Она взглянула на меня с таким строгим выражением, что я некоторое время чувствовала себя подавленной. Все это казалось мне такой большой ответственностью! Но при мысли о том, что я такая важная особа, мои губы сами собой растянулись в улыбке. Улыбаясь, я видела, что матушка тоже изо всех сил сдерживается, чтобы не засмеяться. Я обвила руками ее шею и сказала, что вряд ли мсье де Шуазель будет придавать особое значение моему уму.

Она крепко прижала меня к себе, а потом, отстранив от себя, снова строго взглянула на меня. Матушка рассказала мне о могущественном короле-Солнце, построившем Версаль, который, по ее словам, был величайшим дворцом в мире, а двор французского короля — самым культурным и изысканным. Она сказала, что я — самая счастливая девушка на свете, так как у меня есть шанс жить там. Некоторое время я слушала ее описание чудесных садов и прекрасных салонов, гораздо более роскошных, чем у нас в Вене. Однако вскоре я перестала ее слушать, хотя продолжала кивать и улыбаться.

Потом вдруг я услышала ее слова о том, что мои гувернантки никуда не годятся и что мне нужны другие учителя. Она хотела, чтобы за несколько месяцев я научилась говорить по-французски и даже думать по-французски, как если бы я была настоящей француженкой.

— Все же никогда не забывай о том, что ты немка!

Я кивнула, улыбаясь.

— Но, несмотря на это, ты должна хорошо говорить по-французски. Мсье Шуазельский пишет, что король Франции очень чувствителен к французской речи и что у тебя должно быть хорошее и чистое произношение, чтобы не оскорблять его слух. Ты меня понимаешь?

— Да, мама.

— Так что ты должна очень много заниматься.

— О да, мама.

— Антуанетта, ты слушаешь меня?

— О да, мама.

Я широко улыбалась, чтобы показать ей, что понимаю суть каждого ее слова и серьезно обдумываю их — по крайней мере, настолько серьезно, насколько я на это способна. Она вздохнула. Я знала, что матушка беспокоится обо мне. Все же она была гораздо менее строга ко мне, чем к Каролине.

— Сейчас у нас в Вене находится театральная труппа — французская театральная труппа. Я распорядилась, чтобы сюда прислали двух актеров, которые могли бы научить тебя говорить по-французски так, как говорят при французском дворе, а также французским манерам и обычаям…

— Актеры! — восторженно вскрикнула я, вспомнив о том, как мы развлекались зимой в Хофбурге. Мои старшие братья и сестры играли пьесы, танцевали на балетных спектаклях и пели в опере. Каролине, Фердинанду, Максу и мне разрешалось только смотреть на них, так как, по их словам, мы были еще слишком малы, чтобы принимать участие в этих любительских спектаклях. Как страстно желала я выступать вместе с ними! Как только у меня появлялась возможность, я вскакивала на сцену и танцевала до тех пор, пока они не прогоняли меня с неизменными криками: «Поди прочь, Антония! Ты слишком мала, чтобы играть! Тебе можно только смотреть!» Если это была пьеса или балет, я с трудом сдерживала себя, чтобы не присоединиться к ним, несмотря на их запрет. Больше всего на свете я любила танцевать. Вот почему я была так взволнована, услышав от матушки о том, что ко мне придут актеры.

— Они будут здесь не для того, что играть с тобой, Антуанетта, — строго произнесла матушка. — Они придут для того, что научить тебя французскому языку. Ты должна упорно заниматься. Мсье Офрен будет консультировать тебя по поводу произношения, а мсье Сенвиль научит тебя петь по-французски.

— Да, мама.

Но мои мысли в ту минуту были далеко — на сцене нашего любительского театра. Помню, как злилась Мария Кристина из-за того, что не ей досталась роль главной героини пьесы, а Мария Амалия, произнося свои реплики, не отрывала глаз от принца Цвайбрюкена. Макс и я от восторга прыгали на своих местах.

— А мсье Новерр будет учить тебя танцевать.

— О! Мама!

— Ты еще никогда не слышала о мсье Новерре, а между тем это самый лучший учитель танцев во всей Европе.

— Я полюблю его! — вскрикнула я.

— Ты не должна быть такой импульсивной, дитя мое! Подумай, прежде чем говорить! Нельзя любить учителя танцев. Но ты должна быть благодарной за то, что у тебя лучший учитель в Европе, и выполнять его указания.

Это было счастливое время. Все это помогло мне забыть о бедной Каролине, страдавшей в Неаполе, и о той, другой, семейной проблеме. Дело в том, что Марии Амалии предстояло отправиться в Парму, чтобы стать женой брата Изабеллы. Ей было уже двадцать три года, а он был еще совсем ребенком — ему было немногим больше четырнадцати лет. Марии Амалии пришлось распрощаться с принцем Цвайбрюкеном. Она не была такой кроткой, как Каролина, и поэтому бушевала и неистовствовала, и я уже думала, что она сделает то, на что до сих пор еще никто не осмеливался, — не подчинится решению нашей матушки. И все же она поехала, ведь это было необходимо для блага Австрии. И мы продлили наш союз с Пармой. Вот как случилось, что Мария Амалия получила в мужья мальчика, в то время как Каролина, которой было всего лишь пятнадцать лет, стала женой старца из Неаполя.

Но в моей собственной жизни столько всего произошло, что у меня хватало времени только на мысли о том, что ждет меня впереди. Матушка была в отчаянии из-за того, что я была совершенно неспособна к учению. Мои учителя-актеры никогда не принуждали меня заниматься. Я должна была на уроках говорить только по-французски. Слушая мою французскую речь, они обычно мягко улыбались и говорили: «Это очаровательно, просто очаровательно, мадам Антуанетта! Это не по-французски, но это просто очаровательно!» Потом мы смеялись все вместе, так что эти уроки нельзя было назвать неприятными. Но больше всего я наслаждалась уроками танцев. Новерр был от меня в восторге. Я могла без труда разучить любые па, и он аплодировал мне почти с восторгом. Иногда я делала неправильные движения, тогда он останавливал меня, но потом кричал: «Нет! Пусть все остается, как раньше! То, как вы это делаете, выглядит еще очаровательнее!» Все мои учителя были такими добрыми! Они постоянно говорили мне комплименты и никогда не бранили меня, и я думала, что французы, должно быть, самые восхитительные люди в мире.

Но это состояние самодовольства продолжалось недолго. За мной пристально наблюдали. Маркиз де Дюрфор, французский посол при нашем дворе, обо всем докладывал в Версаль, так что вскоре там стало известно, что мне дают уроки мсье Офрен и мсье Сенвиль. Бродячие актеры учат дофину Франции! Это было немыслимо! Герцогу Шуазельскому поручили проследить, чтобы ко мне без промедления был послан подходящий учитель. Однажды я как обычно брала уроки, а на следующий день мои друзья вдруг исчезли. В течение некоторого времени я была очень печальна, но, поскольку подобное не раз случалось со мной, я начала постепенно привыкать к тому, что люди, так хорошо узнавшие меня, внезапно исчезали из моей жизни.

Матушка послала за мной и сообщила, что герцог Шуазельский направил мне нового учителя. Я должна забыть о прежних учителях и никогда не упоминать о них. Я удостоилась высокой чести, ибо сам епископ Орлеана нашел для меня учителя французского языка. Это был аббат Вермон.

Я состроила гримасу. Аббат, конечно, будет совсем непохож на моих веселых актеров. Матушка притворилась, будто не заметила моей гримасы, и прочитала мне одну из своих нотаций о важности изучения языка и обычаев моей новой страны. Я без всякого энтузиазма ожидала аббата Вермона.

Но мне не нужно было беспокоиться. С той самой минуты, как я увидела аббата, я поняла, что смогу льстить ему, как прежде моим гувернанткам. В молодости я обладала способностью проникать в характеры людей. Это было удивительным качеством при моей поверхностной натуре. Я не хочу сказать, что могла глубоко проникать в намерения других людей в отношении меня. Если бы я, к своему счастью, была наделена этим свойством, то уберегла бы себя от многих неприятностей. На самом деле я могла лишь замечать некоторые особенности поведения людей и умела их довольно забавно воспроизводить.