— Благодарю вас, товарищ начальник, — сказал новый заведующий и с низкими поклонами попятился к двери.

— Постойте, — остановил его Холмин. — У меня к вам есть один вопрос.

— Пожалуйста, — слегка поклонилась лысая голова, изобразив улыбкой полнейшую готовность слушать и отвечать.

— Вам случайно не знакома бумага, на которой написана последняя записка «руки»? — спросил Холмин.

Лысая голова поспешно кивнула.

— Как же. Знакома.

— Откуда она?

— Полагаю, что из блокнота моего бывшего начальника по дактилоскопическому сектору.

— Почему вы так думаете?

— Все руководящие работники отдела, имеют блокноты из подобной бумаги.

— Вот видите! — подхватил Бадмаев. — Даже бумага шелудяковская. Ясно, что он хотел меня убить и усесться в отделе на мое место.

Лысая голова склонилась к Холмину.

— Еще имеете вопросы, товарищ агент?

— Нет. Больше не имею.

— Тогда, разрешите откланяться.

Заведующий дактилоскопическим сектором еще раз низко поклонился и выскользнул в дверь.

— Пожалуй что и я пойду. После таких дел надо хорошо выспаться. Пока, — сказал Гундосов, направляясь к двери.

У Бадмаева настроение поднялось настолько, что он даже проводил «матросика с Балтики» пожеланием спокойной ночи и приятных снов. Холмин собрался тоже уходить, но был остановлен словами начальника отдела:

— Вы пока останьтесь… Я хочу с вами немного побеседовать.

Холмин выжидательно взглянул на него, но Бадмаев не торопился начинать беседу. Он сел в кресло, потянулся и, зевнув, удовлетворенно прогудел:

— Итак, с «рукой майора Громова» покончено. Теперь я могу спать спокойно…

Часть вторая

Глава 1

Призрак бродит по отделу

Поздно вечером, после ареста капитана Шелудяка, Александр Холмин стоял перед начальником отдела НКВД Бадмаевым, нетерпеливо ожидая, что тот ему скажет.

Однако, начальство не спешило начинать разговор. Сидя в кресле и поматывая вдавленным подбородком, Бадмаев зевнул еще раз и, с чувством глубокого удовлетворения, повторил только что им сказанное:

— Итак, с «рукой майора Громова» мы покончили.

Холмин пожал плечами и на его лице отразилось нечто, вызвавшее у Бадмаева чрезвычайное удивление.

— Вы что же, не верите? — спросил начальник отдела удивленно и насмешливо.

— Сомневаюсь, — коротко ответил Холмин.

— Какие могут быть сомнения? Все ясно и понятно, — загудел Бадмаев. — Эта растреклятая «рука майора Громова», растрепавшая у меня все нервы, явственное дело рук Шелудяка. Он давно под меня подкапывается, вот и придумал подходящий фокус. Вы моего заместителя не знаете. Он очень хитрая и коварная бестия.

— Не похож Шелудяк на «руку майора».

— Так вы, может, думаете, что она действительно привидение? Чепуха и суеверность! Никаких призраков на свете нет. Они существуют только в бабушкиных сказках.

— Я и не утверждаю, что убийца или убийцы четырех ваших работников призраки.

— Тогда, кто же?

— Пока неизвестно. Посмотрим. Выясним.

— Ну, вам-то, положим, выяснять не придется. В этом деле мы теперь разберемся сами. А вас я должен буду… изолировать.

Сердце Холмина тревожно дрогнуло.

— То-есть, как изолировать? — спросил он.

— Как обычно. В камере-одиночке, — ответил энкаведист.

— Позвольте! Ведь вы обещали выпустить меня на волю.

— В том случае, если вы найдете «руку майора Громова». Разве вы ее нашли?

— Но ведь я же работал для вас.

— Мало ли кто на нас работает. Всех не наградишь. Выпустить вас на волю никак невозможно. Вам известно о нашем отделе слишком много, не подлежащего оглашению. За вашу работу для отдела вы будете пользоваться в тюрьме некоторыми привилегиями: усиленный паек, часовая прогулка, кровать с матрасом и одеялом, ну и всякие там мелочи. Вот все, чем я имею возможность отблагодарить вас.

— Что-ж и на том спасибо, товарищ начальник, — с горечью сказал Холмин.

— Гражданин начальник, — поправил его Бадмаев.

Эта поправка убедила Холмина в том, что начальник отдела не шутит и на душе подневольного детектива, волею энкаведиста возвращаемого в «первобытное состояние», стало так тяжело, как еще не бывало никогда. Сразу рушились все его мечты о свободе, об Ольге и счастье. Стараясь скрыть дрожь и тоску в голосе, он произнес, в безнадежном раздумье:

— Значит, я заключенный по-прежнему.

Бадмаев подтверждайте мотнул подбородком.

— Да. Сейчас я вызову конвоиров…

Он потянулся к телефону, но, в это мгновение, от сильного толчка дверь открылась и, нарушая все правила внутриотдельской дисциплины, в кабинет ворвался юнец в мундире с лейтенантскими знаками различия — личный секретарь Бадмаева. Его физиономия представляла собой олицетворение ужаса и паники: щеки мелового цвета, вытаращенные округлившиеся глаза, посеревшие трясущиеся губы, крупные капли пота на лбу. Прическа над лбом торчала дыбом, хотя и была напомажена. Он подбежал к столу Бадмаева и крикнул срывающимся истерическим голосом:

— Товарищ начальник!.. Он ходит!.. Ходит!..

Бадмаев рассерженно прогудел:

— Не впадайте в панику! Кто там еще ходит?

Перепуганный секретарь, заикаясь, с трудом выдавил из себя: — М-майор Г-громов.

— Где? — быстро спросил его, давно ожидавший чего-либо подобного и поэтому не растерявшийся Холмин.

— Там… там… в коридоре, — тыкал трясущейся рукой гонец, в сторону двери.

Бадмаев попытался приподняться с кресла и не смог. Не меньше своего секретаря он был перепуган появлением призрака, хотя еще и не видел его. Плоская физиономия начальника отдела, за минуту до этого самодовольная и спокойная, стала потной и серой от страха. Он мотал подбородком из в стороны в сторону, испуганно и однообразно гудя:

— Опять… опять… опять…

Холмин выскочил в коридор и здесь увидел следующее:.

Несколько энкаведистов в страхе жались к стенам по обе стороны ковровой дорожки, а по ней шла высокая фигура в длинной армейской шинели с поднятым воротником и в фуражке, козырек которой был надвинут на лоб. Она двигалась медленно, как бы плывя в воздухе и едва касаясь ногами земли.

За своею спиной Холмин услышал тяжелое сопенье вставшего, наконец, с кресла Бадмаева и прерывистое дыхание его секретаря.

Фигура в шинели медленно прошла мимо них, направляясь к повороту коридора и Холмину показалось, что он чувствует исходящее от нее веяние смерти. С трудом пересиливая это чувство, он крикнул:

— Стреляйте же кто-нибудь! Стреляйте скорее!

Фигура остановилась, обернулась к нему и по коридору разнесся ее глухой, монотонный голос, который потом уже, спустя несколько дней, энкаведисты назвали замогильным:

— В меня нельзя стрелять… Я уже расстрелян…

Электрические лампочки с абажурами, горевшие под потолком коридора, ярко освещали его лицо и, взглянув на него, Холмин невольно содрогнулся от ужаса, смешанного с отвращением. Перед ним было лицо умершего или убитого давно, по крайней мере, с месяц тому назад: безжизненное, матово-бледное, местами покрытое желтизной и липкой влагой смерти и уже начавшее разлагаться; между распухшими, почерневшими губами виднелись оскаленные зубы, прикусившие язык: — тусклые, неподвижные глаза мертво смотрели из полуопущенных синих век.

Руки в широких рукавах шинели поднялись вверх, цепко ухватились пальцами в черных перчатках за воротник и опустили его, обнажив затылок. Он был залит кровью, а посредине его, глубоким вдавленным пятном, чернела рана.

Кто-то из энкаведистов, жавшихся к стенам, испуганно ахнул. Фигура в шинели, протяжно застонав, двинулась дальше. Еще несколько шагов и она скроется за поворотом коридора. Кое-как пересилив охвативший его страх, Холмин крикнул ей вслед:

— Кто вы? Майор Громов?

Не оборачиваясь, фигура в шинели ответила монотонно и глухо:;.

— Нет… Я только рука… правая рука майора Громова…