Гиппократ вышел в экус, и вдова оставила его наедине с Эврифоном.

— Она тебе его назвала? — спросил Эврифон.

— Да. И просила никому не открывать его имени.

— Я так и думал, — холодно и зло ответил Эврифон.

Гиппократ покраснел, но сдержался.

— То, что она сказала тебе о нем, было чистой правдой.

Эврифон удивленно посмотрел на него.

— Однако, — продолжал Гиппократ, — сейчас следует думать о других, более важных вещах. У нее сильный жар, и, к несчастью, последние дни она ничего не ела. И не принимала никаких лекарств.

Выражение глаз Эврифона предупредило его, что лучше не продолжать.

— Извини, — сказал он. — Я согласен с тобой, что она скорее всего умрет. Но тем не менее нам следует использовать все средства, которые могут ей помочь.

Эврифон встал и, подойдя к двери, позвал вдову Ликию. Когда она вошла, он сказал:

— А теперь, Гиппократ, может быть, ты расскажешь нам подробно, как ее надо лечить.

— Она испытывает боль ниже грудобрюшной преграды, — сказал Гиппократ. — Поэтому для размягчения желудка я дал бы ей черной чемерицы, смешав ее с чем — нибудь душистым, вроде горного укропа, тмина или аниса. Следует также по-прежнему давать ей гидромель, пока не пройдет острая лихорадка. Ты, конечно, приготовляешь свой гидромель из лучшего меда, просто разводя его водой? В таких случаях он действует, как легкое мочегонное. С другой стороны, оксимель, даже изготовленный из чистейшего уксуса и меда, для нее не годится, ибо уксус, по мнению многих, вызывает у женщин боли в матке. Я не стал бы пускать ей кровь или делать припарки — пользы от этого не будет. Однако, раз она долго ничего не ела, вначале ей следует давать только ячменный отвар, а потом и хорошо проваренную похлебку.

— Лучше бы Гиппократу остаться здесь, пока Фаргелия не поправится, — сказала вдова.

— Да, — кивнул Эврифон, — останься и лечи ее. Я не стану вмешиваться в твое лечение.

Гиппократ не знал, что ответить. Согласиться? Но тогда Эврифон совсем утвердится в своих подозрениях. А ведь он так надеялся, что сможет поговорить с ним о Дафне! Однако это придется отложить. Ведь он и правда способен облегчить страдания Фаргелии, а может быть, даже и спасти ее. Как печально она сказала: «Только ты можешь пробудить во мне желание жить. Ведь, кроме тебя, у меня больше никого нет».

Он кивнул.

— Я останусь до тех пор, пока это будет нужно.

Эврифон встал.

— Ну, так объясни вдове, что надо делать, — и с этими словами он быстро вышел из комнаты.

Однако Гиппократ догнал его у входной двери. Они остановились, глядя друг на друга, — сдержанный, с непроницаемым лицом Эврифон и побагровевший от гнева и смущения Гиппократ.

— Я так и полагал, — заметил Эврифон, — что ты останешься, не заботясь о том, как могут люди это истолковать. За это я тебя во всяком случае уважаю. — Он смотрел прямо в глаза Гиппократу, а на его губах не было и тени усмешки.

— Эврифон! — воскликнул Гиппократ. — Ты должен мне поверить. То, что я сказал тебе о Фаргелии, — правда, а теперь я хочу поговорить с тобой о Дафне. Пусть она не осудит меня, не выслушав. Если она любит Клеомеда и если ты считаешь, что брак с сыном архонта принесет ей счастье, то я, разумеется, не скажу ни слова. Я хочу только счастья Дафны. А Клеомед сумел достойно перенести свое поражение в Триопионе. Я знаю, сейчас не время предлагать себя в женихи твоей дочери. Но раз вы с Дафной говорили о нашей с ней дружбе в Галасарне, то молчать я не могу. Если ее брак с Клеомедом окончательно расстроится, я попрошу ее у тебя в жены. Я люблю ее. И прошу тебя сказать ей об этом, ведь сам я молчал.

— Хорошо, — сказал Эврифон. — Остановимся на этом. Но не пытайся видеться с Дафной. Не ищи встречи с ней, пока мы тебя не известим.

Он повернулся, чтобы уйти, но Гиппократ снова остановил его.

— Еще одно, — сказал он. — У меня здесь будет много свободного времени. Так не разрешишь ли ты мне посещать вашу библиотеку? Ты говорил, у вас есть труды Алкмеона.

Эврифон невольно улыбнулся.

— Конечно. Если хранилище будет заперто, привратник даст тебе ключ.

Гиппократ вернулся в дом вдовы, подробно обсудил с ней приготовление ячменного отвара, гидромеля и лекарств и объяснил, как надо ходить за больной. Потом, оставив вдову и ее служанку на кухне, он снова вошел в комнату Фаргелии. Она спала, и он тихо сел возле ее постели.

Он ощутил тонкий запах ее благовоний, и ему вспомнились их прежние встречи. Она была все так же хороша: болезнь пока еще не испортила ее красоты. Жар только разрумянил ее щеки, а сон придал чертам лица спокойное достоинство. Не изменились ни лебединая шея, ни нежные плечи, ни грудь, лишь наполовину скрытая шелковой простыней. «Эти тонкие простыни она привезла с собой», — объяснила ему на кухне Ликия, и в ее голосе послышалась зависть.

Фаргелия пошевелилась и, еще не совсем проснувшись, тихо всхлипнула, как маленькая девочка. Потом глаза ее открылись.

— Гиппократ! Это ты… это и правда ты! Ты был со мной в моем сне. — Она попробовала приподняться, но тут же бессильно откинулась на подушку и положила ладонь на его локоть. — Но вот я проснулась, а ты здесь и наяву… Я видела такой сон! — Она тихонько засмеялась и повторила: — Такой сон! Будто я попала в улей. Наверное, я была царицей пчел. Я бродила по крохотным комнаткам. И в каждой был мужчина. И каждый пытался схватить меня. Ускользать от них было нелегко, и порой они делали мне очень больно. А потом я вошла в комнатку, где был ты. Я начала молить тебя, чтобы ты вывел меня из улья. Даже, кажется, заплакала… и проснулась — а ты рядом! Ликия сказала, что ты обещал остаться в Книде и лечить меня. Все стало совсем другим, потому что ты не захотел меня покинуть. Теперь я не боюсь умереть. Но не знаю, если дело обернется по-иному, хватит ли у меня мужества жить.

Она посмотрела на него с печальной улыбкой и продолжала:

— Я должна умереть? Но все равно ты мне, наверное, правды не скажешь. Ты молчишь. Ты просто сидишь рядом. Но в моих мыслях ты говоришь со мной! У меня было время подумать об очень многом. Когда ты вернулся из Галасарны, я поняла, что проиграла. Проиграла этой девушке, Дафне, которая последовала за тобой туда. Она красивее меня? Или просто ближе тебе, больше похожа на твою мать? Мне хотелось бы увидеть ее прежде, чем меня не станет. Ах, если бы у меня были отец и мать, как у нее! Но я никогда не знала их. Кто-то оставил меня, совсем беспомощного еще красного младенца, в глиняном сосуде в святилище богини любви. И поэтому мой приемный отец посвятил меня науке Афродиты. Мой ум образовывали наподобие мужского, чтобы со временем я преуспела в ремесле гетеры, подруги мужчин. Но я не знала материнских объятий, не знала отцовской ласки. Я слышала, что есть любовь, не похожая на сделку, непродажная. Я мечтала о ней. Я жаждала ее. И мне казалось, что с тобой я ее обрету.

Ее глаза медленно закрылись, но несколько минут спустя она продолжала:

— Нет, я не буду спать. Быть может, я говорю слишком много и уже надоела тебе. Но я все время думаю, и мне хочется, чтобы ты узнал мои мысли… Да, умереть — это лучший выход. Ребенок, которого я носила под сердцем, мертв. Я не сумела выиграть. А для гетеры проигрыш хуже смерти. Проигрыш означает страшную жизнь портовой шлюхи. Прав был Софокл:

И я готова заплатить. Но хороший игрок должен быть способен на большее: он должен уметь равно смеяться и над проигрышем, и над выигрышем. — Она улыбнулась ему. — Вот будет хорошо, если ты останешься со мной до конца и я смогу сказать себе, что Гиппократ — мой… на всю мою жизнь!

Она засмеялась.

— Нет, у меня не помутилось в голове от жара. Тебе это покажется странным, но я счастлива. Приведи сюда Дафну, чтобы она увидела мое торжество. Конечно же, она не захочет лишить меня этих нескольких дней твоей дружбы.