Эту фразу он произнес сухо и бегло и отошел к своим сотрудникам.
Из Еревана приехал заместитель начальника республиканского управления милиции. Снова осматривали цех изнутри и снаружи. Старик эксперт, пожевав губами, доложил:
— Опять, кажется, то же самое, что в поселке «Ахтанак»…
— Да,- согласился начальник.
— Те же методы…
— Видимо. И снова никаких следов…
Бурунц понимал, о чем они говорят. В рабочем поселке «Ахтанак», что находится неподалеку от Еревана, полтора месяца назад произошла кража продукции с трикотажной фабрики. До сих пор дело это оставалось нераскрытым и сильно всех беспокоило.
— Видимо,- сказал начальник,- расследование придется вести совместно: Бурунц, Ереванский угрозыск, власти из поселка «Ахтанак» — все должны объединить усилия…
Вернувшись в свой кабинет, Бурунц достал новенькую картонную папку. На обложке написал: «Тысяча метров шелка». В папку положил один листок: протокол обследования цеха, из которого похищена продукция. К сожалению, никакими другими материалами следствие пока не располагало…
К концу дня Бурунц вызвал к себе работников охраны фабрики. Пришли оба дежурившие в эту ночь сторожа — Бабкен и Вараздат. Оба пожилые, но в остальном ничем не похожие друг на друга люди. Бабкен был сумрачен, немногословен. Обремененный большой семьей, он всегда что-то мастерил и даже во время ночных дежурств вырезал под фонарем игрушки из дерева и кости. Вараздат был тучный и с виду обрюзгший, но вместе с тем удивительно подвижной человек. Охранником он считался незаменимым, потому что ночью спать не любил — такая у него выработалась привычка. Он отсыпался днем, а ночами, в свое дежурство, проворно и непрестанно обегал все закоулки фабрики и пытался втянуть в разговоры любого, кто попадался.
Сторожа не могли сообщить ничего интересного. Ночь прошла спокойно. Ничего они не слышали, ничего не видели.
— Хоть какой-нибудь подозрительный звук?-допытывался Бурунц.- Может, самое ничтожное что произошло? Вспоминайте, ну-ка!
— Не было подозрительного,- коротко повторил Бабкен.
— Постой!-У Вараздата лицо вдруг вытянулось.- А к тебе среди ночи подходил человек… Еще я ваши голоса услышал и тоже вышел к вам за ограду…
— Что ж, разве всякий пустяк рассказывать?-недовольно поморщился Бабкен.
— Нет уж, пожалуйста, все говорите,- потребовал Бурунц.
Как обычно, Бабкен сидел у проходной под фонарем и мастерил одну штучку. Точнее сказать, шкатулку с орнаментом. По заказу республиканского Дома народного творчества. Для выставки. По улице кто-то прошел. Как будто немного пьяный. «Что делаешь, дедушка?» Подошел ближе. «О-о-о! — заголосил от восхищения.- Вот бы мне такую шкатулочку! Уж я бы денег не пожалел». Бабкен ответил: «Можно». Про себя подумал: а почему бы не подработать? Вместо одной шкатулки сделать две — только и вс^го. Стали сговариваться. Туг на голоса прибежал Вараздат и все испортил. Начал рассказывать всякие небылицы: его отец делал и не такие вещи, а тесть-еще лучше! А эта шкатулочка — ничего особенного. Покупатель послушал, послушал, разочаровался, да и пошел себе дальше. Вот и все.
— И сколько же времени это продолжалось?- поинтересовался Бурунц.
— Минут пятнадцать — двадцать,- определил Вараздат.
— И ты ушел от своего цеха?
— А мне из проходной было все видно, я глаз не спускал.
— Цех ведь, кажется, одной стеной прямо на улицу выходит?
Вараздат уточнил:
— Так у нас же все стены глухие. Одно только оконце наверху…
Бабкен сидел сумрачный.
— Уж вспоминать, так все вспоминать до конца! — сказал он.- Когда покупатель ушел и этот болтун Вараздат тоже ушел, послышалось мне, будто машина протарахтела. А на улице было пусто. Я еще подумал: где-то, значит, за углом…
Бурунц подвел итоги:
— Ну вот, по всей видимости, эта именно машина и увезла тысячу метров шелка. Увезла, пока умный преступник отвлекал двух недогадливых сторожей разговорами о шкатулке!
Многих работников этого цеха Бурунц знал лично. Кое-кого он вызвал для опроса, другие приходили по своему почину. Но никто не смог навести милицию на след. Бурунц только еще раз убедился, что может рассчитывать на помощь самого широкого круга людей. Но он пока не понимал, с какого конца подступать к делу.
Лилик Хачатрян он принял неохотно. Ну, работает девушка в этом цехе… Ничем не примечательная девушка… Вероятно, тоже начнет высказывать не идущие к делу соображения.
Сухо предложил:
— Садитесь. Если можно — покороче. Очень тороплюсь.
Разговаривая, он подписывал бумаги и не глядел на посетительницу.
Голос девушки прозвучал неожиданно где-то около двери:
— Тогда я лучше в другой раз…
Она уходила, ничего не сказав. Конечно, Бурунцу это не понравилось. Что еще за штучки? Пришла — говори. Не хочешь говорить — не приходи.
— Постойте… Вы же хотели побеседовать…
— Но я думала, что со мной будут говорить, не отвлекаясь другими делами.
Бурунц смахнул бумаги в ящик письменного стола:
— Теперь вам ничто не мешает?
Девушка стояла у двери, упрямо встряхивая коротко подстриженной головой. Бурунц не любил такую моду. Ему по душе были косы — толстые косы, выращенные с детства, как когда-то водилось в Армении. А с этой современной стрижкой и завивкой под ягненка девушки как будто больше всего старались быть похожими одна на другую. Не нравились ему и высокие каблуки. Нога — женская ли, мужская ли — должна стоять на земле твердо. «Только вот глаза у тебя и есть, глаза хороши»,- думал он, глядя на худенькое девичье личико, немного испорченное крупным, прямо-таки мужским носом.
— Ну, садись, садись! — ворчливо приказал он.
Лилик все мялась у дверей.
— Завтра,- тихонько произнесла она,- лучше завтра…
Бурунц засмеялся.
— Но я же таких гордых знаю! — Добродушно наставил на нее указательный палец.- Уйдешь и больше не явишься…
Лилик шагнула к столу:
— И сегодня я не хотела приходить. Всю ночь думала…- Она встряхнула стрижеными волосами.- И еще хочу подумать… Может, я неправильно поступаю?
— Давай подумаем вместе…- Бурунц вышел из-за стола и, придавив рукой плечо девушки, усадил ее на стул.- Спасибо тебе, во-первых, что ты решила помочь милиции…
— Конечно, милиции — тоже,- задумчиво сказала девушка.- Только я ведь ничего не знаю…- Огромные глаза стали наполняться слезами.- А я хочу помочь одному человеку… Я в том цехе работаю, который ограбили…
Очень трудно было ей подойти к делу. Бурунц попробовал задать два — три наводящих вопроса, но увидел, что только сбивает ее. Тогда он сел на стул у стены и, подперев щеку ладонью, стал терпеливо слушать. Вскоре ему удалось понять, что девушка пришла поговорить о каком-то Хорене.
Этот Хорен — видимо, очень славный парень — тоже работал в цехе, выпускающем новую продукцию. Он был добрый, с прекрасным характером, непьющий и хотя не получил среднего образования, все же отличался грамотностью, скромностью и старательностью.
Бурунц не очень внимательно слушал все эти восхваления. И вдруг он с удивлением уловил, что девушка яростно кого-то ругает: пьяница несчастный… наглец… работает плохо…
— Позволь,- перебил Бурунц.- Ты рассказывала про Хорена… А сейчас кого характеризуешь, я прослушал?
— Хорена!
Девушка гневно и с вызовом трясла черной, в завитках головой.
— Не понимаю. То он у тебя хороший, то прямо какой-то подлец…
— Он и есть такой. Сейчас. А был раньше хороший. Он испортился с тех пор, как связался с Товмасом…, Товмас вдвое старше его и вообще опасный. Хорен слабовольный. Товмас из него веревки вьет.
— Позволь все же…- опять прервал Бурунц.- Хорен, Товмас… Я, знаешь ли, ничего не понимаю… Какое отношение к тебе имеет этот Хорен и почему ты пришла говорить о нем в милицию?
Девушка открыла и снова закрыла рот. Бурунц подумал, что вот это одно не сказанное сейчас ею слово было, вероятно, важнее всего того, что она до сих пор наболтала. Он снова заставил себя быть терпеливым. Лилик колебалась. Но, видимо, гнев пересилил осторожность. На щеках у нее появились багровые пятна. Правой рукой она упрямо ломала указательный палец на своей левой руке. Рассказывала со злостью и не очень связно. Все же Бурунц уяснил себе, что Хорен — это ее жених или что-то в этом роде… «Мы с ним дружили»,- хмуро и не очень внятно объясняла Лилик.