Теперь Жаворонкова гуляла по Карловым Варам легко и свободно. Иногда она замечала за собой Барло, иногда ловила пронизывающий взгляд Бубасова, но ни тот, ни другой не ходили неотступной тенью, как делал Олег. Чувствуя себя уже несколько в выигрышном положении, она терпимее относилась к надзору за ней.

В этот солнечный осенний день Жаворонкова прогуливалась около собора. Хотелось увидеть Бахтиарова. Но его сегодня не было. Утомившись, она остановилась около узорчатого парапета моста через реку. И тотчас же появился Барло. Он приближался с решительным и злым видом и, проходя мимо, четко сказал:

— В двадцать, у памятника Петру Первому. Будет ждать отец.

И прошел дальше. Настроение у Жаворонковой сразу испортилось. Подействовал ли нелюбезный вид и тон Барло или вообще предстоящая встреча с Бубасовым, но ей стало думаться, что Олег признался отцу в откровенности с ней: и о письмах, и о готовящемся похищении Гаврилова… Она почувствовала себя одинокой и покинутой. Как на зло, не было видно Бахтиарова.

И вот наконец она увидела его. Он вышел из отеля «Москва», осмотрелся и, заметив ее, с равнодушным видом пошел навстречу. Поравнявшись с Бахтиаровым, она сказала скороговоркой:

— У памятника Петру Первому, в двадцать. Старик.

— Понял. За нами смотрят, — донеслись ей вслед слова.

Сделав еще несколько шагов, она повернула обратно. Навстречу ей шел Барло. «Неужели он что-нибудь заметил?» — тоскливо подумала она и, приближаясь к Барло, приветливо, с легкой улыбкой взглянула на него. Лицо Барло тронула улыбка. В ней она не заметила ничего, кроме восторга. «Почему же до этого он был злым?» — старалась она понять.

Побродив еще немного, Жаворонкова вернулась в гостиницу.

В половине восьмого Жаворонкова направилась к месту свидания. К памятнику Петра она пришла в самом мрачном настроении. Как ни пыталась разубеждать себя, но ей казалось, что Бахтиаров все-таки не понял сказанного ему на улице. Какие-то двое англичан, спускавшиеся в город, проходя мимо нее, обменялись пошлыми замечаниями о молодой женщине, ищущей уединения в столь позднее время.

— Нахалы! — по-английски сказала она.

Англичане, словно по команде, втянули головы в плечи и быстро зашагали прочь.

Бубасов и Барло стояли рядом и рассматривали надпись, сделанную на памятнике. Увидев Жаворонкову, Барло поклонился и отошел в сторону, тихо насвистывая.

— Неужели вы, отец, не могли выбрать более подходящее место и время, — с раздражением сказала Жаворонкова. — Идти одной сюда!

— Успокойся, Элеонора, — ответил Бубасов. — Завтра рано утром мы уезжаем. Хочу сообщить тебе печальную весть… Твой брат Олег погиб… Можно сказать, как солдат…

— Погиб! — с притворной встревоженностью воскликнула Жаворонкова. — Где? Когда? Что произошло? Мне так и не пришлось с ним поговорить, а хотелось. Мы все же родные…

— В горах разбился его самолет, — мрачно ответил Бубасов. — С восемнадцати лет этот недалекий парень увлекался авиационным спортом, и это, кажется, было единственное, чем он владел безукоризненно. Просто не представляю, как он мог дать осечку!

Жаворонкова подняла глаза на Бубасова. Его плечистая фигура, с головой, прикрытой широкополой шляпой, подавляла своей массивностью. Жаворонковой все еще не верилось, что Бубасов не знает об откровенности, которую позволил с ней Олег. Казалось, Бубасов ведет игру, знает о ней все и вот сейчас, не выдержав больше, схватит ее огромными ручищами, швырнет вниз, на скалы. Инстинктивно она взяла старика под руку и спросила:

— Как все произошло? Он выполнял задание или просто развлекался?

Бубасов молча смотрел в сторону. Жаворонковой стало страшно. Она смотрела на Барло. Тот стоял спиной к ним и продолжал насвистывать.

— Вы слышите меня, отец? — спросила она.

— Теперь не имеет смысла копаться в этом. Я сказал: он погиб как солдат, — с достоинством ответил Бубасов. — Пойми, Элеонора, нас теперь стало меньше… Необходимо сплотить силы… ускорить сроки…

Жаворонкова воспрянула духом: ее не подозревают.

— Я вас, отец, понимаю. Но что зависит от меня?

— Поспешить с возвращением. Действовать!

— Хорошо, отец! Признаться, мне здесь уже чертовски надоело. Лет через десять, когда мое здоровье станет сдавать, я, может быть, соглашусь терпеливо питаться минеральной водичкой, но теперь… теперь смотреть даже тошно, как это делают другие…

— О! За десять лет можно уйму всего сделать! — воскликнул Бубасов. — Мне бы еще прожить столько! Должен тебе сказать, что ты ведешь себя молодцом! Как и подобает подлинной советской гражданке на чужбине. Никакого тесного общения с людьми западного образа жизни. — Бубасов зло усмехнулся. — Ты извини, Элеонора, но иногда я себе, а иногда Иштван позволяли посмотреть на тебя пристально со стороны. Ты держишься хорошо.

Жаворонкова улыбнулась.

— А вы поедете, отец, ко мне? — спросила она.

— Очень скоро, — сухо ответил Бубасов. — Нужно подготовиться. Мне передали из Мюнхена: сегодня ночью от Георгия было сообщение. Документы, за которыми он охотился, наконец в его руках. Молодец!

— Да. Он опытный разведчик, корифей! Когда вас ждать, отец?

— Пока не знаю. Но скоро. Не беспокойся. Георгий об этом будет поставлен в известность.

— Вы ему сообщите?

— Безусловно.

— Что передать Георгию? Кроме добрых пожеланий…

— Ничего. Он в курсе всего.

— Хорошо, — сухо сказала Жаворонкова. — Я так понимаю, что вы хотели меня видеть только для того, чтобы сказать мне о гибели Олега и напомнить о скорейшем отъезде?

— Не сердись, Элеонора. Ты забываешь, что кроме всего я твой отец… мне хочется тебя видеть. Хотел лично передать о кончине Олега… Пусть он был не таким, каким мне хотелось бы его видеть, но это был мой сын! Я вижу, кончина Олега тебя не волнует?

— Напрасно вы так думаете. Поверьте моему слову, что к Олегу я питала самые добрые чувства! Но вы же сами понимаете, что в нашем деле без жертв, смертей и провалов не обойдешься!

Бубасову понравилась такая твердость. Он с удовольствием смотрел на Жаворонкову. Она протянула руку:

— Итак, отец, до встречи там…

Бубасов с силой пожал ее руку и кивком позвал Барло, который уже давно нетерпеливо посматривал на Жаворонкову. Барло не заставил себя просить вторично и моментально очутился рядом. Жаворонкова, приветливо смотря на него, протянула руку.

Барло схватил руку и поднес к губам:

— О! Друг! Элеонора, я безмерно восхищен вами! Буду надеяться, когда мы с вами увидимся там, в коммунистическом раю, вы благосклоннее отнесетесь ко мне. Здесь ваш отец сдерживал меня на постоянной привязи.

— Мою благосклонность вы почувствовали бы и здесь, не будь мы в таких условиях, — строго ответила Жаворонкова. — Отец здесь ни при чем.

Барло снова приклеился губами к руке Жаворонковой. Бубасову пришлось рукояткой трости слегка дотронуться до его затылка.

Барло выпрямился. Бубасов, передав ему трость, привлек Жаворонкову к себе и поцеловал в лоб. Она вздрогнула от отвращения.

— Пусть будет с тобой всемогущий бог, — скорбно проговорил Бубасов, отступая от Жаворонковой.

Инспекционная поездка

Когда страхи, вызванные вынужденным изменением курса полета на самолете без опознавательных знаков, прошли и Бубасов почти через сорок лет после своего бегства из России темной октябрьской ночью свалился из стратосферных высот на советскую землю, он вздохнул свободно. Пусть приземление произошло далеко от намеченной точки, в одном из лесистых северных районов страны. Это не имело особого значения. Бубасов был доволен сравнительно удачно совершенным опасным путешествием на самолете, а главное — не менее опасным прыжком на парашюте. Помимо того, что этот прыжок доказал абсолютную пригодность специального парашюта, изготовленного в химико-технической лаборатории разведцентра, он также доказал, что организм Бубасова способен еще выдерживать серьезнейшие испытания.