-- Убью, всех и сразу, -- зачастил, захлебываясь слюной, Мнимозина. – Гульфик насмехался, типа, самый умный, Джульетта-сука,  Колян-сволочь! Почему его Андрюха Кастрат от твоей пули закрыл? Э… Это ты в Андрюху стрелял. И ты -- гад!

                 Мнимозина, отпустив руль,   бросился на Обломка. Спинка сиденья не выдержала тяжести двух больших тел  и опрокинулась назад, в глубину салона. Получив возможность широко размахнуться,  Мнимозина принялся изо всех сил  бить, хлестать, лупить кулаками, открытыми ладонями, локтями ухмыляющуюся навстречу ударам усатую рожу Обломка.

              Шестисотый  Мерс  продолжал мчаться, не сбавляя скорости, по асфальту,  на повороте перелетел кювет и закувыркался, вырывая из земли целые пласты дерна и взметывая столбики пыли.  Оставив позади исковерканный стометровый след,  Мерс кувыркнулся последний раз и остался лежать вверх колесами.

             Ногами  выбил дверцу и выбрался радостно скалящийся Обломок, следом показалась голова Мнимозины, но  сильный удар носком ботинка загнал ее обратно в салон. Обломок открутил пробку с горловины топливного бака,  полюбовался на струю вытекающего бензина и присел перед открытой дверцей.

 -- Помнится, ты продекларировал, что тебя не убьют. Типа, молодой, -- Обломок изобразил  мордой, слегка склонив ее набок, сочувствие. --  А декларации всегда сбываются, точно наоборот. Поверь моему жизненному опыту. Если женщина на всех углах заявляет о своей верности, то, значит, голову ее мужа украшают развесистые рога; если мужчина доказывает вред алкоголя, готовься увидеть его пьяным «в дым»,  «в зюзю»,  «в соплю» и даже хуже.  Спорят о свободе и запускают новую линию для производства наручников. Ваши депутаты  клянутся  бороться и победить   коррупцию,   -- и размер взяток подскакивает до беспредела,  а президент кричит "держи вора!"

 -- Ты нечестно играешь, --  донесся из машины голос Мнимозины. – У нас с тобой кровавый союз против Коляна.

 -- А брось, -- Обломок притворно вздохнул. – Союзы великих держав распадаются. Зацикливаться на союзе двух вампиров смешно, тем более  у меня к тебе счет: твой Никитенко закатал мне прикладом в грудь, ты не рассказал Коляну о моем существовании,  и вот только что начистил  лицо, нежное и чувствительное к грубым внешним воздействиям.

 -- Дай мне убить Коляна, потом  убьешь меня.

 -- Точно придурок.  «Белое солнце пустыни»  смотрел? Классика жанра. Колян – мой! И Гульфик, который обещал тебе серебряную пулю, тоже мой. И, кстати, у тебя все одно ничего не выйдет: вымпиры не могут убивать друг друга. Как видишь, даже здесь ты мне не можешь помочь.

 -- Я могу заставить их мучиться, -- Мнимозина лежал в салоне вниз головой. Ноги застряли в руле. Высвободить их мешала сработавшая подушка безопасности, но вампир еще пытался выбраться из передряги живым. – Я знаю их слабые места и болевые точки. Нажми пальцем…

 -- Даже не знаю, чем помочь. Лучше ты точно не станешь, нечего и упражняться в долголетии, -- Обломок покосился на горловину бака. Бензин больше не лился. – Напомни, я назвал тебя сегодня тупым и ненужным? Назвал? Тогда ничего не могу поделать: у меня лицензия на отстрел именно таких.

               Макаров выплюнул серебряный слиток в переносицу Мнимозины.

 -- А роль контрольного выстрела сыграет огонь, -- Обломок  глубоко затянулся сигаретой  и швырнул  хорошо разгоревшийся «бычок» в напитанную бензином траву. -– Прощай, брат.

СЛУХИ И ЖИЗНЬ

 Непряхинский базар –  место средоточения сплетен и слухов шипел и пенился  разговорами вполголоса, шепотками, потаенными «только тебе» пересказами ночных событий.

               ОМОНовцы в камуфляже и масках  с каждым упоминанием становились все выше, страшнее, злее, беспощадней:  «Промахнулся по заднице и сбил ногой дорожный знак!» «А с тобой, -- говорит, -- будет так,» -- дал кулаком по фаре, стекло по всей дороге разлетелось.»

             В голосах не слышалось осуждения или протеста: власть бьет, значит, есть за что.  Бьет, значит, любит, но от встречных ментов шарахались в страхе, оглядывались испугано  вслед.  Пока редко, но зазвучали слова  поддержки: «Порядок нужен, теперь шпана будет знать место.»

             К обеду разнесли, разложили  почтальоны  по ящикам газетку «Непряхинский Брехунок»,  и все на свои места встало. Витюха-мент в подробном интервью доходчиво объяснил, что никакого ОМОНа в городе не было. В колонке ксерокопия справки от областного начальника:  «Бойцы с базы не отлучались, на спецвыезды и тренировки не выезжали.» 

           А беспорядки устроили местные хулиганы, главарь которых Васька по кличке Мотыль задержан, дает признательные показания, и сегодня в два часа дня будет доставлен в суд.

          Далее Витюха с благородным негодованием рассказал, как хулиганы спалили ульи с пчелами во дворах школ, оставив детей без диетического сладкого продукта.

         Как, продолжая зверства,  Мотыль с друзьями вытащили из машины честного чиновника и доброго человека Нотариуса,   «применили физическое воздействие и нанесли царапину в области носа»,  а потом подбросили бесчувственное тело к зданию милиции, где  доблестные сотрудники оказали пострадавшему первую помощь и доставили избитого к супруге.

          Надрыв и горловая слеза читались в газетных строчках, когда  главный районный мент повествовал об избиении Васькой Мотылем инвалида: «Мужчина упал, выронив костыль, и тогда бесчестный хулиган нанес роковой удар!»

           Напомнив еще раз, что  злодея, хулигана и возмутителя спокойствия Мотыля в суд поведут в два часа, Витюха пожелал всем спокойствия, здоровья и успехов в труде.

          Дед Семен свернул газету, щелкнул зажигалкой, прикуривая, огляделся, и, легко поднявшись с лавочки, отправился   через дорогу к Петровичу. Позвонил у калитки  и,  не дожидаясь разрешения, прошел во двор, присел на скамейку под абрикосовым деревцем, сорвал несколько плодов.

            Петрович ждать себя не заставил,   вышел и оперся   сухими локтями на перильца веранды:

 -- Здорово, Семен. Тоже Брехунок мусолишь? Становится наш Непряхинск вторым Чикаго: бандиты в открытую народонаселение  терроризируют, а надо порядок держать, -- голос Петровича журчал теплым успокаивающим ручейком, и голова деда  невольно склонилась к плечу, глаза застелила невесомая розовая пелена. – Всякая власть от бога, и надо уважать…

 -- Ты что плетешь, старый? – резкий голос как всегда неожиданно появившейся из ниоткуда бабы Тани, разнес пелену в клочки. – Толстожопых кровососов уважать? Натворили, а на мальчишку валят. Что засуетился вдруг?

 -- Я это…  -- Петрович зашарил вокруг себя руками, -- Очки снял и теперь не вижу без них, где они лежат.

 -- А без очков ты правду не разглядишь?!  И ты, Семен, уши развесил, прихлебателя  поддерживаешь.

 -- Я еще ничего не сказал, --  возразил дед Семен и откусил абрикос. -- Кислятина.

 --  А и нечего говорить! – рубанула сверху вниз кулачком воздух баба Таня. – Собирайся, пойдем парня вызволять. 

          От ментовки до здания  суда не более ста метров, и на всем протяжении организованная молодежь -- Вашисты – растянули бело-синий транспарант «За правовое государство, за модернизацию и нанотехнологии, за порядок и спокойствие в Непряхинске».  Очевидно,  длинную, нелепую, тупую надпись придумали с чисто утилитарной целью: отгородить дорогу от напирающей толпы.

       Неорганизованная молодежь – гопники – стояли кучно, курили  в стороне, не смешиваясь с толпой взрослых.   В хмуром,  недружелюбном молчании ожидали начала спектакля.

         Ваську Мотыля вывели шестеро ментов:  по два впереди и сзади, двое держали за руки в наручниках.  Увидев людей, Васька виновато смущенно  улыбнулся разбитыми губами, попытался смотреть вниз, скрывая синяки под глазами.