— Сразу видно, что вам нечасто приходится бывать среди детей, — сказала она. — Я ждала, что вы зайдёте сегодня. Но, к сожалению, мне мало что удалось узнать. Два раза я была у Алёши дома, но никто, как видно, так и не был в квартире с того дня. Соседи никого не видели и ничего не знают. Единственный, кто может что-нибудь сообщить, — это Кирилл, соученик Алёши. Идёмте, я познакомлю вас.

Кирилл оказался светловолосым румяным мальчиком с голубыми меланхоличными глазами. Он толково и охотно отвечал на мои расспросы об Алёше, но мог сказать мало вразумительного об обстоятельствах, при которых видел его в последний раз. Почему-то он с особенной настойчивостью возвращался к драке на крыше вагона. Он нажимал на то, что партнёр Алёши упал с крыши и поезд переехал его пополам. Я ничего не мог понять.

— Как видно, у Алёши был сильный жар, — сказал я Наталье Васильевне. — Но куда мог он убежать, больной? Есть ли у него друзья, знакомые, родственники здесь, в Ленинграде?

Кирилл подумал и ответил, что в Ленинграде никого нет.

— Вот в Стрельне — там у Алёши кто-то живёт. Какая-то родственница. Он к ней ездил прошлым летом рыбу ловить. Она сторожихой во дворце работает.

— Где живёт? Как её зовут? — добивались мы с Натальей Васильевной, но Кирилл ничего не знал больше.

Было видно, что он изо всех сил хочет помочь нашему следствию, очень старается что-нибудь припомнить, но, как человек честный, вынужден признать, что мало знает об Алёше. Ещё раз я убедился, какой по-взрослому замкнутый человек этот Алёша, как он, верно, свыкся со своим одиночеством, если не чувствует потребности разделить его даже с другом. И это укрепило во мне желание во что бы то ни стало разыскать мальчика.

Когда Кирилл ушёл, мы с Натальей Васильевной принялись обсуждать всевозможные варианты. Ведь исчез не один лишь Алёша, но и Павла Андреевича никто не видел с того самого дня. Последний, кто видел его, был наш шофёр. Его Павел Андреевич привёз на студию. Это было в тот день, когда Алёша в ковбойском костюме ушёл со студии. Возможно, всё, что произошло тогда с Павлом Андреевичем, его участие в починке нашей машины, то, что он снова сидел за рулём, лишило его равновесия, обретённого с таким трудом, и он выпил. Возможно, что между ним и Алёшей произошло что-то, после чего Алёша бежал. Не в тот день, а на следующий. Следовательно, этот побег имел отношение к отцу. Значит, надо разыскивать не только мальчика, но и отца.

Надо срочно заявить в милицию и начать действовать самим.

— Сторожиха в Стрельне — это прямой адрес, — сказала Наталья Васильевна.

— Я поеду в Стрельну и сам всё выясню на месте.

— Будет лучше, если вы, Владимир Александрович, возьмёте на себя все дела с милицией, а я сразу после уроков поеду в Стрельну.

Договорились, что тотчас по возвращении Наталья Васильевна позвонит мне по телефону и расскажет, что ей удалось узнать.

…Вечером я рано вернулся домой. Настроение было тревожное. Целый день простояла яркая, солнечная погода. Весна, как видно, наступала на пятки. А съёмки застопорились, и неизвестно, на какой срок. В милиции мне обещали разыскать Алёшу и его отца, но о времени, когда закончатся поиски, ничего не сказали. Но больше, чем оборвавшиеся съёмки, беспокоила меня судьба мальчика. Я припоминал и пытался восстановить в памяти все подробности злополучного дня и монтировал самые разные варианты. Во всех вариантах Алёше было плохо, и я должен был искать его. А я слонялся по комнате, простаивал у окна, всматриваясь в темноту за окном и ловя прохожих на почудившемся сходстве то с Алёшей, то с Натальей Васильевной. Почему я отпустил её одну в Стрельну? Надо было поехать вдвоём, а в милицию я бы зашёл завтра.

Наконец раздался звонок. Слабый детский голос долетел, казалось, с другого конца земли.

— Откуда вы звоните?

— Я в Автово. На станции метро. Я нашла его. Нашла Алёшу. Я сейчас приеду, скажите только куда.

Мы встретились на Московском проспекте. Я ждал её у станции метро. Давно никого я не ждал и ни с кем не встречался. Наверное, поэтому и топтался неловко у входа, не зная, куда себя деть, и даже пытался читать вечернюю газету, то извлекая её из кармана, то засовывая обратно в карман. Она подошла неожиданно и выглядела усталой. Мы пошли вдоль проспекта.

Рассказывая о своей поездке, Наталья Васильевна оживилась. Голос её окреп. Вот что она мне рассказала.

Отыскать сторожиху во дворце оказалось легче, чем нам думалось. Евгению Андреевну хорошо знали в училище. Да и не только в училище, но и во всей Стрельне. Как видно, она приходилась родной сестрой Павлу Андреевичу, однако о существовании племянника никто ничего не знал. Знали, что есть у Андреевны какие-то родственники в городе, но видеть их никто не видел. Андреевна жила одиноко, замкнуто.

— И дом у неё как-то странно стоит, на отшибе. Еле разыскала. Ни адреса никто не знает, ни улицы. Говорят просто: у сторожихи Андреевны. Уже смеркается, где тут найти просто «сторожиху»! Но нашла, наконец. Стучу. Никто не открывает. Ещё стучу, выходит эта самая сторожиха, не старая вовсе женщина, но так сурово смотрит, как будто двести лет на свете жила и ничему не верит. Я ей объясняю, по какому делу, а она у меня выспрашивает: почему именно к ней приехала, откуда о ней знаю? И мне даже показалось, что сомневается, правду ли я говорю и действительно ли я — учительница Алёши. Мне и в голову, конечно, не приходит, что Алёша в доме лежит. Я пытаюсь выяснить, что она о мальчике знает. Вот так поговорили мы минут десять, и сторожиха впустила меня в дом. Комната занавеской ситцевой пополам разделена. И занавеска задёрнута. Она занавеску отдёргивает, а там на высокой кровати Алёша лежит.

Мы проходили мимо какого-то кафе. Я предложил Наталье Васильевне зайти погреться. Воспользовавшись её минутным замешательством, я толкнул дверь, и мы оказались внутри. Было накурено, шумно. Швейцар попытался преградить нам путь: «Граждане, кафе молодёжное, мест нет!» Но мы всё же зашли. За дальним столиком нашлось два места, и мы устроились среди тепла, гомона и шумной музыки из автомата.

Я достал кисет с табаком, набил трубку и разжёг её. Спокойствие возвращалось ко мне: Алёша нашёлся!

Наталья Васильевна же, наоборот, сидела неловко сгорбившись, выражение усталости и грусти как бы застыло у неё на лице. Бледное, с заострившимися чертами, с узкими чёрными полосами бровей, оно похоже было на печальную маску клоуна, прислонившегося в минуту отдыха к спинке стула. Она уже не напоминала мне девочку. Скромность, опрятность и прилежание хорошей ученицы остались в школе дожидаться завтрашнего дня. Но этот её вид тоже пробуждал во мне нежность, уже не отеческую, полную снисхождения, а братскую, схожую с дружеским участием.

— Вас, верно, ждут дома, — сказал я, искоса поглядывая на неё.

— Некому ждать, — отозвалась Наталья Васильевна и провела рукой по лицу. — Так вот, значит, увидела я Алёшу и спрашиваю у тётки: «Как он здесь оказался? Вы сами привезли его сюда?» — Она помолчала. — Как вы думаете, как он туда добрался?

— Сам. В дождь, холод, ночью. С высоченной температурой, — ответил я.

— Если вы знали, то почему же?..

— Я и не знал. Это сейчас я знаю, а раньше не знал.

Как это было похоже на Алёшу! Бежать из города, подальше от обиды… Впервые я понял его постоянную готовность обратиться в бегство и схорониться ото всех. Какое ещё средство защиты есть у тринадцатилетнего мальчишки? Кажется, Наталья Васильевна тоже впервые по-настоящему начала понимать своего ученика. Может быть, есть особая мудрость природы в том, что истинное понимание приходит к нам через страдание, своё и чужое.

— Никогда Алёша не бросил бы работы, не случись что-то серьёзное, — сказал я. — Не такой он человек, чтобы бросить нас накануне ответственной съёмки с Тамерланом. Он ведь к этой съёмке столько готовился! Значит, случилось что-то, после чего он не мог показаться на студии. Но что могло случиться? Кирилл видел у Алёши ковбойский костюм? Нет. Но ведь Алёша ушёл в костюме с единственной целью показать его ребятам — какая другая цель могла у него быть? Хотел показать — не показал. Почему? Потому что костюма уже не было. Пока Алёша спал или пока он был в школе, отец унёс костюм. А вы костюм видели?