Не раз он вступал в смертельные схватки с врагами, был беспощаден к ним, рука его была твердой. Но к нуждам и страданиям близких ему по духу людей проявлял исключительную чуткость, внимание и трогательную заботу.

В 20-е годы на улицах наших городов встречались беспризорные дети и нищие. Их вид всегда производил гнетущее впечатление на Григория. Он мрачнел, становился печальным. Однажды, получив зарплату, он целиком отдал ее женщине с ребенком на руках. В другой раз, в холодный дождливый день, встретив такую же женщину с ребенком, он тут же на улице отдал ей свое новое пальто.

Все это делал он просто, без позы. Не любил, когда товарищи рассказывали о его поступках, и вообще если бы не было свидетелей, то никто так бы и не узнал многого.

Я не устану повторять, что Григорий Сыроежкин был удивительно непосредственным человеком, каких я на протяжении своей достаточно долгой жизни не встречал ни разу. Не смелость, не отвага, не хитрость и изобретательность (людей с такими качествами можно встретить часто), а именно непосредственность отличала его. Он умел держать себя так естественно, что соприкасавшиеся с ним очень осторожные люди проникались к нему полным довернем. Так бывало даже в самой напряженной и рискованном обстановке, обычно заставляющей людей быть особенно подозрительными и недоверчивыми.

Как я уже говорил, уменье внушить к себе доверие совсем не определялось тонко и хитро построенной речью, уменьем уговорить нужного ему человека какими-то особенно убедительными словами, неопровержимой логикой, всем тем, к чему обычно долго и тщательно готовятся. Ничего этого не было! Получалось это у него просто и естественно, как бы интуитивно. В непосредственности выражалась его убежденность. В этом и таилась его сила, я бы сказал, неотразимая сила воздействия на людей.

Из тройки неразлучных друзей — Григория Сыроежкина, Льва и Жени Озолиных — в живых уже никого не осталось. Последней ушла из жизни в 1971 году Женя. Так уж получилось, что нашел я ее в 60-х годах, спустя двадцать семь лет после возвращения из Испании. По-прежнему она жила в Ленинграде, все в той же квартире, в которой провела столько счастливых лет со своим любимым Львом, где за ее гостеприимным столом собирались друзья чекисты-полуночники и где она, уже в одиночестве, прожила 900 страшных дней блокады.

Каждая вещица напоминала ей о счастливых и трудных днях, о дорогих людях, ушедших преждевременно, навсегда. Ничто не изгладило намять о них, с грустной улыбкой она говорила; «Это было так давно, это было совсем недавно…»

Так уж было и, наверное, так будет всегда, когда в исключительных по своему значению делах участвует очень ограниченное количество чекистов. В распоряжении руководителей для таких важных дел имелись люди, обладавшие отвагой; острым умом, огромной выдержкой и готовностью идти на любые личные жертвы. Таких людей можно было пересчитать по пальцам, и совсем не потому, что смелых и решительных чекистов недоставало. Нет, их было всегда много. Но для очень уж серьезных и тонких дел нужны были люди, обладающие совершенно особыми качествами. Это не просто объяснить словами. Такие люди поразительно угадывались Дзержинским и Менжинским, умевшими как бы проецировать на сотрудников часть своих личных качеств. Им не было необходимости приказывать. Их понимали с полуслова и сами предлагали себя для дела. И неудивительно, что такие люди навсегда вошли в историю органов ВЧК — ОГПУ.

«Одно можно сказать, что ВЧК — ГПУ создавалось и развивалось с трудом, со страшной растратой сил работников, — писал Менжинский. — Дело было новое, трудное, требовавшее не только железной воли и крепких нервов, но и ясной головы, кристальной честности, гибкости неслыханной и абсолютной, беспрекословной преданности и законопослушности партии».

Григорий Сыроежкин отвечал этим качествам в полной мере.

Вот еще одно звено…

Начало 20-х годов. В Белоруссии бесчинствуют банды Бориса Савинкова. Они то появляются из-за границы, то уходят. Их укрывает, снабжает и вооружает панская Польша, используя в своих разведывательных целях против Советского государства. Грабежами, убийствами, пожарами отмечен их путь. Небольшие города подвергаются нападениям. Борьба с бандитами трудна: их покрывают и им помогают различные антисоветские элементы, кулачество и духовенство, в то время еще обладавшие заметным влиянием в захолустных местах и приграничных районах. Отряды ЧОП и ОСНАЗ[39] преследуют бандитов, но ликвидировать не могут. Исчезая в одном месте, банды появляются в другом. Они осведомлены о всех передвижениях правительственных отрядов.

Одной из самых крупных и активных была банда сподвижника Савинкова — полковника Даниила Иванова. Она периодически переходила из Польши на советскую территорию. Пограничная охрана находилась в то время в стадии становления, была еще малочисленной, недостаточно вооруженной и подвижной.

Органы ВЧК и до Сыроежкина засылали в банду Иванова своих людей, но какими-то неведомыми путями бандитам удавалось их разоблачить. За разоблачением следовали зверские пытки и убийства. Так бандиты поступали не только с мужчинами-чекистами, но и с женщинами.

В 1923 году были получены сведения о том, что Иванов замышляет Совершить «громкое» дело в Москве. Речь могла идти только о террористическом акте в отношении одного из руководителей Советского государства. Савинков всегда носился с такими идеями, имея еще с дореволюционных времен большой опыт в подобных делах. Полученные сведения настораживали. В памяти были свежи покушения на В. И. Ленина, убийства Урицкого и Володарского и ряд крупных диверсий, совершенных в Москве и в других городах. Рисковать в подобных делах недопустимо: нужно было принять все необходимые и возможные меры к предотвращению и срыву этих вражеских замыслов.

И вот тогда Григорий Сыроежкин просит руководство ВЧК разрешить ему влиться в банду Иванова с целью выяснения его замыслов и предотвращения каких бы то ни было попыток совершить террористический акт. Ф. Э. Дзержинский подробно расспрашивает его, как он намеревается осуществить свои рискованный план. Ведь на карту поставлена жизнь! Выслушав Григория, он в конце концов дает свое согласие.

Осень 1923 года. Третий день в ватнике, болотных сапогах и в надвинутой на глаза ушанке бродит Григорий Сыроежкин по сырым лесам Оршанскогоо района Белоруссии. Третий день — все безрезультатно, хотя по всем данным банда Даниила Иванова должна быть где-то здесь. Но вот он уловил едва слышный треск ветки под чьими-то ногами. Наверное, они!..

Усилием воли подавил невольное волнение. Теперь он отчетливо слышал шорох крадущихся шагов. Кто-то неумело шел по насту.

Сейчас главное выдержка. Не показать им, что боишься.

Григории останавливается возле старого дуба. Неторопливо разжигает небольшой костер и, согрев над ним руки, развязывает тугой узел заплечною мешка. Достав кусок сала и хлеб, открывает большой нож. Медленно прожевывая кусок, он, не оборачиваясь, напрягает слух.

Шаги неизвестных людей все отчетливей и ближе. Ноги напряжены, готовые подбросить тело, рука крепче сжимает нож… Он готов ко всему. И вот с трех сторон на полянку выходят вооруженные люди.

— Руки вверх!

Григорий спокойно смотрит на них, и продолжая жевать, неторопливо поднимает руки до уровня плеча. Так же невозмутимо переводит взгляд с одного человека на другого. Три бандита держат его на прицеле.

— Бросай оружие!

Усмехаясь, он швыряет им под ноги финский нож и английскую гранату — «лимонку».

— Это все?

— Все…

— Куда идешь?

— К Иванову.

— Зачем?

— Это я ему скажу… Ведите! — уже почти приказывает он, завязывая мешок и поднимаясь с земли.

Банднты переглядываются между собой. Один из них подходит сзади, выворачивает Григорию руки и крепко скручивает их за спиной. Затем ему завязывают глаза и так ведут в глубь леса.

Он считает шаги и повороты. Бандиты нарочно путают след. Судя по всему, прошли они немного. Через полчаса с глаз Григория снимают повязку.