Стоявший рядом с ним Отто издал звук, подозрительно напоминающий всхлип. Руал повернулся к нему и заговорил нарочито бодрым голосом, отбрасывая в сторону лыжные палки:
— Ничего, сейчас отдерем эти доски — заодно и согреемся! Что такое несколько дощечек для двух здоровых мужиков?
Его друг промычал что-то нечленораздельное и тоже принялся отстегивать лыжи. Руал первым подбежал к двери хижины, все еще раздосадованный неожиданной преградой, но, тем не менее, не слишком обеспокоенный. Однако уже через несколько минут работы, стало ясно, что переделка, в которую попали юные путешественники, гораздо более серьезна, чем им казалось поначалу. Отдирать крепко прибитые и, к тому же, примерзшие к двери куски дерева в огромных меховых рукавицах было ужасно неудобно, а стоило молодым людям их снять, как кисти их рук почти сразу начинали неметь от холода. Позже, с трудом оторвав от двери по одной доске, друзья обнаружили под ними небольшой железный замок, покрытый толстым слоем льда, который они попытались сбить теми же досками — к их великому сожалению, безуспешно.
— Лезем в окно! — решил Амундсен, отбегая от неприступной двери. — Оно меньше и доски на нем не такие толстенные!
К тому времени, как приятелям удалось освободить от досок одно из окошек, пальцы их рук окончательно побелели и потеряли чувствительность. Небо над заснеженным плоскогорьем уже давно почернело, ветер становился все сильнее, и Отто с Руалом едва не падали от усталости. Для того, чтобы забраться внутрь хижины, им пришлось скинуть верхнюю одежду, но они настолько промерзли, что, раздевшись, с удивлением поняли, что холоднее им не становится.
А в доме их ждал новый удар: бережливый пастух не только заколотил все выходы из хижины, но еще и заложил досками дымоход. Чтобы освободить его, нужно было лезть на крышу, и Амундсену пришлось взять эту обязанность на себя: Отто, едва забравшись в дом, заново закутался в меховую куртку и принялся со слезами на глазах разминать замерзшие пальцы, всем своим видом показывая, что толку от него в расчистке трубы не будет никакого.
Через полчаса Руал спустился с крыши, залез в окно, и они с товарищем занялись разведением огня в очаге. Ветер завывал в расчищенной трубе, гася слабые огоньки спичек, а отсыревшие за несколько зимних месяцев дрова, аккуратно сложенные в углу хижины, отказывались гореть и обоим юношам казалось, что эта пытка холодом и болью в пальцах будет длиться вечно. Но, в конце концов, очаг был побежден, и в нем заплясало яркое и невероятно горячее пламя. Друзья, уже начавшие жалеть о предпринятой ими авантюре, снова воспрянули духом. И даже разбушевавшаяся за окнами метель не смогла помешать им снова почувствовать себя счастливыми.
— Отто, дружище, мы это сделали! — словно бы не веря собственным словам, вновь и вновь повторял Руал. — Мы стали первыми, кто забрался сюда в зимнее время! Ты понимаешь — первыми!
Дымоход был плохо прочищен, и воздух в хижине быстро пропитался едким дымом. Друзья то и дело закашливались и вытирали слезящиеся глаза, но, по сравнению с тем, что им пришлось испытать на свежем воздухе, это неудобство было совсем мелким и недостойным жалоб. Оба молодых человека были счастливы от того, что попали в тепло, и такая ерунда, как задымленный воздух, не могла помешать их блаженству. Они забрались в спальные мешки, придвинулись вплотную друг другу, чтобы еще сильнее согреваться ночью, и мгновенно заснули.
Эта ночь в душной, но теплой хижине стала последним приятным моментом в путешествии Руала и его товарища. Следующие два дна они провели, почти не выходя из дома из-за разыгравшейся с новой силой снежной бури, задыхаясь от дыма и с ужасом наблюдая за тем, как медленно, но неотвратимо уменьшается количество еды в их сумках и дров возле печки. Не спас положение даже найденный под лавкой мешок ржаной муки, которую Руал разводил водой и грел на печи — питаться мукой можно было только в хижине, где был огонь, и поэтому взять ее с собой в дальнейший путь друзья бы не смогли. А остальных продуктов у них тоже оставалось совсем немного.
Потом метель все-таки улеглась, они покинули хижину и снова пошли по плоскогорью на лыжах. Перед ними опять расстилалось бесконечное снежное пространство без единой темной точки или черточки, но солнце больше не светило, и в их беге на лыжах по этой гладкой белизне больше не было ничего похожего на то триумфальное шествие, которое они совершали по этой же самой равнине три дня назад. Теперь по плоскогорью шли не отважные покорители северных земель, а два смертельно уставших, голодных и замерзших мальчишки, единственной мечтой которых было оказаться под крышей жарко натопленного и населенного живыми людьми дома.
А потом была ночевка в палатках посреди этого огромного снежного «покрывала», были длинная бессонная ночь в намокших от снега спальных мешках, поиски пропавших сумок с остатками продуктов и безнадежные попытки сориентироваться на местности без карты, которая тоже безнадежно размякла от снега и влажного ветра, превратившись в слипшийся бумажный комок. Была попытка вернуться назад и удивление от того, что даже на ровном открытом месте тоже можно заблудиться. Были беззвучные, тщательно скрываемые слезы Отто, тайком от Руала снимавшего рукавицы и засовывавшего в рот окончательно потерявшие чувствительность пальцы, и осторожные взгляды Руала, которые он украдкой бросал на товарища, понимая, что тот не хочет показывать ему свою слабость. Были попытки провести следующую ночь в вырытой в снегу пещере, из которой друзья едва смогли выбраться наутро, был внезапно появившийся у них на пути обрыв, из которого Руалу пришлось вытаскивать Отто, был найденный ими шалаш, непонятно каким чудом не засыпанный снегом и не развалившийся от ветра…
Именно в этом шалаше Отто улегся на выстланный смерзшейся травой «пол» и сказал, что больше никуда не пойдет. Ни уговоры, ни упреки Руала, ни даже обидная ругань не произвели на обессилевшего молодого человека никакого впечатления, и, в конце концов, Амундсен, отчаявшись поднять сдавшегося товарища, решил дать ему немного отдохнуть и лег рядом. Из-за тонких стен шалаша до них доносился шорох веток, из которых тот был построен — снаружи опять поднимался ветер.
— Мы плохо подготовились к этому походу, — тихо произнес Руал посиневшими от холода губами. — Я должен был лучше все продумать, должен был предусмотреть, что все может… так сложиться. Отто, я очень перед тобой виноват, я втянул тебя в слишком опасное дело.
Отто не отвечал, но Руал, помолчав некоторое время, заговорил снова — не столько для плохо осознававшего происходящее товарища, сколько для самого себя:
— Это никогда больше не повторится. Ни один человек больше не будет замерзать по моей вине. Так рисковать нельзя — надо просчитывать каждую случайность. Надо перестраховываться.
Он с трудом заставил себя приподняться, выполз из шалаша наружу и, пошатываясь, встал в полный рост. Ветер ударил его по лицу колючими крупинками снега. Амундсен прищурился, защищая глаза, и увидел, что одна из редких на плоскогорье темных точек движется — и быстро приближается к их ненадежному убежищу.
Это был тот самый крестьянин, у которого путешественники останавливались перед выходом на Хардангерское плоскогорье и который долго не мог узнать в двух измученных исхудавших мужчинах с морщинистыми лицами тех беспечных юношей, которым несколько дней назад так хотелось зачем-то первыми пересечь эту опасную и совершенно неинтересную местность.
Глава VI
Великобритания, Лондон, 1898 г.
Вечернее осеннее небо над столицей Британии затянули облака, однако было очевидно, что ни дождя, ни знаменитых лондонских туманов Роберт Фолкон Скотт не дождется — как и во все его прошлые посещения этого города. Молодой человек уже давно перестал удивляться тому, что при ближайшем рассмотрении Лондон оказался вовсе не таким, каким его описывали знаменитые мастера литературы, но теперь хорошая погода вновь заставила его почувствовать разочарование. Очень уж она не соответствовала его безнадежно-мрачному настроению.