— Не понимаю, о чем выговорите, — проворчал Ямата. Он поднялся на ноги. — Время двигаться. Я слышу шум грузовика.

— Очень хорошо. – Ван Эффен с трудом согнул практически беспомощную после укуса моллюска и шрапнельного ранения ногу. — Чтобы встретиться с вашим полковником? Сегодня же?

— В течение ближайшего часа, — коротко ответил Ямата. — Сегодня вечером полковник Кисеки принимает у себя на вилле влиятельных деревенских старост и вождей. Его сын погиб, однако обязанности затмевают горе. Заметьте, я сказал, затмевают, но не умаляют. Вид всех этих пленников принесет облегчение его разбитому сердцу.

Николсон поежился. Словно повеяло могильным холодом, смутно подумалось ему. Даже отбросив нотки садистского предвкушения в голосе Яматы, он не питал иллюзий по поводу того, что его ожидало. На какой-то миг он задумался о всех слышанных им рассказах про зверства японцев в Китае, затем решительно прогнал эти мысли. Он сознавал, что в его положении полная отключка мозга составляла единственную надежду за отсутствием остальных. А таковых действительно не было. Даже невзирая на близкое присутствие Маккиннона, — ибо что он мог сделать, кроме как оказаться убитым? Возможность того, что Маккиннон попытается устроить прежде всего собственный побег, старший помощник категорически опускал. Не из того теста был слеплен боцман… Ван Эффен заговорил снова:

— И что потом? После того, как полковник встретится с пленниками? Вы приготовили для них помещение?

— Оно им не понадобится, — жестко проговорил Ямата. — Все, что им будет нужно, — это хорошая заупокойная служба.

— Я не шучу, капитан Ямата, — твердо произнес Ван Эффен.

— Я тоже, подполковник. — Ямата улыбнулся и более ничего не сказал. Во внезапно воцарившейся тишине раздался скрип тормозов остановившегося посередине кампонга грузовика. Затем капитан Файндхорн тщательно прокашлялся:

— Отрядом командую я, капитан Ямата. Позвольте мне вам напомнить о международных соглашениях, принятых на период войны. — Несмотря на хрипоту и слабость, его голос был тверд. — Как капитан британского торгового флота, я требую…

— Успокойтесь! — почти прокричал Ямата, отвратительно сморщив лицо. Понизив голос до полушепота, еще более пугающего, чем яростный крик, он продолжил: — Вам нечего требовать, капитан. Вы не в том положении, чтобы требовать вообще. Международные соглашения! Надо же! Плевал я на международные соглашения. Они — для слабых, дураков и детей. Сильные люди в них не нуждаются. Полковник Кисеки не знает ни о каких соглашениях. Все, что он знает, — это что вы убили его сына. — Ямата театрально содрогнулся. — Нет на земле человека, которого бы я боялся, за исключением полковника Кисеки. Его боятся все. Он был бы страшным человеком во все времена. Теперь же убит его сын… — Он многозначительно замолчал.

— Как поступит полковник Кисеки? — В голосе Ван Эффена не слышалось волнения, ни даже эмоций. — Женщины и ребенок, конечно же…

— Они будут первыми — и их не обделят временем, — сказал Ямата, словно бы рассуждая о ходе предстоящего банкета. — Полковник Кисеки — настоящий творец в своем деле. Для таких маленьких, несведущих людей, как я, наблюдать за ним — значит приобретать неоценимый опыт. Полковник считает, что душевные страдания не менее важны, чем физическая боль. — Ямата находил тему весьма приятной и все более воодушевлялся. — Его основное внимание, например, будет приковано к присутствующему здесь мистеру Николсону.

— Неизбежно, — пробормотал Ван Эффен.

— Неизбежно. Поэтому он поначалу будет игнорировать мистера Николсона — и сконцентрируется на ребенке. Хотя — не знаю — он может и пощадить мальчика, ибо питает к маленьким детям неизъяснимую слабость. — Ямата нахмурился, затем его лицо снова просветлело. — Вероятно, в качестве объекта он изберет девушку — ту, что со шрамом. Сайрен вот говорит мне, что она и Николсон очень дружны, если не сказать больше. — Он долго рассматривал Гудрун, и от выражения его лица у Николсона все закипело. — У полковника Кисеки довольно необычный подход к дамам, особенно к молодым: весьма оригинальное сочетание бамбуковой терапии и водных процедур. Вероятно, вы слышали об этом, подполковник?

— Да, я об этом слышал. — Впервые за весь вечер Ван Эффен улыбнулся. Но улыбка была неприятной, и Николсон впервые за вечер ощутил страх и непоколебимую уверенность в окончательном поражении. Ван Эффен забавлялся с ним, как кошка с мышкой, издевательски поощряя его, выжидая подходящий момент для броска. — Да, я действительно об этом весьма наслышан. Должно быть, это интереснейшее зрелище. Могу ли я рассчитывать на позволение присутствовать при этих… мм-м… развлечениях?

— Вы будете нашим почетным гостем, мой дорогой подполковник, — вкрадчиво пропел Ямата.

— Прекрасно, прекрасно. Как вы говорите, это, наверное, весьма поучительно. — Ван Эффен игриво посмотрел на Ямату и равнодушно махнул рукой в сторону пленников. — Думаете, полковник Кисеки… м-м… побеседует с ними со всеми? Даже с ранеными?

— Они убили его сына, — безжизненно проговорил Ямата.

— Совершенно верно. Они убили его сына. — Ван Эффен снова оглядел пленников, теперь уже мрачным холодным взглядом. — Но один из них покушался также и на мою жизнь. Полагаю, полковник Кисеки не пропустит никого из них, не так ли?

Ямата поднял брови:

— Я не совсем уверен, что…

— Один из них пытался меня убить, — хрипло сказал Ван Эффен. — И у меня есть личные счеты, которые нужно свести. Вы оказали бы мне большую услугу, капитан Ямата, если бы позволили сделать это немедленно.

Ямата оторвал взгляд от солдата, ссыпавшего алмазы обратно в распоротый саквояж, и погладил подбородок. Николсон почувствовал, как стучит в висках кровь и заставил себя дышать ровно. Он сомневался, что кто-либо еще, кроме него, знает, что происходит.

— Полагаю, вы имеете на это полное право, мы многим обязаны вам. Однако… — Внезапно сомнения и неуверенность покинули Ямату, и он улыбнулся. — Ну конечно же! Вы являетесь здесь старшим по званию офицером союзной державы, и любой ваш приказ…

— Благодарю вас, капитан Ямата, — перебил Ван Эффен. — Считайте, что приказ уже отдан. — Крутнувшись, он быстро проковылял в гущу пленников, нагнулся, собрал в кулак рубашку Гордона на груди и яростным рывком поставил его на ноги. — Сколько же я этого ждал, ты, ничтожная крыса! Иди-ка сюда. — Игнорируя жалкое сопротивление Гордона, с искаженным от страха лицом бессвязно бормотавшего о своей невиновности, он протащил его через всю комнату к пустому пространству в глубине дома совета, прямо напротив двери, и с силой толкнул к задней стене хижины. Распластавшись по ней почти в полный рост, Гордон протестующе поднял руку, каждой черточкой своего некрасивого лица выражая безрассудную панику.

Оставив протесты Гордона без внимания, Ван Эффен, волоча ногу, направился к японскому солдату у помоста старейшин, державшему в одной руке собственную винтовку, а в другой — автоматический карабин Фарнхольма. С небрежной уверенностью человека, не ожидающего ни вопросов, ни сопротивления, Ван Эффен решительно выхватил у солдата карабин, убедился что он полностью заряжен, перевел предохранитель в режим автоматической стрельбы и двинулся обратно к Гордону, по-прежнему лежавшему у стены, неестественно расширив глаза, издавая стоны и причитания, перемежавшиеся судорожными всхлипами. В глазах устремленных на Гордона и Ван Эффена, светился целый каскад эмоций, от жалости и гнева до предвкушения и полного непонимания. Лицо Николсона было лишено всякого выражения, равно как и Яматы, правда, непрерывно облизывавшего губы. Никто и не пытался заговорить или двинуться. Несмотря на готовящееся убийство, нечто, не поддававшееся объяснению, витавшее в наэлектризованной атмосфере хижины, пресекало любое возражение или вмешательство. Когда же вмешательство все же случилось, исходило оно снаружи, с кампонга.

Пронзительный крик по-японски заставил всех резко повернуть головы к двери, за ним последовал шум короткой жестокой схватки, душераздирающий вопль и отвратительный полый звук, похожий на треск раскалываемого гигантским топором арбуза. Недолгое зловещее затишье почти немедленно разорвалось ревом и напором огня и дыма, с невероятной скоростью охвативших дверной проем и большую часть передней стены беснующимся трескучим пламенем.