«Слово то какое звонкое, будто бы барабан, — думал Чичиков, — и то правда, произнеси его пускай и шёпотом в самом что ни на есть тёмном углу самой отдалённой комнаты, оно всё одно станет бухать, точно бы отскакивая от стен, точно бы кричать само собою: «Я миллион! Вот он я — миллион! Глядите на меня, это я, я, я!»…

По счастью, несмотря даже на вплотную уж придвинувшуюся осень и погода, словно бы под стать настроениям нашего героя, стояла отменная. Лучи солнца, пробивавшегося сквозь кружевные пологи лесов жёлтыми пятнами убирали стволы вековых дерев, густой непролазный подлесок, придорожные травы и саму, плотно убитую дорогу, по которой катила коляска Павла Ивановича. Воздух, напоенный свежим ароматом леса, дрожал от песен и щебетания мелких пернатых летунов, то и дело мелькавших над дорогою. Временами через просеку, по которой пролегал их путь, перебегали олени, а над головою Павла Ивановича, хлопая крыльями, летали стаи рябчиков, и иной боровой дичи, покрупнее, той, что служит заманкою и отрадою не одному охотницкому сердцу. И глядя на подобные, делаемыя природою намёки Чичиков понял, что покинувши Россию вступил он в пределы изобильных, манящих и пугающих своею таинственностью земель, имя которым Сибирь.

Раскидывающий отроги свои более чем на полсотни вёрст Уральский хребет оставлен уж был ими позади и путешественники наши оказались на той отлогой восточной его стороне, что скатываясь вниз, обращается в обширную, обладающую некоторою покатостью равнину, на которой собственно и помещаелась Собольская губерния. О чём и сообщил Павлу Ивановичу внезапно выскочивший из—за поворота верстовой столб, надобно сказать, искренне удививший нашего героя. Ему отчего—то казалось, что все верстовые столбы и дорожные указатели должны были остаться у него за спиною, в покинутой им только что России, здесь же за Уральским хребтом, он не ждал увидеть ничего кроме разбитой колеи, каменных завалов, бурелома, преграждающего дорогу и прочих же дорожных неудобств.

Однако Сибирь обманула ожидания нашего героя. Потому как и дороги тут были весьма сносные, и указатели стояли у каждой развилки и даже трактиры, пускай и не так часто как по ту сторону хребта, но поджидали путешественников у трактов. Да к тому же и местные обитатели то и дело попадались на пути. По одному, по двое стоя у дороги, предлагали они проезжающим то рыбу, то вяленное мясо, то ягоду, а то и икру в долблённых кадушках, так что герои наши не испытывали нужды в пропитании. К тому же цены на весь этот товар были до чрезвычайности нелепые в своей мелкости, так что Чичиков даже успел прикинуть, сколько удастся выгадать прибытку, ежели доставлять, к примеру, ту же икру в Россию. Всё это добавляло восторженности духу Павла Ивановича не знавшего, что и без него все эти живущие по лесам и вдоль рек остяки, самоеды, да вогулы, обманываются нашими российскими купцами немилосердно.

Но вот как—то поутру, когда солнце рассеяло плававшие над дорогою клубы тумана, открылась их взорам широкая река, серебряною лентою уходящая в прозрачные, пропадающие в студёном утреннем мареве степи, к далёким потерявшимся на бескрайних просторах кочевьям, обогнувши которые она вновь возвращала свои уже напоенные небесною лазурью воды к каменистым скалам и холмам, поросшим глухими лесами. По обширной её водной глади ходили многия суда — по большей части хлебные барки, да баржи гружёные лесом. Но хватало и прочих судов и судёнышек, тех, что снаряжаемы были за рыбою, либо за какой иной надобностью. Обилие их на водной глади навело Чичикова на мысль о том, что должно быть Собольск уж близок. Потому как то был город изрядный, с изрядною же пристанью, у которой все эти суда, надобно думать, и грузились.

Проскакавши ещё с полсотни вёрст увидали они лежавший на высоком и весьма крутом берегу город, что состоял по преимуществу из строений деревянных, расположенных строго по ранжиру, как сие обычно бывает в военных поселениях. Главные его улицы, подпиравшие собою пристань были ровны и строги, так, словно бы их кто—то вывел по снурку, а сразу же за пристанью, у которой враз разгружалось несколько судов, начинались торговые ряды, в которых лавки перемежались со складами да лабазами, коих здесь было преимущество. Иные из лабазов были столь велики, что поражали собою воображение, и при мысли о той пропасти товара, что хоронили они в своих исполинских чревах, у Чичикова захватило дух.

«Однако же, каков размах и каковы должны быть средства! Нет, положительно, замечательная земля – Сибирь коли тут возможны подобныя предприятия! А ведь пожелай только я с моими капиталами, тут таковым манером развернуться можно!..», — думал он, глядя по сторонам, вдохновленный новыми своими впечатлениями.

И все прежние его затеи, казавшиеся Павлу Ивановичу ранее чрезвычайно заманчивыми, предстали тут пред ним в ином свете. И меленка, и винокуренный заводик, и лесопильня, та которую собиралась ставить на реке Надежда Павловна, нынче глядели ни чем иным, как детскою забавою в сравнении с увиденными им машинами. И новый, свежий охват дел уж грезился ему, новое, обещающее огромные прибыли поле деятельности становилось видным Чичикову.

«Что же, сие вполне мне впору. И то дело, к чему размениваться на малое, ежели и великое по плечу?! Ведь тут с одного только разу возьмёшь вдвое, а то и втрое супротив положенного капиталу. Так что, того и гляди, а миллион мой, в какие—нибудь года два прирастёт ещё миллиончиками, точно свинья поросятами. И правильно! Потому как оно только вот таким манером и наживается – состояние!», — бодрился Чичиков, чрезвычайно удовлетворённый даже тем немногим, что удалось ему покуда увидеть в Собольске.

Город же сей, приведший Павла Ивановича в столь сильное возбуждение, помимо по военному правильной своей планировки, отличался ещё опрятностью и чистотою. Вдоль прямых его улиц расположены были отменно выметенные деревянные тротуары, по которым ходило изрядное число народа, как можно было судить, по преимуществу торгового сословия. Иные из них спешили разойтись по своим лавкам да лабазам, иные же, напротив, запирая свои владения на несколько замков, отправлялись по другим, более потребным для них на сей час надобнастям. Все были озабочены, деловиты и поспешали по мере сил.

Улицы, о которых нами не раз уж было говорено, что они ровны, посыпались, вероятно, исправно чистым песком и мелкою каменною крошкою, из чего можно было заключить, что город и в непогоду не должен был сделаться грязен и утопать в бесчисленных лужах, по примеру многих наших уездных да и губернских городов. Лавки и небольшие магазины, что попадались вдоль этих опрятных улиц, так же были чисты и опрятны, и надо думать и в них доставало товару, и то сказать, не весь же он хранился по теснившимся по обеим сторонам улиц складам.

В отношении же зелёных насаждений, украшавших город, также можно было дать оценку весьма лестную. Повсюду помимо обыденных дерев, таких как берёза, осина, либо та же сосна, росших вдоль улиц, были видны обильные сады, окружавшие дома городских обывателей, так что почитай у каждой крыши краснели налившиеся к осени яблоки, желтели груши или же слива убирала дерева мглистою своею синевою.

«Весьма и весьма примечательный городишко, и надо думать, что здешним обитателям живётся совсем не худо!», — думал Чичиков, вертя по сторонам головою, и весьма довольный всем увиденным, поворотил к городской гостинице, что как раз ко времени подвернулась под его глаза.

Сие о двух этажах, крытое тёсом строение, катано было из огромных брёвен, обитых серою, толи от времени, толи от всенепременной серой же краски доскою. Стены нумера, в который прописался наш герой, тоже набраны были из оклеенных поверху бумажными обоями досок, от чего в комнатах стоял здоровый еловый дух, бодривший Павла Ивановича и приятный его обонянию. Оставивши Петрушку прибираться в нумере, Чичиков отправился в обеденную залу, располагавшуюся во первом этаже гостиницы и обилием развешанных по стенам медвежьих шкур, да оленьих рогов видимо пытавшуюся изобразить собою некое подобие охотничьего домика.