– Вы говорили, что отобрали у него ключ. Он что, пришел наугад, ведь вас могло не оказаться дома?

– Он прекрасно знает график моих дежурств, тем более что был у меня в гостях то ли шестнадцатого, то ли пятнадцатого.

– В котором часу он пришел?

– Еще девяти не было. Сказал, что на улице его ждет такси. В руках у него был пакет.

– Большой?

– Размером со среднюю хозяйственную сумку. Он сказал, что оставит его у меня. Был возбужден, взволнован чем-то. Я заподозрила неладное: всегда жду от него подвоха – и спросила, что в пакете. Он замялся, ответил, что мне это знать не обязательно, пусть, мол, полежит, а вечером он его заберет. Тогда я схватилась за обертку, но Игорь успел вырвать сверток и, не попрощавшись, ушел.

– Вы не разобрались, что в нем? Может быть, на ощупь?

– Что-то твердое, с прямыми гранями, похожее на коробку...

ТИХОЙВАНОВ

Два часа, как он сидит у следователя, а тот не исписал и половины страницы, все слушает. «Скаргин, кажется, – припомнил Федор Константинович. – Серьезный, обстоятельный человек. Может, и разберется...»

– А теперь, – обратился к нему следователь, – вспомните, пожалуйста, что произошло между вами и зятем восемнадцатого, когда вы праздновали годовщину свадьбы дочери?

Тихойванов удрученно взглянул на полную окурков пепельницу и решил, что курить еще одну папиросу неприлично. Вопрос, который ему задали, заставил вернуться к тому, что уже много дней тяжким грузом лежало на сердце. Он вспомнил вечер, такую же, как здесь, пепельницу на столе, Игоря, вернувшегося с мороза с бутылками под мышкой, возившуюся у плиты Тамару.

Ничто не предвещало чудовищной ссоры, разразившейся получасом позже. Игорь ходил по комнате в приподнятом настроении, насвистывал какую-то мелодию, потом открыл бутылку «Пшеничной» и налил в рюмки.

– Сыграем? – Федор Константинович достал шахматы, раскрыл доску и начал раскладывать по клеткам фигуры.

От батареи парового отопления несло жаром, под потолком горела старая пыльная люстра с оторванными стеклянными подвесками, за разрисованным морозными узорами окном завывал ветер.

– Ну, за упокой рабы божьей Нины свет Ивановны, – провозгласил зять. Он чокнулся рюмкой о рюмку тестя, зажмурился, одним махом выпил и, морщась, двинул вперед фигуру. Выпила и Тамара.

– А ты что ж? – спросила она, обращаясь к отцу.

– Куда спешить, – буркнул Федор Константинович и сделал первый ход. Ему не понравился тон, которым Игорь произнес тост: «За упокой рабы божьей... свет Ивановны», – это что, насмешка? Хотел было сделать замечание, но промолчал.

– Мы что, поминки справляем? – вмешалась Тамара. Она была похожа на пожарника, почуявшего запах дыма. – А ну убирайте свои шахматы, я накрывать буду. Несите тарелки.

Не успев начаться, скандал затих, но атмосфера сделалась взрывоопасной, это стало ясно всем, за исключением, может быть, Тамары. Она наполнила свою рюмку и рюмку мужа, выпила.

Ели молча. Зять – уставившись в тарелку, Федор Константинович – упершись взглядом в скатерть.

– Да, Игорь, я тебе говорила? Пока ты ездил на кладбище, домоуправление опечатало ее комнату, – сказала Тамара. – Предупредили, чтобы ничего не трогали и никого не впускали.

– Знаю, – хмуро бросил Игорь.

Помолчали.

– Лампа в коридоре перегорела, – посетовала Тамара, переводя тревожный взгляд с мужа на отца. – Надо бы вкрутить...

Игорь не ответил. В окно ударил комок снега, и он вздрогнул.

– Может, телевизор включить? – спросила Тамара.

– Включи, но без звука. – Он повернулся к тестю. – Вот так и живем, Федор Константинович, хлеб жуем. – Вызова в его словах не было, но и сказаны они были вряд ли случайно.

– Вижу.

– Не нравится? Мне, представьте, тоже.

– Ты чего, Игорь? – насторожилась Тамара.

– Да так. Хочу внести ясность в один вопрос... Ты пей, пей... – Он опрокинул рюмку и постучал вилкой о край тарелки. – Минуточку внимания, господа. Есть несколько слов. В эту славную годовщину мне хочется поговорить о супружестве вообще и о нас с Тамарой в частности. Вы, дорогой тесть, стояли, так сказать, у истоков наших отношений, вы в свое время настояли на нашем браке, и вам я задаю волнующий меня вопрос: вы довольны? Заметьте, я не обвиняю, не упрекаю, я просто спрашиваю: вы довольны?

Федор Константинович сжал кулаки. Игорь действовал безошибочно, бил в самое больное место. Тысячу раз Тихойванов казнил себя за тот восьмилетней давности визит к Красильниковым, но никогда еще ему не было так горько и обидно за себя, за дочь, за отравленное семейными неурядицами детство внучки.

– Вы человек положительный, – продолжал Игорь, – заслуженный, медалист, так сказать, и персональный пенсионер, но, простите, мне иногда кажется, что вы так и прожили всю жизнь, не сходя со своего любимого локомотива, просидели все годы в тендере или как он там у вас называется...

Тамара истерично хохотнула и прикрыла рот рукой.

– Ладно, каждый сам находит место, где ему лучше, это понятно. Но зачем вы подцепили к своему составу меня?

– Хватит, я ухожу. – Тихойванов хотел подняться.

– Нет, постойте. Еще не все. – С лица Игоря сползла напряженная улыбка. – Чем, скажите на милость, я заслужил жену-грязнулю, квартиру хуже нужника? Чем? Это же общий вагон, дорогой товарищ, общий! У меня были возможности, планы, я жил полнокровной жизнью, под ясным небом, для меня светило солнце, понимаете – солнце!

– В плевке солнце тоже отражается.

– Вот-вот. Вы всегда презирали меня, – почти радостно воскликнул Игорь. – А чем, спрашивается, я хуже вас, хуже вашей дочери? В чем я перед вами провинился? Ну, скажите, в чем?

– В чем? Да хотя бы в том, что до замужества моя дочь не знала вкуса спиртного!

Тамара фыркнула, выпила сначала из своей, а потом и из рюмки мужа. Лицо ее покрылось красными пятнами.

– Ладно тебе, папа... – Глаза ее пьяно блестели. – И вообще чего вы завелись?

Но Федор Константинович уже не мог остановиться.

– Чтобы ублажить тебя, она так и не поступила на работу, не смогла учиться, как мечтала до замужества. Восемь лет сидит сиднем в четырех стенах, готовит, обстирывает и опускается, да, опускается все ниже! Посмотри на нее... – Он перевел дыхание, и Игорь воспользовался паузой.

– Восемь лет назад, – выпалил он, – ваша дочь не очень-то была разборчива в отношениях со мной.

– Мерзавец! – задохнулся в приступе гнева Тихойванов. – Ты всегда был и остался мерзавцем!

– Отлично! – нервно улыбнулся Игорь. – Вот мы и разобрались.

Федор Константинович поднялся.

– Наталью можете привозить по-прежнему, – сказал он. – А моей ноги больше здесь не будет.

Тамара уткнулась лбом в скрещенные руки и заплакала. Игорь похлопал ее по спине:

– Не плачь, девчонка, пройдут дожди... Есть у меня одна идейка: что, если тебе отдохнуть от меня? Поживешь одна, устроишься на работу, в институт поступишь и начнешь подниматься все выше и выше. Слышала, что говорил твой папаша? Я с ним полностью согласен. А вы, Федор Константинович, переезжайте сюда, ведь вы этого добивались? Переезжайте, переезжайте, и Наташу возить не придется. А мне, злодею...

В дверь позвонили. Игорь осекся, нерешительно привстал и тут же опустился на стул, но раздались более требовательные звонки, и он кинулся открывать. Тихойванов снял с вешалки пальто.

– Не обращай внимания, он пошутил. – Тамара подняла опухшее от слез лицо. – Он всегда так: наговорит, а потом отходит...

Тихойванов не нашелся что ответить, оделся и вышел. Дверь в подъезд была открыта. Двое, стоявшие у лестницы, услышав его шаги, отпрянули друг от друга. Похоже, что они ругались. Игорь отвернулся, а Волонтир – вторым был он – поздоровался с Федором Константиновичем и, покачнувшись, сделал несколько шагов в сторону. Тихойванов прошел мимо и громко хлопнул дверью подъезда...