— А ну, давай топай отсюда! Старый хрыч Тимофеич вечно недоглядит. Ему бы самому пора дома сидеть.

Павлу Андреевичу хотелось закричать, хотелось заступиться за Тимофеича, но он не в состоянии был произнести ни слова. Кровь прилила к голове, он шёл к выходу, ничего не видя перед собой. На улице он продолжал идти, как в тумане, нетвёрдой, шатающейся походкой. Теперь его действительно можно было принять за пьяного. Он был ошеломлён и раздавлен.

Шёл он долго, очень долго. Ему не хватало дыхания, и сердце стучало так громко, что, казалось, все вокруг слышат его частые, гулкие удары.

Идти становилось всё труднее и труднее. И он присел на низкую каменную ограду сада. Рядом с садом находился гастроном, возле которого толпа похожих друг на друга мужчин толпилась в ожидании открытия винного отдела.

Сколько раз он сам был среди таких людей! И как часто тянуло его в их компанию! Сейчас он смотрел на них, и как будто впервые открывалась перед ним бездна, разделившая его прежнюю, счастливую жизнь и сегодняшнее жалкое и унизительное существование. И бездна эта показалась ему непреодолимой. Не вело назад никакого мосточка, никакой жёрдочки, по которой он мог бы вернуться на прежний счастливый берег.

Глава двадцать третья, в которой Павел Андреевич принимает важное для него решение

…Рассказав мне эту историю, Павел Андреевич обмяк, скукожился и, пошарив дрожащей рукой в кармане пальто, достал пачку дешёвых сигарет. Я чиркнул спичкой о коробок и предложил закурить.

— Вы думаете, — сказал Павел Андреевич, глубоко и нервно затягиваясь, — какой, оказывается, отец у Алёшки! Обшарпанный, никчёмный, неподходящий отец для такого парня.

Что-то юродивое появилось вдруг в нём. Он дёрнул плечами и захихикал. Мне стало неприятно.

— Оставьте, — резко остановил я его. — Давайте обойдёмся без театральных эффектов.

— Вы думаете, это театральный эффект? — серьёзно спросил Павел Андреевич, остановившись.

Он всматривался в меня, и под этим взглядом мне отчего-то стало неловко за свою резкость.

— Я не сочувствия ищу в вас к своему положению. И не о себе рассказываю. Я рассказываю вам про Алёшку, чтобы вы поняли, что за человек он, какое у него сердце, что он со мною, вот таким, живёт. Ведь это я должен бы Алёшку тащить, а получается, что он меня по жизни тащит.

— Если вы это понимаете, то почему не измените своей жизни? — спросил я.

— Хочу изменить. Верьте мне, хочу. Вот и сегодня, как ушёл из гаража, думал: никогда туда не вернусь. А сейчас иначе думаю: может, Андрианов бы меня и пристроил кем-нибудь? Мне ведь только к делу вернуться. Как вы думаете, пристроил бы меня Андрианов?

— Может быть, — неуверенно сказал я.

— Именно может быть! Может быть! — обрадовался Павел Андреевич, упирая на слово «может». — Мне бы дождаться его. За воротами дождаться. А я ушёл. Неправильно сделал. Завтра вернусь. Завтра Тимофеич дежурит, он меня пропустит.

Мы распрощались с Павлом Андреевичем. Я не верил, что завтра у него хватит силы воли забыть пережитое сегодня и снова отправиться в гараж. И я ошибся.

Глава двадцать четвёртая, в которой Михаил Иванович застревает посередине пути

На другой день я работал в монтажной. Едва только на небольшом экране пошли первые кадры плёнки, меня позвали к телефону. Звонили из бюро пропусков:

— Для вас, товарищ Лямин, здесь журналы оставлены.

— Какие журналы? — удивился я.

— «Иностранная литература», номер семь и восемь.

Я вспомнил, что действительно просил своего знакомого принести мне журналы с новым романом Ремарка. Я попросил монтажницу остановить плёнку и спустился в бюро пропусков.

Там на небольшом бархатном диванчике, привалившись к стене, сидел наш шофёр Михаил Иванович.

— Вот, — сказал он, показывая на сердце, — шалит. Отсиживаюсь здесь. Ещё спасибо, ваш… этот… помог, а то бы и до студии не добрался. Застрял бы посерёдке.

— Кто это — наш?

— Ну, вашего актёра-то главного отец. Алёши-то Янкина.

— Алёшин отец? — удивился я. — Где же вы его видели?

— Да около второго таксомоторного. Майор Косичкин меня туда привёз. Знаете вы майора Косичкина? Да тот, который на фильме про орудовцев консультантом был.

Тётя Клава, что работает в камере хранения, подошла к дивану.

— Ты бы, Михаил Иваныч, посидел тихонько, отдышался, помолчал. И про своего Косичкина забудь! Здоровье у тебя уж не то, чтобы про всех помнить.

— Эк ты! Забудь! А если не забывается? Вот как я про тебя могу забыть, если ты у меня, поди, двадцать с лишком лет перед глазами маячишь? То-то же! Я и этого, отца Янкина, как увидел около автопарка — и сразу вспомнил.

— Как же это было? — спросил я.

Михаилу Ивановичу, может, и правда не следовало много говорить, но я знал его хорошо и знал, что если я уйду, то он всё равно расскажет всё тёте Клаве. К тому же в приключении участвовал Павел Андреевич, а он занимал меня не меньше, чем Алёша.

Михаил Иванович достал из кармана жестяной тюбик с валидолом, не торопясь положил под язык таблетку (как видно, не первую) и, распахнув пошире кожаную куртку, начал:

— Если с самого что ни на есть начала, то ехал я из экспедиции. На «лихтвагене». Дорога хорошая, всё нормально. И вот километров за десять — стоп! Загорай среди природы! Я под машину сунулся, так и есть: коробка скоростей полетела! Конец, думаю. Вдруг слышу, кто-то меня тянет. Смотрю: майор Косичкин, а рядом орудовская «Волга». «Что, говорит, Михаил Иванович, застрял?» — «А как же не застрять? Ты посмотри, товарищ Косичкин, в коробку скоростей! И это на новой машине! — говорю. — Которая ещё трёх тысяч не прошла».

Вот ты и представь, как всё дальше было.

Глава двадцать пятая, в которой Лямин узнаёт о дальнейших событиях

— Давно загораешь? — спросил майор Косичкин Михаила Ивановича.

— Загораю-то недавно, но дело плохо. Придётся звонить на студию, пускай присылают аварийку и тянут домой или высылают слесаря с деталями. — И, тяжело вздохнув, Михаил Иванович добавил: — Как ни верти — так или сяк, а день всё равно уйдёт. — Он вытер тряпкой руки и отряхнул брюки. — Вези, майор, к телефону.

Садясь в машину, майор сказал:

— Давай сначала поедем к Андрианову, отсюда не так далеко, а у него в хозяйстве всё есть, и он мужик такой, что поможет.

Так Михаил Иванович вместе с майором появился в том же гараже, откуда днём раньше был изгнан Павел Андреевич. Андрианова не было, и их принял Кривохатько, человек скупой и недобрый. Будь Михаил Иванович один, последовал бы немедленный и категорический отказ. Но его привёз старший инспектор оруда майор Косичкин, с которым Кривохатько ссориться не хотел. Скрепя сердце он распорядился выдать Михаилу Ивановичу нужные детали, взяв с него расписку почему-то в двух экземплярах. Что же касается слесаря, то, разводя руками и низко кланяясь, как церемонный японец, он уверял, что у него нет ни одного свободного человека.

— Ладно, спасибо и за это, — сказал Михаил Иванович. — Всё же будет быстрей, чем ждать, пока поспеет помощь со студии.

Когда машина выезжала из гаража, Михаил Иванович увидел Павла Андреевича Янкина. Сквозь окошко проходной тот пытался разглядеть, на месте ли Тимофеич. Увидев Янкина, Михаил Иванович разом вспомнил, как на его вопрос о том, кто его отец, Алёша ответил, что отец — шофёр и в машинах прекрасно разбирается. «Вот кто мне поможет! — быстро сообразил он. — И не нужен мне никакой Кривохатько».

— Виктор Фёдорович, погоди минутку, знакомого встретил, переговорить надо.

Косичкин встал у тротуара, а Михаил Иванович подошёл к Янкину.

Павел Андреевич вздрогнул от неожиданности, когда кто-то тронул его за плечо. Он инстинктивно чувствовал, что пришёл в гараж не по праву. Что в любой момент его могут отсюда турнуть, и был готов к этому. Все его внутреннее существо напряглось в ожидании минуты, когда его схватят за шиворот. И вот его схватили. Павел Андреевич оглянулся и увидел шофёра Михаила Ивановича.