- Парики исчезли! Все до единого! - ужаснулся режиссер. - Какой кошмар! Мы же без них ни одного спектакля не сыграем.

- А грим! - не своим голосом взвизгнул реквизитор. - Мы только что получили из Голландии целую партию. На валюту! Даже распаковать и разложить по местам не успели. Все коробки лежали сложенными здесь, у окна... - Он беспомощно обернулся к собравшимся, с зыбкой надеждой и мольбой в голосе спросил: - Может знает кто, где они могут быть? Может их без моего ведома на склад днем отнесли?

Ему никто не ответил. Отвечать было нечего. Реквизитор принялся поочередно выдвигать ящики шкафчиков и гримерных столов. И уронив руки, мрачно констатировал:

- Все унесли. Подчистую. Даже початые коробки.

- Ладно. Грим - дело наживное, - сказал режиссер. - Где Альберт Арнольдович? Я ж без него пропаду. Никто, слышите, никто мне его не заменит... Да что же вы, батюшка, торчите здесь как... как оболваненная болванка! - напустился он на администратора. - Делайте же что-нибудь, черт вас возьми! Ищите. Звоните. Заявляйте в милицию. Достаньте мне его хоть из под земли, слышите! И живым! Обязательно живым! Иначе... иначе провал. У нас на три месяца вперед билеты распроданы. Зрители меня с потрахами съедят.

Все дружно бросились на поиски пропавшего гримера. Опросили сторожей и вахтеров, монтажников, технический персонал. Никто не видел его выходящим из театра - ни одного, ни тем более в сопровождении.

- Чудеса да и только! - беспомощно разводил руками администратор. - Чертовщина какая-то. Мистика.

- Может гуманоиды его того...на своей тарелочке умыкнули? - сделал предположение осветитель. - Предлагаю прочесать крышу.

- Не к месту шуточки, - раздраженно огрызнулся администратор.

- Взгляните сюда! - Топтавшийся позади всех Степан указал на кусочек шерстяной ткани, застрявший на гвозде.

- Батюшки! - воскликнул актер-трагик. - Клочок его шарфа!

Этого можно было и не говорить. Никто в театре не представлял себе Альберта Арнольдовича без длинного шарфа из шотландской клетчатой шерсти, неизменно, в любое время года обмотанного вокруг его шеи, и ультрамаринового берета набекрень.

Гвоздь, обладатель ценной улики, торчал в косяке дверей ведущих в подвальные службы сцены. Собравшиеся переглянулись.

Сунув голову в дверной проем, но не переступая порога, режиссер громко позвал: - Альберт Арнольдович!

Подвал ответил недобрым молчанием. Всем стало как-то неуютно и каждому захотелось домой - в свою тихую, защищенную квартиру.

- Что за ерунда... - пробормотал режиссер, отступая назад, к толпящейся в смятении труппе.

Обыскивать обширные, многоярусные подвалы, заставленные нужными и ненужными приспособлениями, было делом гиблым и небезопасным. Особенно если верить Марье Семеновне, что в театр проникла целая банда злоумышленников. И, чтобы как-то скрыть малодушие, не признаться в нем ни себе, ни тем более собственной труппе, режиссер подозвал администратора:

- Вы позвонили в милицию, голубчик?

- Разумеется. С минуты на минуту прибудут.

- Вот они пусть и разбираются. Тут нужны квалифицированные специалисты, а не такие как мы дилетанты. Мы им можем только улики затоптать.

Его замечание сразу всех устроило, тем более что собственного режиссера положено слушаться. И незадачливые следопыты, тревожно озираясь по сторонам, поспешили убраться восвояси.

Отступая последним, Степа снял с гвоздя всеми забытую улику и, повертев ее в руках, сунул себе в карман.

- Эй, парень! - окликнул его осветитель. - Ты-то, надеюсь, никуда не спешишь?

- Не-а. А что?

- Да скинуться бы надо на пузырь. В таком деле, брат, сам понимаешь, без поллитра не разобраться.

- Уволь, Трофимыч. Я пасс.- Степа виновато опустил лохматую голову.

- Увиливаешь, - обидился Трофимыч. - Компанию портишь. Начальству перечишь.

- Мне бабки на другое нужны.

- Это на что же? Уж не жениться ли собрался? А может за кордон драпануть?

- Лосины задумал купить. Лайковые, - нехотя признался Степа.

- Балда! Да тебе на них ни в жисть не скопить. Не по себе дерево рубишь.

- Ну это мы еще поглядим. - Глаза Степана полыхнули зеленым пламенем и затаились, как в пещере, в тени длинных ресниц.

Засунув руки в карманы потрепанных джинс, он, не прощаясь, направился к выходу. Пальцы правой руки погрузились в мягкое тепло шерстяного лоскутка.

“Небось таких никчемных, как я или Трофимыч, не украдут, - подумалось Степану. - Никому и в голову не придет сказать: Лучший осветитель Москвы и Московской области. Такое всей своей жизнью заслужить нужно. Да и то не у всякого и получится.

ГЛАВА 5

Светлана отказывалась принять случившееся. Возможно ли? Два человека, с которыми она еще днем болтала и шутила, вдруг ни с того, ни с сего оказываются холодными, бездыханными трупами! И один из этих двух - ее родной, любимый дядя... Нет, она не плакала. Ее глаза были сухи и горячи. Горячи от жжения. Распахнув ресницы, она лишь изумленно смотрела на отца. Или сквозь него. И это немое оцепенение пугало Вадима больше, чем если бы она кричала и плакала навзрыд. Он искал и не находил нужных слов, чтобы утешить ее. Не находил, в первую очередь, потому, что острое предчувствие, возникнув внезапно, не покидало его: Вот оно, началось!

И все же именно ему надлежало взять себя в руки. Ноша, которую он добровольно взвалил на свои плечи, исключала малейшее проявление слабости с его стороны. Календарные странички осыпались с быстротой и неотвратимостью осенней листвы, ни на минуту не позволяя забыть, что колесо истории катит их к краю пропасти. Каждую ночь в своих навязчивых кошмарах он созерцал дно этой пропасти.

Чтобы не оставлять Светлану одну, Вадим старался почаще брать ее с собой. Дочь не могла понять, куда и зачем отец так настойчиво ходит, чего добивается. Сопровождать его было еще большей пыткой, чем оставаться одной дома. На улице она то и дело оглядывалась, нервничала. Ей постоянно мерещилось, что за нею следят, что и она должна умереть так же внезапно и необъяснимо, как это случилось с Андреем и Стасом.

- Да успокойся ты, Светик-Светлячок! - тщетно увещевал Вадим. - Выкинь глупости из головы. При чем же тут ты?

- Не знаю, папа. Но мне страшно. Я спиной чувствую на себе чей-то пристальный, враждебный взгляд. У меня от него мурашки бегают.

- Ну тогда тебе, наверное, лучше несколько дней побыть дома. А я постараюсь не задерживаться.

- Ой, нет! Дома еще хуже! - запротестовала Светлана. Но, видя как помрачнело лицо отца, поспешила смириться: - Не обращай на меня внимания, папка, занимайся своими делами. Мне действительно лучше побыть дома... Но ты ведь не долго, правда?

Оставшись одна, Светлана бесцельно слонялась по комнатам и не могла заставить себя хоть чем-нибудь заняться. Чем больше думала она о двух смертях, тем очевиднее становилась для нее их некая таинственная связь с произошедшим в тоннеле. Они увидели кого-то, кого видеть им не полагалось. Но ведь и она была там! Она первая увидела это! А значит... Неприятная дрожь прошла по телу - озноб, возникший в костях. Такого противного, леденящего тело и душу, холода она еще никогда не испытывала.

Светлане безумно хотелось поделиться случившимся с отцом, но нарушить обещание, данное Андрею, особенно теперь, когда его уже нет в живых, она не могла. Ее захлопнули как шкатулку. Заперли на ключ снаружи, а ключ унесли в другой мир. В шкатулке нет окон. В ней душно, тревожно и одиноко.

А что если для конспирации изменить внешность? - возникла малодушная мысль. Светлана подошла к зеркалу, пытаясь взглянуть на себя как бы со стороны. Темно золотистые крупные локоны лежали на, совсем еще по-детски, хрупких плечах. Мальчишеская фигура, будто и не ей пошел шестнадцатый год. Зрачки такие огромные, что сливаются с темно-синей радужкой в один бездонный колодец. Пухлый рот приоткрыт буквой “О”, и даже нос почему-то кажется вопросительным знаком. Лицо бескровное. Не лицо, а черно-белая гравюра под названием “Страх”.