— Да, — ответил Гиппократ, с сочувственной улыбкой поглядывая на Пиндара. — Я часто повторяю молодым асклепиадам, что молитва о выздоровлении больного вреда не принесет, однако, взывая к богам, не следует забывать о лечении.

Тимон кивнул, а потом заговорил с таким достоинством и важностью, словно обращался к Совету архонтов:

— Не знаю, известно ли это тебе, Гиппократ, но на Кос недавно прибыл вестник главного жреца великого храма Асклепия в Эпидавре. Он ищет подходящее место для постройки нового храма. Кос был выбран потому, что ты и твой отец Гераклид прославили наш остров своим искусством. Твое имя, которое привело сюда Эмпедокла, привело вслед за ним и посланца жреца. Я разговаривал сегодня с ним и со жрецом Аполлона. Мы согласились, что я отдам эту виллу и все земли вокруг нее, вместе с протекающими по ним водами источника Ворины, Аполлону Кипарисию, которому посвящен этот лес. А затем наш жрец передаст эту землю Асклепию, богу-целителю. Точно так же обстоит дело в Триопионе. Жрецы тамошнего святилища Асклепия вносят арендную плату Трио-пионскому Аполлону, так как святилище стоит на его земле.

Тимон в волнении расхаживал взад и вперед по террасе.

— И вот, — продолжал он, — на этом самом месте, где сейчас стоим мы — ты, Пиндар и я, — будет воздвигнут асклепейон, чудесный Храм, посвященный Асклепию. Таким путем я надеюсь снять тяготеющее на мне проклятие, таким путем я надеюсь защитить мою семью.

— Тимон, — воскликнул Гиппократ, — ты поистине замечательный человек! И какой великолепный дар богам!

Тимон улыбнулся.

— Это, конечно, значительный дар, большая жертва. Но Клеомед погиб, а Олимпии и Пенелопе грозит опасность. Как могу я лучше распорядиться своим богатством? Жрецы сказали, что, по их мнению, Аполлон будет доволен и, может быть, снимет проклятие. Я был слишком занят моими кораблями и обязанностями архонта и порой забывал о богах. Но я знаю, что боги есть… где-то там. Я, как мог, трудился для блага греков, живущих на Косе. Если, отдавая свое богатство на исполнение этого великого плана, я освобожусь от проклятия и украшу наш остров, то я отдам его с радостью.

Гиппократ был так изумлен услышанным, что даже забыл про Пиндара, который все еще стоял перед ними, переминаясь с ноги на ногу, и про Пенелопу, дожидавшуюся на опушке леса.

— Я не верю, — задумчиво сказал Гиппократ, подходя к парапету, — что болезни и безумие на людей насылают боги или злые духи. Поверить в это — значит отказаться от медицины как искусства. По той же причине мы не можем предоставить лечение больных Асклепию или другому какому-нибудь богу. И все же между врачом и храмом Асклепия может существовать согласие, ибо главное для них — делать людей здоровыми и телом, и духом.

Помолчав, он продолжал:

— Бог врачей — Аполлон. Асклепия же мы, асклепиады, видим скорее таким, каким описывает его Гомер, — это славный врач из Трикки, который обучил своих сыновей медицине и послал их сражаться против Трои. Мы свято помним это предание и бережно храним искусство, которое он передал своим сыновьям. Но раз греки решили сделать из этого врача бога-целителя — пусть будет так.

Величественный замысел архонта произвел на Пиндара такое впечатление, что он даже забыл на минуту о том, зачем пришел сюда.

— Асклепейон здесь, как в Эпидавре! — воскликнул он. — Это замечательно!

Гиппократ поглядел на него и, очнувшись, вернулся к настоящему.

— Тимон, — сказал он. — Пиндар хочет поговорить в тобой об очень важном деле.

— Да, — решительно начал Пиндар, — мне следует объяснить, что про землю в Беотии я упомянул, имея в виду твою дочь Пенелопу… Ей…

— Вот именно! — воскликнул Тимон. — Вот именно! Ей грозит опасность, и я хочу исполнить задуманное, прежде чем проклятие Аполлона вновь навлечет на нее беду. Но твоя земля нам не нужна.

— Да я не о том, — в отчаянии сказал Пиндар. — Я хочу жениться на ней.

— Жениться на ней! — воскликнул Тимон. — Ты хочешь на ней жениться? Так вот, значит, о чем она тут лепетала. — Он вопросительно посмотрел на Гиппократа. — Впрочем, она могла бы выбрать жениха и похуже этого юноши.

— Среди молодых асклепиадов, — с улыбкой ответил Гиппократ, — я не знаю никого, кто мог бы сравниться о Пиндаром. Он происходит из знатного фиванского рода, я очень его люблю. И к тому же, как указал Эврифон при нашей первой встрече, замужество будет Пенелопе очень полезно.

— Ну что же! Вспоминаю теперь, что она просила ответить тебе «да», когда ты будешь со мной говорить. Наверное, мне так и придется сделать. Ну, а моих кораблей и денег, я полагаю, хватит на нас обоих. — Он повернулся к Гиппократу. — Да, ты был прав, это очень важное дело. Раз Пенелопа этого хочет, Пиндар, я отдам ее тебе, и пусть во время брачной церемонии Гиппократ займет место твоего отца… Да, — задумчиво повторил он, — это очень важное дело. Жаль, что я не могу сейчас посоветоваться с Олимпией.

Покачав головой, он добавил:

— Может быть, через вас, Пиндар, через тебя и Пенелопу, мы с Олимпией обретем то бессмертие, на которое может надеяться человек.

Несколько минут они стояли молча, плотнее кутаясь в плащи. Солнце садилось, из кипарисовой рощи потянуло холодным воздухом. Внезапно, словно распахнулась дверь в иной мир, они услышали вечерний хор соловьев…

Из задумчивости их вывел пронзительный вопль.

— Хозяин! — К ним бежала рабыня Олимпии. — Хозяин! Хозяин! — надрывалась она. — Буто! Он в комнате хозяйки, а-а-а!.. лежит на ее кровати, и в груди у него торчит длинный нож! Там весь пол в крови!

Едва она умолкла, наступила мертвая тишина, и вдруг где-то в вышине над ними послышался испуганный голос. Взглянув вверх, они с ужасом увидели на парапете, опоясывавшем крышу виллы, женскую фигуру. Это была Олимпия. Покачиваясь, она стояла на фоне синего неба, окруженная пустотой.

— Тимон! — воскликнула она. — Тимон, я боюсь!

Гиппократ вдруг понял, что она надела свой лучший наряд — багряный плащ, браслеты… длинные черные волосы тщательно завиты.

— Погоди, стой на месте! — кричала Пенелопа, которая стремительно бежала по дорожке от леса. — Подожди меня, матушка, я сейчас!

Мелькнув на террасе, Пенелопа исчезла в доме. Олимпия качнулась и, очевидно, закрыла глаза. Потом, прижав руки к бокам, начала медленно клониться вперед — и упала… Плащ забился на ветру… Раздался глухой удар о каменный пол террасы — и все стихло.

Гиппократ бросился к ней и, встав на колени, принялся выслушивать ее и ощупывать. Потом накрыл изуродованное тело багряным плащом и повернулся к остальным.

О Аполлон! — воскликнул он, — Она мертва!

Глава XXV Факел

Когда Гиппократ на следующий день вернулся наконец в Галасарну, был уже полдень. Он поговорил с Фенаретой, осмотрел ее ногу, показал соседке, как надо ее массировать, а также назначил новую диету. Затем он ушел в экус и, сев там, предался размышлениям о собственной жизни, о своем будущем. Одно ему было ясно: раз Дафна не захотела даже ответить на его записку, которую он послал ей с Ктесием, значит, она его не любит. Лживая молва, возможно, навсегда опорочит его доброе имя. А человек, о котором идет дурная слава, не может заниматься врачеванием. Пожалуй, ему все-таки лучше было бы вернуться в Македонию и стать придворным врачом. И там легче было бы забыть…

Он был так погружен в эти мрачные мысли, что не слышал ни скрипа открывшейся наружной двери, ни топота маленьких ног, бегущих по двору. Поэтому он вздрогнул от неожиданности, когда детский голос произнес:

— Можно, я войду?

Увидев в дверях силуэт маленького мальчика, Гиппократ решил, что это сын соседки, и сказал:

— Твоя мать ушла домой.

— Нет, — ответил мальчик. — Моя мать умерла. Мы с Дафной хотели бы поселиться у тебя. Ты возьмешь нас к себе?

— Ктесий! — воскликнул Гиппократ. — Ктесий! Что ты сказал, Ктесий! Повтори еще раз, что ты сказал? — с трепетом добавил он.

— Моя мать умерла, — грустно повторил мальчик. — Я буду жить у Дафны. Мой отец согласился — ему сейчас трудно обо мне заботиться. У него ведь нет дома.