Сидевший рядом свидетель встал, продолжая улыбаться, и – как будто приглашая гостей посмотреть и принять участие – повернулся к ней и радушно развел руками. Невеста вскочила и, сильно задевши Тузова – закрутившего в замешательстве головою, – бросилась к матери… Стол зашумел.

– Мань, ну ты чего…

– Завыла…

– Бабье дело такое… Ну – давай, Сань.

– …скажу тебе, Дусь, дочку жальче, чем сына.

– Это у тебя сынов просто нету.

– Да ты что говоришь-то, Дусь? Гришу в сорок третьем убили…

– Ох, прости, я и забыла, старая…

– …сама-то рада, поди. С рук долой…

– Отец-то у его кто?

– Что ты! Помощник у министра, говорят…

– На радостях плачет.

Мать невесты сидела, вытираясь бумажной салфеткой. На салфетке расплывались багровые пятна.

– Хозяйка – гриб! Гриб кончился!

– Да тут много чего кончилось… Икра вон кончилась – чего ж ты не кричишь?

– Икра – хрен с ней, а без гриба никуда.

– О, гляди, Витька встает!

– Ну-ка, Витек, скажи им пару ласковых! А то первопричина, дуалектика…

Поднялся носатый. Даром эти два часа для него не прошли: он был цвета давленой черной смородины…

– Таксист, – прошептала Пышка соседке, – в Химках работает. В прошлом году попросила его телевизор из центра привезть…

– Привез?

– Какое там! Плати, говорит, два конца… Жила! – Пышка понизила голос: – Жена от него гуляет. Вон, рядом сидит, видишь? С башней на голове. Шиньён подложила, а всем говорит – свои. Своих там на челку не наберется…

– А почему гуляет? – наивно спросила соседка.

– Почему, почему… Слаб, говорят.

Носатый откашлялся, дергаясь как будто подсвеченной изнутри головой. Стакан он держал возле самого рта, время от времени (видимо, проверяя, есть ли там водка, а проверив, тут же забывая об этом) в него заглядывая.

– Па-апрошу всех… н-налить!

Славик налил – по четвертушке мне и себе.

– Ты бы поменьше пил, – сухо сказала Зоя.

– Да нет, еще ничего, – сказал я.

– Хочешь напиться?

От неожиданной резкости ее голоса я в первый момент растерялся. Славик кашлянул и отворотился к Лике.

– Я никогда не напиваюсь.

Зоя, не ответив, пожала плечами. Все было очень плохо. Я старался не думать об этом. Водка мне помогала.

– Др-рузья!… – перегоревшим голосом хрипнул носатый. – Все мы сегодня здесь… и кого здесь нету, – мы все – поздравляем молодых!! Марина и-и-и…

– Леша…

– …и Леха! У вас н-нолито? Должно быть нолито! У всех нолито?!

– Нолито, нолито! – весело закричала невеста и напоказ подняла два бокала. Я увидел, что Тузов уже слегка присовел.

– Значитца, пьем вот за что! – загремел носатый, вдруг обретая прежнюю силу. – Чтобы все хорошее, что я хочу пожелать молодым, плавало в ихнем бокале! От так! Вмах – и до дна!…

Носатый хватил свои четверть стакана – рывком запрокинувшись так, что чуть не потерял равновесия (забалансировал животом), – и, постояв, оглушенный, с минуту, – тяжко осел на стул…

– Жениху да невесте сто лет да вместе!

– За сто лет, я чай, сам себе обрыднешь…

– Дотянись до огурчика, Кать…

– Гринь, а Гринь! Ты чего? Не пошла?…

– Хрену, хрену ему под нос!

– Что-то жених заскучал…

– Жена, баб Дусь, два раза в жизни милой бывает: когда в дом введут, да когда вон понесут.

– Мели, Емеля…

– Танцы-то скоро будут? Надоело уже…

– Жисть наша, Лизавета Петровна, известно какая: водка, водка и молодка… Х-ха! Шютка.

– Страшный вы человек, Николай Михалыч!

– …мне говорит: с Петькой больше не ходи, а то плохо будет. Вообще, а?!

– У Афанасья дом был, где сейчас прачешная. Потом – Сапрыкиных, потом Евсеевых, а потом уже наш. Аккурат, где нынче второй подъезд…

– …в армию в этом году пойдет. Может, вправют мозги.

– Еще как повезет. Клавкин вон совсем дураком пришел.

– Ну чо, Гринь? Провалилось?

– …сразу же под юбку полез. Представляешь?

– Ну, а ты чего?

– Да я-то ничего… но нельзя же вот так, сразу!

– …шурин из-под Рязани приехал. Я вечером с работы пришел, захожу в сортир – а там вонь!., аж глаза ест. А он, оказывается, это… подотретси – и грязную бумажку обратно в мешок сует. Во, Рязань косопузая!…

– Да Маслу еще три года сидеть.

– …родился четыре восемьсот.

– Ну?!

– Еле вылез!

– …мой вернулся с войны, поковырялся годика два – и помер. Что-то внутри у него сломалось…

– Свекровь-то сидит… как аршин проглотила.

– И отец не пьет. Смотри, смотри – рюмку недопил.

– Антиллигенция. Требуют…

– Дав-вай наливай – трезвею!…

– Где еще водка?

– Гри-ня!

– Лизавета Петровна, вам налить?

– Смотри, без козырьков пошла…

– Хватит, хватит…

– Колбасу-то смели!

– В большой семье клювом не щелкают…

– Анатолий, все!

– Ой, что-то горчит…

– Ой, горько!…

– Хорь-ка!

– Р-р-родителям горько!!!

Хотя выпито уже было много, мне стало не по себе. Мать и отец Тузова, кажется, впервые за этот вечер утратили власть над собой: отец резко нахмурил брови, у матери в глазах промелькнуло что-то затравленное… Мать невесты усмехнулась.

– Э-эх!…

Визгнули ножки стула. Мать невесты вскочила – и, вздернув на ноги мужа, как будто покрыла его остролицую голову копной своих спутанных черных волос… Краснолицые заревели.

– Р-раз! Два! Три! Четыре!…

– А жениховы! жениховы родители!…

– И кто дольше!

Мать Тузова медленно встала. Отец тоже поднялся – и, заметно покраснев, осторожно поцеловал ее в щеку.

– Х-халтура!…

– Не пойдеть!

Мать невесты не отрывалась от мужа. В глаза мне вдруг бросилась его растопыренная пятерня, легшая на спину жены, – неожиданно огромная, вздувшаяся кривыми лиловыми жилами, с короткими тупыми ногтями и расплывшейся, выписанной неустойчивым ученическим почерком татуировкой: Вася 1936…

– …Восемь! Девять! Десять!…

Мать невесты оторвалась, победительно тряхнув головой, – и рывком оглянулась косящими глазами на стол… Глаза ее мужа влажно блестели.

– Молодцы!

– Старый конь борозды не испортит!

– Здесь-то не так конь, как кобыла…

– Был конь, да изъездился…

– Я хочу… Я хочу!…

– Наливай – Толян хочет сказать!

Поднимался Анатолий – с выражением радостного упрямства на уже плохо послушном, разнощеком лице. Жена его – скрестив руки, склонив набок голову и далеко откинувшись на низкую спинку стула, – казалось, с холодным презрением за ним наблюдала.

– Дор-рогие молодожены!… Вот смотрю я на вас и думаю: неужто и я пятнадцать лет назад был таким… – Анатолий погрустнел и совсем обмяк. – Лучше нету того цвету… – Жена его скривила губы и шумно вздохнула. – Будьте счастливы! Живите, как говорится, рука в руку, душа в душу…

– …люби жену как душу, лупи ее как грушу, – шепотом вставил кто-то из краснолицых и всхрюкнул.

– …но, Алексей!… – Анатолий выпрямился и, переложив стакан из правой в левую руку, высоко поднял указательный палец и внушительно им потряс. – Помни: муж – всему голова! Му-уж – основа! – Это «му-уж» он промычал уже совершенно по-бычьи – низко, протяжно, наклонивши голову и навылез выкативши исподлобья глаза. – Что без мужа жена? – сотрясение воздуха!…

За столом засмеялись.

– Волос длинен, ум короток! – разошелся Анатолий.

– Ты мели, да много не ври, – резанула жена. Анатолий сморгнул.

– Не… не обижайтесь, женщины мои дорогие!… Я ведь это… любя! Что мы, мужики, без вас? В общем, я… поздравляю!!

Анатолий выпил, осторожно присел – и медленно, как сиропная капля, стал наползать на стул.

– Ну что, выставил себя дураком? – громко и зло спросила жена.

Анатолий, забивший в рот огурец, полез обниматься:

– Н-ну… м-мы-ы…

– Тьфу!

– Строга, – уважительно сказала маленькая, с красными яблочками-щеками старушка.

– С ими иначе нельзя.

– Молодец девка…

– Маня! Ты чо, водку на полыни настаивала?