Дорога вела вдоль фруктового сада и парников, которые лежали за низким плетнем. Среди стеклянных крыш теплиц они увидели фигуру в соломенной шляпе, которая приветливо помахала им рукой. Это был садовник Брона.
Вечорек также в ответ подняла руку.
— Мне очень нравится Брона, — сказала она. — Такой серьезный и выдержанный мужчина.
— Да. Он производит очень симпатичное впечатление, — согласился Болеша. — Я пару раз с ним разговаривал. Его интеллигентность и быстрота ума для простого садовника необычайны.
— А что же тут удивительного? — живо проговорила Вечорек. — Ведь он не только садовник-практик. Насколько я знаю, он имеет высшее образование по своей специальности.
Тропинка, сначала довольно крутая, теперь становилась все более пологой и вывела, наконец, на большой луг, усыпанный цветами.
Это был действительно очаровательный уголок. Речка в этом месте широко разливалась, образуя пруд. На другой стороне стояли старые ветвистые ивы и стройные тополя, отражавшиеся в неподвижном зеркале воды. Немного дальше на поверхности, словно на доске из зеленого мрамора, застыли белые чашечки лилий.
С левой стороны кусты, покрывавшие склоны небольшого оврага, свешивались до самой воды, а с правой среди нескольких огромных деревьев стояла покосившаяся старая мельница с наполовину уже развалившимся колесом, выступавшим поверх шлюза, который перегораживал русло речки и образовывал пруд.
Мельница была очень старая и запущенная. Высокая трава окружала стены, а одно из окон было совершенно закрыто побегами плюща. Вековые деревья, росшие вокруг здания, раскинули над ним свои кроны, словно укрывая его заботливыми руками. На фоне окружающей буйной природы неподвижное мельничное колесо усиливало впечатление заброшенности и безжизненности.
Мельница осталась позади, и теперь все пошли по проселочной дороге среди широких полей, на которых хлеба были уже скошены.
Иоланта и Кушар вырвались вперед. В одно из мгновений Шаротка, отличавшийся дальнозоркостью, увидел, как рука девушки легла на плечо инженера и некоторое время оставалась в таком положении. Этот ласковый жест, в котором сквозило нечто большее, чем простое дружеское расположение, решительно не понравился пану Анзельму.
— Великолепная природа и замечательный воздух! — сказал Сосин, шедший немного сзади с Веленем и Процей, вздохнув полной грудью.
— Да, здесь действительно здорово! — отозвался Велень. — Ты молодец, что уговорил нас приехать сюда.
— Вот видишь! А Кушар должен быть мне еще больше благодарен, — Сосин показал жестом на молодую пару.
Велень рассмеялся:
— По крайней мере в настоящее время!
— Я не удивляюсь, что вы полюбили это место, — вступил в разговор Проца. — Мне самому все больше нравится здесь.
— Правда? Прекрасная природа, а замок, по крайней мере для меня, добавляет еще и очарование романтики.
— А вы здесь, значит, уже были, раз уговаривали поехать Веленя?
— Да, во время первой половины отпуска, весной.
— Не понимаю. Ведь это дом отдыха. Как же вам удалось достать путевки сюда дважды в один год?
— А! — Сосин рассмеялся. — Я сейчас здесь вместо одного знакомого, который в последнюю минуту, уже оплатив путевку, отказался от поездки. А поскольку у меня оставалось еще две недели отпуска, я и очутился здесь второй раз.
— С формальной точки зрения... — начал Проца, но, не докончив своей мысли, бросил: — Впрочем, это не мое дело...
— Вот именно, — язвительно заметил Велень.
Когда, уже порядочно устав, все вернулись в пансионат, на террасе их встретил администратор Станек. У него был озабоченный вид:
— Случаем никто из вас не видел моей рулетки? Такая стальная лента в эбонитовом футляре. Она лежала на камине в гостиной. Если кто-нибудь взял, то я очень прошу вернуть.
Никто, однако, не признался. И вообще жалоба Станека была воспринята весьма легкомысленно. Просто все пропустили ее мимо ушей.
Хемпель, довольный тем, что остался один, вынес шезлонг в парк. Найдя тенистый уголок между двумя старыми вязами, уселся поудобнее с блокнотом на коленях. Было тепло и тихо. Хемпель потянулся, раскрыл блокнот и, немного подумав, начал писать, продолжая заметки, начатые в прошедшие дни.
«Я как раз стоял у окна, когда увидел приближавшуюся повозку. Из нее вышла комичная, худая, высокая фигура, неуклюже вытягивая чемодан. Под перекосившейся шляпой длинный нос, морщинистая кожа лица и густые брови. Наверное, так должен был выглядеть Дон Кихот. Я представил себе прибывшего в старых доспехах с плоским железным шлемом на голове, и мне на самом деле показалось, что это рыцарь из Ламанча в страхе перед волшебниками надел на себя летний плащ, купленный в универмаге, и сменил Россинанта на повозку.
Мы познакомились во время полдника. Его зовут немного смешно — Анзельм Шаротка, и надо сказать, что это имя отлично подходит к его особе. Эта личность является странным контрастом как по отношению к собравшемуся здесь обществу, так и по отношению к архитектурному окружению.
Старый замок, бывшая усадьба какого-то феодала, средневековое строение с толстыми каменными стенами, полными укрытых ниш и тайников, с обширными подвалами, которые когда-то наверняка служили местом казни и заключения, — и на этом фоне изысканно вежливый, робкий, немного испуганный старичок...
И это заставляет задуматься, только ли стечение обстоятельств привело к тому ночному приключению. Во-вторых, кто это был? Ну и, в-третьих, чего он хотел?
Главными являются два последних вопроса. Когда я увидел раскрытое окно, для меня стало ясно, что этот ночной гость не был совершенно чужим, по крайней мере для кого-то из жителей дома. Ибо окно могло быть открыто только изнутри...
Впрочем, причина этого визита могла быть совершенно банальной: может, этим путем неизвестный поклонник одной из наших милых горничных навещал объект своих мечтаний? Будущее, возможно, принесет решение этой загадки.
Несмотря на столь прозаичные предположения, стоит шире раскрыть глаза, ведь кто знает, какое шило таится в этом мешке. Я явно чувствую, что мой журналистский нюх начинает обостряться...»
Однако в этот момент Хемпель почувствовал, что больше всего ему хочется закрыть глаза. Блокнот был отложен, а спустя минуту тепло и сонная тишина сделали свое дело.
После обеда Иоланта заняла шезлонг. Около нее на каменной балюстраде сидели Кушар и Велень. Проца разместился неподалеку. Перед ними стоял Сосин, держа одну руку в кармане и крутя ключ на пальце другой.
Хемпель, разговаривая о каких-то пустяках со Станеком, наблюдал одновременно за группой молодежи.
Говорил Сосин:
— Ночь была великолепной, лунной, одним словом специально для влюбленных вздохов. Я приоткрываю окно и, думаете, кого вижу внизу? Присутствующего здесь Процу собственной персоной и вдобавок с гитарой под мышкой... Как? А? Откуда он ее взял? Право, не знаю...
В эту минуту слышу, как где-то открывается окно. Вы знаете, что окна спальни Иоланты находятся против моих. Я незаметно высовываюсь и вижу — есть! В красивом цветастом халате, очень идущем ей не только к лицу, но, я бы сказал, и к фигуре.
— Замолчи, насмешник! — крикнула Иоланта, изображая негодование.
— Говори, говори, Янек! — подзадоривал Велень. — Что там было дальше?
— Что было дальше? А дальше было примерно так. Проца на гитаре: Трень-брень... Иоланта вздыхает: — Ах!.. Ох!.. Проца на гитаре: — Трень-брень...
Пани Вечорек: — Что ты там торчишь в окне? Насморк схватишь! Иоланта молчит и только: — Ох!.. Ах!.. Проца непрерывно: — Трень-брень... Пани Вечорек: — Закрой же, наконец, окно — дует! Тогда Иоланта кидает гитаристу «розы цветок» и так вздыхает, что окно захлопывается само собой. А Проца, нежно прижимая цветок к груди, уходит в синюю даль.
Раздался взрыв хохота. Затем Велень сказал что-то, чего Хемпель не расслышал. Тогда Иоланта обратилась к Проце торжественным тоном: