отнеситесь к нему со всей серьезностью.

Байкин еще не знал о решении полковника и спросил:

— Что это за поручение?

— Старший лейтенант Майлыбаев отстранен от работы. Вы будете выполнять его задание. Начальник управления приказал поручить его вам. Будете вести наблюдение за Петрушкиным и Масловой, не выпуская их из виду.

Узнав, в чем дело, Байкин пришел в восторг.

— Полковник сам говорил мне: «Затянули мы это дело, Кожаш. Не возьмешься ли ты за него?». Я сначала не дал согласия, но сегодня он еще раз вызвал меня, просил, уговаривал, ну я и не стал возражать.

Кузьменко хорошо знал, что полковник не беседовал с Байкиным и не вызывал его, но промолчал. Его охватил тяжелый стыд за другого человека. Тщеславие и бахвальство были ненавистны ему. Говорят, стыд — это гнев на себя. Но тут был стыд за этого молодого человека, стыд и чувство брезгливости. Кожаш ничего не замечал. Перед ним открылись блестящие перспективы. Теперь он покажет, на что способен! А что способен он на многое, он успешно сумел доказать.

— Вы о Петрушкине не беспокойтесь. Куда ему, калеке безрукому, деваться? Убежать ему некуда. Я его из-под земли достану, со дна морского, с облака сниму!

— Как раньше ходили по поселку, так и продолжайте. Они могут заподозрить неладное. Никакой самодеятельности!

— Я уже работаю в этом учреждении больше десяти лет. Слава богу, работу знаю, как свои пять пальцев. Надеюсь, что справлюсь не хуже других.

— Я не говорю сейчас о том, справитесь вы или не справитесь с заданием. Я хочу напомнить вам, что задание является серьезным и ответственным.

— Я только что был в республиканском управлении милиции. Там ведь работает лучший друг моего брата. Уж такие они дружные, даже завидно. Семьями дружат, в гости друг к другу ходят. От него я слышал: будут нас разбирать за то, что затянули дело Матрены Петрушкиной. До самого комиссара дошло. Впечатление у всех неважное, мнение тоже. Но я им сказал, что в управлении много работников и зачеркивать их деятельность и огульно чернить людей нельзя. Пусть найдут виновных и накажут, это другое дело. Прислушались к моим словам.

Майор не обращал внимания на болтовню Кожаша. Он снова напомнил ему о задании.

— Верю, что вы возьметесь за дело со всей серьезностью. Сначала внимательно ознакомьтесь с материалами, поговорите с Талгатом.

— Все сделаю, можете не беспокоиться.

Выйдя из управления, Байкин направился прямо в поселок мясокомбината. На встретившегося в коридоре Талгата он взглянуть не соизволил, а побеседовать да расспросить и вовсе не пожелал. Просто не снизошел — и все.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Солнце палит нещадно. Кажется, что его золотые лучи превратились в языки обжигающего пламени. Зной держится, несмотря на то, что день клонится к вечеру. Горячие краски густеют, небо становится розовым, золотым, алым, пурпурным. Кажется, земля изнемогает от жары, дышит с трудом, как и жители, покинувшие на это время улицы и площади.

Петрушкин пропустил уже два своих дежурства. Кузьменко узнал об этом в отделе кадров мясокомбината. Болеет, сказали ему. Проверили. Да, у Петрушкина действительно есть бюллетень — прямо в кабинете врача с ним случился приступ эпилепсии. Теперь он вообще никуда не выходит. На улице даже перестал появляться, калитка заперта. Во дворе и в доме все словно вымерло.

Кузьменко, хоть и видел все это своими глазами, не очень-то поверил. В управлении по телефону он вызвал к себе Байкина. С тех пор как Кожаш был допущен к оперативной работе, в здании управления ему выделили отдельную комнату. Когда Кузьменко приказал ему явиться, Кожаш помедлил с ответом, как человек, думающий, идти или не идти.

— Прямо сейчас? Ну ладно, — наконец сказал он лениво и повесил трубку первым. Он не спешил, заставил-таки майора подождать. Явился с недовольным и усталым видом, словно его оторвали по пустякам от важной и срочной работы.

Кузьменко не смотрел на Кожаша, боясь дать выход раздражению. Выходки Байкина ему основательно надоели. Вот и сейчас — уселся без разрешения в кресло, скрестив ноги, как обычно. Нелепая, вызывающая поза невоспитанного человека. Ждет, когда заговорит Кузьменко.

— Человек, за которым вы наблюдаете, не показывается целую неделю. Никакого повода проникнуть к нему в дом у нас нет. Он может обернуть все против нас же. Вот, мол, я болею, при смерти, а мне и тут покоя не дают! Думаю, что вам будет удобнее навестить его.

— Сейчас идти?

— Вы участковый, и никто ничего странного в вашем визите не усмотрит.

— Я выполняю сейчас задание полковника. Вот его закончу, тогда возможно...

Полковник Даиров не любил давать какие-либо поручения сотрудникам, не ставя в известность их непосредственных начальников. Он всегда в таких случаях выяснял в отделе степень занятости того или иного сотрудника, советовался. Зная об этом, Кузьменко засомневался в словах Кожаша, но что у него за поручение, не спросил.

— Чем скорее вы туда сходите, тем лучше, — сказал он.

В поселок Байкин пришел после работы. Петрушкин был дома один, лежал в постели. Но был почему-то в верхней одежде, запачканной землей, запыленной. В бороде его застряли кусочки глины. Внимательный глаз сразу определил бы, что человек этот только что работал. Но Байкин не обратил никакого внимания. Станет ли работать больной человек, когда и здоровый не очень охотно это делает? Петрушкин проявил неосторожность:

— Я несколько дней лежал, не вставая. Наконец решился дойти до нужника, а на обратном пути снова приступ схватил. Едва дополз до кровати, весь в грязи.

Байкин взял табурет и сел ближе к Петрушкину.

— Как же это, Андрей Алексеевич? Я-то думал, что вы жилистый, крепкий мужчина, а вы свалились.

— Давно не было приступов. Я уж думал, что совсем избавился от этого недуга. Возможно, из-за переживаний обострилась болезнь, уж очень тяжело мне стало, когда пропала старуха. Последний приступ был сильным. Места на мне живого нет — болит все. Кажется, по косточкам меня разобрали. Сил никаких не осталось. Руку сжать в кулак не могу.

— Нельзя поддаваться. Болезнь, она тоже знает, к кому цепляться. От сильного бежит, от слабого не отстает.

— Сила-то есть, да годы дают себя знать. Сейчас с болезнью бороться все трудней. Верх берет, валит меня на лопатки.

Байкин знал, что Петрушкин посматривает на Глафиру, и поэтому пошутил:

— Как можно человека стариком называть, если он новую семью заводить собирается?

Петрушкин покачал головой, фыркнул:

— Сплетни это все. А у вас жена есть?

— А-а, какая там жена, просто мать моих детей, ничего общего. Неряха, бесхозяйственная. Посуду неделями не моет, тараканы по тарелкам ползают.

— Да, трудно вам, а избавиться от постылой жены нельзя — с работы попросят. Легко ли молодому мужчине так мучиться?

— Да об этом как-то и не думаешь, Андрей Алексеевич. Чем дальше продвигаешься по службе, тем становится больше работы, да и ответственности больше.

Петрушкин решил задержать участкового, расспросить его, выяснить что-нибудь.

— Давно я хотел поговорить с вами. Хорошо, что пришли. Не к лицу мне лежать в постели, когда в доме такой гость, — он тяжело поднялся и стал накрывать на стол.

— Не стоит беспокоиться, я скоро пойду, — слабо запротестовал Байкин, но с места не двинулся. Петрушкин все это заметил и понял — гость не торопится.

— Доброе слово тоже лекарство. От порошков и пилюль я, честно говоря, устал. Да и толку от них не вижу, вред один: выпью таблетку — и сердце начинает частить, голова кружится. Присаживайтесь ближе к столу. Надо прополоскать организм от этих лекарств.