Из глубины галереи появилась грузная черная фигура, приближающаяся к ним. А вот и он сам, король плутов, подумал Чапуиз.

Было интересно наблюдать за маленькими группками людей, которые как по мановению волшебной палочки растворялись при появлении бывшего сына кузнеца, ныне обладавшего властью, которая заставляла сжиматься самые бесстрашные сердца.

— Вы встречались с его величеством? — приветствовал его Чапуиз. — Не сомневаюсь, что он уже возвел вас в графское достоинство.

— За что бы это?

— За ту великолепную услугу, которую вы оказали ему недавно.

Кромвель повернулся к нему с вежливо-невинном выражением на лице.

— Будучи его смиренным любимцем, я всегда стремился верно служить его величеству. И я просто исполнил свою печальную обязанность, когда открыл ему глаза на все то зло, которое окружало его столь долго и о котором, увы, он и не подозревал.

— Дьявол, раскрывающий грехи, да? — ухмыльнулся Чапуиз. Они с государственным секретарем были политическими противниками, но ex officio[3] между ними существовали определенные дружеские отношения. Посол предпочитал неприкрытое мошенничество Кромвеля ханжескому благочестию Кранмера.

Кромвель слегка наклонился, как бы принимая комплимент. Он пребывал в благодушном настроении самовосхваления. События развивались даже более удачно, чем он осмеливался надеяться. Он понимал, какая угроза нависла бы над ним, окажись он неспособным быстро и безболезненно освободить Генриха от неприятного груза его второго брака, — а у него не было ни малейшего желания безвременно и бесславно покинуть этот мир, последовав по стопам своего бывшего шефа Вулси. Кардинал, несмотря на всю свою гениальность в делах управления государством, поскользнулся на этом важном домашнем деле. Он же, Кромвель, пока сохранял голову в целости на своей бычьей шее, усвоив один простой принцип, на котором и строил всю политику. Узнать, какое желание есть у короля, и потом удовлетворить его любыми способами: честными или нечестными, обычно последними, если это зависело от государственного секретаря. А в результате он получал королевскую признательность и в защитительном отсвете этого благоволения он чувствовал себя в безопасности от ревнивой зависти более мелких временщиков. Когда-то он пообещал Генриху сделать Анну королевой. Это обещание было выполнено, а теперь нетерпеливое желание короля избавиться от нее тоже будет удовлетворено. По отношению к самой Анне Кромвель не испытывал никаких чувств. Она была простой пешкой в его увлекательной борьбе за власть, и, пожелай король заменить ее хоть русалкой, его государственный секретарь обыскал бы все моря в ее поисках.

Но Джейн Сеймур — ах, она была еще одним дополнительным стимулом, чтобы побыстрее сделать короля опять холостяком. У Кромвеля от его давно умершей жены был единственный сын, и этот сын был женат на сестре Джейн. Кромвеля вряд ли можно было назвать любящим отцом, но ему было приятно сознавать, что его сын в один прекрасный момент может оказаться дядей следующего монарха Англии. А наряду с его собственной, никогда не оставлявшей его идеей жениться на леди Марии, когда подойдет подходящий момент, перспективы двойной связи с царствующим домом становились вполне конкретными. Улыбка, или скорее некое рефлекторное движение, тронула его губы, когда он подумал, какова была бы реакция Чапуиза, если бы он мог хотя бы догадаться об этой его цели, ибо он прекрасно знал о любви посла к Марии.

— Я много бы дал, чтобы знать, каков смысл этой самодовольной улыбки, вы, старый негодяй.

— Просто пришла мысль, что, может быть, в один прекрасный день я последую примеру его величества и заживу благочестивой жизнью в законном браке.

На это Чапуиз с лукавой улыбкой ответил:

— Для меня новость, что его величество когда-нибудь подавал пример благочестия в браке или вне его.

— О, но скоро он его подаст. Вы увидите его в роли верного супруга, который перестал заигрывать о посторонними женщинами… Мой друг, вы намерены присутствовать на суде над нашей… гм… нынешней королевой?

— Только чтобы стать свидетелем поучительного зрелища беспристрастного правосудия.

Кромвель обиженно поднял брови.

— Надеюсь, вы и не ожидаете ничего другого с нашим благородным герцогом в роли председателя суда пэров? — И они обменялись краткими ироничными улыбками по поводу Норфолка, которого оба ненавидели.

— Я знаю его и Суффолка как честнейших, неподкупных людей, — с серьезным видом согласился с ним Чапуиз.

— Вы, по-видимому, забыли один примечательный факт, что… э… обвиняемые джентльмены уже признали свою вину, и это значительно упрощает дело.

— У меня создалось такое впечатление, что только один из этих джентльменов вел себя удовлетворительно в этом отношении, — невинно ответил Чапуиз. — А он, будучи всего лишь простым музыкантом, вряд ли может считаться джентльменом.

— Тише. И все-таки признание мистера Смитона было более чем исчерпывающим. Я пригласил его к себе домой, и он любезно снабдил меня именами своих товарищей-волокит, которые вместе с ним время от времени наслаждались щедротами королевы. Тот факт, что они все еще продолжают заявлять о своей невиновности, нам следует отнести на счет их обостренного чувства рыцарского достоинства.

— Или, может быть, они еще не так сломлены пытками, как этот несчастный музыкант.

— Пытками? — Кромвель произнес это слово так, как будто слышал его впервые. — Мой дорогой друг, вы хорошо знаете мой дом. Вы часто бывали в нем. Скажите, вы когда-нибудь видели там какие-нибудь пыточные инструменты? Нет, этот юный игрок на лютне, а некогда простой пахарь, как мне кажется, — как же развращена наша королева, если снизошла до человека столь низкого происхождения! — облегчил свою душу передо мной по собственной воле, уверяю вас.

— Не сомневаюсь, что после некоторого скромного давления с вашей стороны. Как мудро, вы всегда помните, что любая цепь настолько крепка, насколько крепко ее слабейшее звено… Скажите мне, его величество сильно угнетен свалившимся на его голову несчастьем?

— Он переносит его со своей обычной выдающейся отвагой.

— И, как я слышал, находит утешение на свежем воздухе Уилтшира.

Кромвель покачал своей круглой головой.

— Боюсь, вы прислушиваетесь к беспочвенным слухам. Но я признаю, что король находит успокоение в провинциальном уединении.

— Возможно, он пытается там сорвать яблочко с самой вершины яблони, — лукаво предположил Чапуиз, — ибо хорошо известно, что его величество предпочитает вкус таких плодов тем, которые банально ставят на стол перед ним.

Кромвель позволил себе легкий смешок.

— Это особенное яблочко, и его хорошо оберегают от всяческих воровских пальцев, даже если они принадлежат королю.

— А… госпожа Джейн… Я восхищаюсь вашей храбростью.

— С чего бы это?

— Ну, мне думается, что судьба ее предшественниц не ускользнула от ее внимания. Так что наверняка она должна время от времени задумываться о том, кому она передаст в будущем свою корону и какие формы эта передача примет… Но до сих пор она не разочаровала своего страстного поклонника.

Кромвель сложил свои похожие на обрубки пальцы вместе.

— Мне кажется, наша Джейн не очень обременяет себя предположениями. И не забывайте, что эта дама не сама выбирала дорожку в этом деле. Ее толкнули на нее другие, которые направляют каждый ее шаг, подсказывая ей, когда переходить в наступление, а когда лучше отступить.

— Значит, наша маленькая жертва покорно, если не радостно, сама идет навстречу своей судьбе, — сардонически ухмыльнулся Чапуиз.

— Я думаю, нам не стоит беспокоиться о ней. Ей очень помогут два доставшихся ей по наследству поучительных урока. Будьте уверены, что она будет их изучать, делать пометки и выводы для себя. Так что она всегда будет помнить, что ей следует избегать тех же ловушек.

— Да уж, наверняка она никогда не позволит себе забыть о них.